Штурмовик Капкан: Ангел мой, будь со мной. Ты вперед, я за тобой

Я не знаю, какой у него рост, потому что в инвалидной коляске все кажутся маленькими и рост определить трудно - четверти левой ноги нет. В какой-то момент он ловит мой взгляд на своей левой руке: вместо указательного пальца – одна фаланга. Сразу видно: очень давняя рана.

- Это с Афганистана.

- С 1985 по 1987 год. Служил в ВДВ, в десанте. От рядового до старшины. Там меня всему и научили.

- Убивать. И вообще всему. Как жить, как защищать товарищей и самому защищаться.

- В ноябре 22-го. Пошел добровольцем. До нынешней войны жил в селе Кукан Хабаровского края. А в Афганистан призывался из Амурской области. Там тоже жил в селе. Нас у матери было трое парней и четыре девчонки. Семеро нас было у мамы.

- Он скот пас. А когда годик мне исполнился - отец умер, утонул в реке. Река Заветинка называется. На телеге переправлялся через нее, она перевернулась, отец не смог выбраться из-под телеги. Мама одна нас поднимала. Тяжело ей было, очень.

- В Панджшерском ущелье. Там вот и палец потерял и контузию получил. Если бы не каска, полбашки снесло. А так только контузия.

- Да всем. Там война была, как бы это сказать, по правилам, более справедливая. Душманы Коран уважали и жили по этим правилам. Если в селе находишься, приходишь, например, в магазин, в дукан по-ихнему. Стоишь в очереди вместе с душманами. В селе не стреляют. А вышел за околицу, всё – уже бой, война. Или вот бой идет, душманы кричат: "Шурави, кончай стрелять, раненых будем собирать". Всё, конец стрельбе. Они своих убирают, мы своих и 200-х выносим – они своих, мы своих. Потом кричат: "Шурави", конец, башка резать будем". И снова бой. А здесь всё не так. Они на наших раненых и убитых, когда мы их пытаемся вынести с поля боя, как раз и пытаются нас поймать и убить. Такая вот война теперь.

- Я закончил службу в Афгане старшиной, а потом прошел ускоренные курсы офицеров запаса и получил младшего лейтенанта. Поэтому на Украину в ноябре 2022 года пришел добровольцем уже в офицерском звании.

- За что? Знаете, я знаю, что за Россию, тогда за СССР, но за Родину все равно. Потому что мы не пустили Запад тогда на нашу территорию. Ну, это до распада. Потом они все равно пришли. А там, в Афганистане, мы укрепляли границы по крайней мере. Советский Союз укреплял границы.

- Никак. Тогда уже начинал распадаться Советский Союз, так что никак. Отнеслись как будто мы там находились как захватчики.

- Конечно, неприятно было. Я как солдат выполнял свой долг. Потому что я принял присягу, меня уже не спрашивали, хочу я туда, не хочу. Просто приказ, подняли и вывезли.

- Ну, если откровенно… Плохо сложилась. В селе работал трактористом. Молодой был, резкий, с войны вернулся хорошо тренированный, сами понимаете. В общем, приезжаю в соседнее село, а там один пьяный начал дебоширить, приставать к девчонке. Девчонка не хочет с ним идти. Я его вывожу из клуба, говорю: "Уйди домой". Ну народ стоит, видит. Раз сказал, два сказал. Он достаёт ножик и на меня. Ну я ему в лоб стукнул. Он упал и умер.

- Тут же. Хорошо, полно свидетелей было, что не я начинал и трезвый я был. Получил пять лет общего режима – за убийство по неосторожности. Вот когда я оттуда, из лагеря, вышел и уехал из своего амурского села в Хабаровск.

- Да. Не то что из-за этой ситуации. Просто я хотел дать маме, родным, чтобы они пожили нормально, спокойно. В Хабаровское крае я в Троицком жил, в Нанайском районе вначале. Женщину там встретил, но она выбрала сына. Я собрался, ей все оставил и уехал.

- Ну вот так. Ее сын от предыдущего брака занимался нехорошими делами, короче, курил, наркоманил. Я на вахтах зарабатывал деньги, домой привозил, все нормально. А он, ну, наркоманил и к матери приставал: "Дай денег, дай денег". И я вижу это, не выдержал и говорю: "Я с вахты приезжаю, вместо отдыха хожу на калым, чтобы дома деньги были. А ты эти деньги вымогаешь". Ну, поругал его, и всё. А он не перестает. И уже дошло до такого, что я ей говорю: "Выбирай. Либо я, либо сын". Она, конечно, сына выбрала. Я собрал вещички, оставил ей все, что нажили – дом, обстановку. Дом я там новый поставил. Она меня из дома выписала, мы ведь с ней не расписываясь жили. И я снова остался один без кола, без двора. Ну, думаю, руки есть, ноги есть, заработаю.

И вот я тогда приехал в село Кукан в Хабаровском крае. Приехал в тайгу, устроился в леспромхоз трактористом работать. А там же жили и работали поселенцы все эти.

- Да. Вот как-то раз там один из них и начала барагозить. Я его просил успокоиться. А они вышли вдвоем на меня. Ну, я тоже одному два раза вдарил, тот скончался. Опять такая история вышла.

- Такие нормальные. Просто резкость была хорошая, и закалка с Афганистана еще осталась. Он помер, потому что я ему по печени дал. И хоть свидетели опять же были, человек-то умер. Опять неосторожное убийство, опять на 5 лет в колонию попал.

Потом вернулся в Кукан, устроился на работу, а это уже 90-е, леспромхоз разваливается, денег не платят. Познакомился со своей женой. Она поверила в меня. Народили двух детей, всё, живем хорошо. Два пацана у меня. Они растут. Ну, я работаю. Как леспромхоз окончательно развалился, я пошел в охотники-промысловики. Дали мне участок, построил там зимовье, сыны помогали, росли, всё нормально было. Охотился на соболя, кабана, зубряка. Хорошо жить начали. Я и зарабатывал неплохо. Опять дом построил. Сыновья росли, помогали. Все у меня было хорошо.

- Да, нормально. И вот начинается в 22-м вот эта вот западня. Я пошел в военкомат добровольцем, потому что вижу, что они лезут на нас. Прошел медкомиссию, Дома жене говорю, что я ухожу. Ну она знала, что я офицер запаса. Я сыновьям сказал: "Вы будьте дома, потому что вам надо семьи растить. (Они уже к тому времени женаты были.) А я за вас повоюю. Я уже пожил, мне хватит. Родину надо защитить, потому что эти гады полезли".

Приезжаю сюда в Крым. Думал, нас на полигон пошлют, где-то подготовят, где-то что-то. Автобусы приехали, нам: "Ребята, давайте собирайтесь и вперед". Едем на полигон. На полигон приезжаем, нас с КамАЗа сгрузили и говорят: "Сейчас еще КамАЗ придет, и вы попрете, еще 4 часа вам ехать, ну, за ленточку". Хорошо. Приезжаем за ленточку, распределили всех. Я попадаю в разведвзвод. Назначают командиром разведвзвода. Ходили вот, пацаны обстреляны уже были все. Показали мне, где, что, куда. Навык еще афганский-то остался, и я вот так вот с ними пошел.

Полгода в разведвзводе прослужили, как говорится, повоевали, побегали. А потом уже разведвзвод перевели в другой батальон, там разведрота стояла. Передислокация, и меня посылают взводным, в первую роту штурмовиком. Ну, простым штурмовиком. И на закрепы запустили. И мы вот так вот воевали.

Просто комбат дает задание, допустим, а ротный говорит мне: "Ты будешь с окопа руководить". Я просто послал его по-русски. Говорю: "Я буду с ребятами. Как я буду контролировать ситуацию, если буду в окопе? Сидеть отсиживаться?" Комбат выскакивает: "Капкан, вернись!" Не вернулся, пошел с ними. "Капкан" - это мне такой позывной дали.

Прыгаю на броню и еду с пацанами. Задание выполняем, занимаем украинский укреп. Сидим, ждем подкрепления. А его сутки нет. Вторые начинаются, а к вечеру укропы начинают нас окружать. Я говорю: "Короче, беру команду на себя, вывожу, чтобы людей спасти, своих. Двухсотых вытащить, трехсотых вывести".

- На закрепе нас было десять человек. Четверо двухсотых. Трое трехсотых (четверо убитых, трое раненых).

Беспилотники, арта, минометы, польки (польские бесшумные минометы. – Ред.). Всё было. Все крошило, бомбило. Это хорошо, когда укреп захватили, я своим сразу сказал: "Ройте норы лисьи". Потому что они, враг наш, это ж их укреп был, знают здесь всё хорошо и бомбят свои укрепы. Вот это нас тогда и спасало - в лисьих норах. И тогда, и потом, когда на задания ходили, я всегда говорил пацанам, что саперка у любого должна быть. Потому что приходилось копать даже консервными банками, чтобы вот так спастись. Было всякое.

Ребята штурмуют. Мы сидим на укрепе в лесополке. Укропы подходят к нам. Я сам охотником же был, у меня всегда с собой снайперская винтовка. Смотрю, наши пацаны откатываются раненые. Прямо катятся вот так вот по полю. Кто ползет, кто катится. И укропы вылазят. Я — хлоп, спрятался. У меня три позиции были подготовлены. Это чтоб они не знали, где я нахожусь. И вот я уже работаю как снайпер. В данной ситуации просто прикрывал наших, чтобы они отошли. И стал убирать их, украинцев, одного за другим. Только позицию все время меняю, чтобы не засекли. У них тоже ведь снайпера работают. Потом уже узнал, что я их восемь снайперов убрал. А девятый ушел. Зато наши раненые откатились. Вот они там трое лежат, спрашивают, кто снайпер, кто укропов убрал? А я вот выхожу, они лежат раненые.

И вот просто для меня это вот самое важное - не медали, не это всё , а вот когда они говорят спокойно: "Спасибо, братишка!" Это - самое ценное. Да, это самое дорогое. У меня вот слезы на глаза накатывают.

Вот как-то раненого пацана вытаскиваем, зетовца. А над нами, слышим, Баба-яга кружит.

- Да, бывшего заключенного. Вытаскиваем его. Позывной у него "Сирота". Вот Сироту вытаскиваем. Мои ребята тоже помогают. Слышат — Баба-яга. Это беспилотник такой.

От нее такой гул, ее далеко слышно. Надо укрыться. Раненого тянем. Только в лесополку начали заходить, я понимаю, что Баба-яга рядом. Кричу: "Все в укрытие!" Пацаны побежали в окопы. Я только отходить начал, слышу, раненый кричит: "Накрой, братан, накрой". Я поворачиваюсь, его накрываю плащ-палаткой. С себя сдергиваю, но его накрываю. Семь шагов делаю – вот она, прямо надо мной. Баба-яга. Я вокруг дерева. И давай она меня крестить. Ну, правда, не ранила, ничего, но контузило. Хорошо контузила.

- Четыре.

- Конечно. Окрестила прямо. Вот, ноги, голова, бока. Я уже, когда второй раз в голову ударило, ну, контузило меня, я уже сказал: "Господи, всё, наверное, мы с тобой встретимся сегодня". А сам вот лежу, думаю, сколько снарядов у нее? Пять, шесть, сколько? Она вот по шесть снарядов возит. Я думаю, сколько? Ну, у нее на мое счастье только четыре было. Смотрю, на отход она идет. Все, уходит. Не вижу, а слышу, что вот на отход уходит. Ладно, надо вставать. Приходит сбросник (БПЛА, который сбрасывает снаряды. – Ред.). Бабе-яге на смену, значит. И скорее всего, у него граната подвешена, "эфка". И зависает над раненым. Потому что он уже тепло отдал, она его и увидела. Когда только ложишься под плащ-палатку - тебя не видно. А потом тело нагревает плащ-палатку, и все видно, беспилотники оборудованы тепловизорами. И вот он останавливается над ним. И тут… Не я это работал, а это мозг у меня работал просто-напросто. Я встаю вот так вот, три шага делаю на тропу. Он раз, увидел - чух, раненого оставил и надо мной прямо завис.

- Я просто стою, жду. Вот щелчок услышал, когда граната отцепилась, я щучкой прыгаю под дерево, чуть-чуть раньше, чем разрыв. Она — бум! И никого не задела. И я потом вот просто встал, кричу им: "Х…й вам! У вас больше ничего нету! Ничего! Слышите, ни-че-го!" И бегом до пацанов в окоп. Они уже по рации кричат: "Капкан, Капкан!" А я не отвечаю, я бегу к ним. А они в рацию кричат: "Капкану, наверное, п...ц. Ну убили, нах...й, бл...дь, и раненому, наверное, п…ц". Я прыгаю и говорю: "Богомол, Седой, за мной! У нас 20 минут забрать раненого, потому что "Баба-яга" сейчас вернется". Либо арта начнет бить по нашей тропе, потому что они уже спалили нас. Мы добегаем, раненого берем на носилки и бегом обратно. Смотрим, точно, арта начинает бить, ну, минометка бьет. Как мы идем, вот арта нас гонит. И потом впереди полька ударила, я: "Стоп! Ложись!" И полька навстречу огнем идет.

- Да, только полька стреляет так неслышно, только разрывы идут, и ты видишь – сзади нас арта гонит, а спереди мины польские приближаются (взрывы от мин. – Ред.). В тиски зажали!

От "польки" только вот маленький шелест, и сразу взрыв. Всё, не слышно. А если еще листва шелестит на деревьях, то вообще не слышно, просто взрыв, и все. Ну залегли мы с раненым. Они думали, что накрыли нас. А тут и сумерки. И вытащили мы его. Понимаете, вытащили и сами живы остались! Все. Потихоньку поползли. А потом уже, когда они отработали, я говорю: "Теперь спокойно встаем и идем". Вот так его на ноль и вытащили.

Вот всё тоже хочу узнать, где он, что с ним, с Сиротой, как он?

- И везение есть, но и голову надо по назначению применять. Был случай такой. Сидим с Маэстро, мой подчиненный, якут. Маэстро хорошо играл на гитаре. И мы сидим, только чай налили. Я сварил, приглашаю его. Сидим пьем чай. Начинается танковый обстрел. Они, видать, хотели по БК (боекомплекту) бить, он рядом был, но попадают в угол нашего блиндажа. У нас чай закончился. Мы сидим. И я ему говорю: "Маэстро, не ссы. Два раза не попадает в одно место". Только проговорил - второй бах. Полстены сносит. "А теперь, говорю, Маэстро, тикаем отсюда. Оба". Выскакиваем, он в одну сторону, я в другую, в ближайшую яму. Заканчивается обстрел. Выходим, и я говорю: "Вот это да. Два раза в одну воронку не попадает?" Блиндажа нет. Одна яма.

- Да, успели. Я говорю: "Мы с тобой счастливчики, Маэстро!" И все. Тогда никого не зацепило. Пацаны копают траншеи, я копаю блиндаж. Накрыл уже его и говорю: "Теперь БК срочно отсюда, с открытого места, перетаскиваем в этот блиндаж. В любое время налет, если попадет, будет нам невесело". И был у меня узбек одни, он берет и игнорирует приказ, идет за водой. Мы перетаскиваем, весь БК убрали. И потом он приходит с водой: "Всё, командир, я пришел". Когда БК уже все перенесли. Я говорю: "Знаешь, что, родной? Ты почему нарушил приказ? Приказ был один: БК убрать. Еще раз нарушишь приказ в этих условиях - я выведу тебя в чистое поле и расстреляю".

- Расстрелял бы. Потому что приказ командира — он не обсуждается, он выполняется. Все это прекрасно понимали. И нормально все было. Потому что я примером показывал, что можно быть нормальным человеком, что я своих не бросаю никогда. Где ребята, там я. Они это видят. Прекрасно понимают. Вот и уважали.

- Нет, не знают. Я же им сказал, что за них пойду, пусть они останутся семьи поднимать. Только не послушались они меня. Я узнал, что на фронт ушли они, только тогда, когда первый погиб сын.

- Да, на фронте. Здесь. Только на Донецком направлении. Позывной его — "Бешеный". У нас же на фронте как. Ты знаешь кого-то, кто-то тебя. Короче, мне звонят и говорят: "Такой-то, такой-то - твой сын?" Я говорю, да. Я-то знаю, что он дома. А жена не писала, что оба ушли. Ну я сразу уже понял, что убит. Я говорю: "Вытащили?" Он говорит: "Да, вытащили". А у самого внутри все в пружину сжалось, говорить дальше не могу. Его орден Мужества отправили домой. Я к комбату: "Дай отпуск, похоронить же надо". Не дали отпуск, потому что на БЗ надо было срочно идти.

- Боевое задание, да. Вот как раз на штурм собирались. И все, я такой злой тогда был. Я этих укров готов был голыми руками рвать, зубами грызть. Там дрался вот как этот... Ну, за сына, за все это, за пацанов этих, которых они у нас поубивали. Комбат говорит: "Только отпуск не дам. Ты опытный просто. Топай туда. Иначе пацаны погибнут". Все, я пошел туда. Злой был.

А потом через месяц на Харьковском направлении второй сын погиб. Позывной — "Малой". И опять мне отпуска не дали, потому что надо было опять на БЗ идти. Без меня, получается, никак. Через месяц узнал, у матери, жены моей, инфаркт схватил, чуть не умерла. Ведь похоронила двух сыновей за один месяц. Я позвонил, потому что у меня еще телефон был тогда, она мне и рассказала, как похоронили, где.

И вот на этот раз нас укры взяли в полукольцо. Я своим говорю: "Отходите. Всё. Иначе все здесь сляжем". А сам там позаминировал всё. Отошли. Я гранаты заложил, к ним веревки привязал и отполз подальше. Смотрю, укры, спецы, спецотряд значит, спускаются. И зачищают все, обстреливают.

Дождался, когда поближе подойдут, и дёрнул веревку. Взрыв! Ну и все. Нету никого. И я сам на отход. Меня бог миловал, даже ни одним осколком не задело. Прикрываю пацанов. И отходим. Мы уже знали свои тропы. И отошли нормально. Раненых забрали.

А вот двухсотых мы всегда по серому забирали.

- По серому?

- Ну, да, когда поздний вечер или раннее утро. Дневные беспилотники уже не видят, а ночные еще… Птичка не видит, Баба-яга не видит, чтобы успеть за эти два часа вытащить всех ребят.

Отправляли их потом домой без рук, без ног, конечно. Посеченных. Одного птички до того долбали, что от него часть руки и кусок бронежилета остался. В мешок собрали. Но все равно отправили. Потому что там как-то по ДНК потом определят, кто это. Отправить же надо, чтоб достойно похоронили.

Вот такие вот ситуации на фронте у нас. И вот 8 штурмов я прошел. Укрепы брали, отводил ребят из-под обстрела. Мне тут Афган очень пригодился. Знаешь, когда залечь, когда встать, что слушать.

Вот на 8-м штурме меня... Потому что отводил ребят раненых, мертвых вытащили за 300 метров от места штурма. В поле вытащили, чтобы укры их не дербанили. Присыпаем, накрываем, чтобы видно не было. К ногам их привязали веревки. И с ранеными мы уходим. У меня тогда было два легкораненых, тоже ноги покошены, но они шли нормально. А еще средний. Всех я отвожу, прикрываю их от птичек. А потом должны были за веревки ночью и 200-х вытащить. А живые раненные отходят. И вижу: беспилотники на нас летят. Первые я 3 штуки сбиваю.

- Да. А этот 4-й заходит с нашей лесополки, сбросник. Видимо, там поджидал. И надо мной становится. А я уже 5-ю на прицел взял, потому что она встала над ними, моими бойцами. Прямо вот идет над ними, их ведет. А я уже на прицел ее взял. И слышу, щелчок надо мной. И я в эту же секунду нажимаю курок и бью по ней, которая над пацанами. Она, замечаю на мгновение, уже падает в поле. А пацаны от нее ходом. А им осталось до леса метров двадцать. А я-то иду сзади, мне 300 метров бежать. Я и делаю кувырок в сторону от того места, над которым был сброс. И тут взрыв. И всё, подлетаю вверх, падаю. Раз за ногу - полстопы нет. Смотрю - алой крови нету. Значит, венозной нету, значит вену не задело. Я быстро в эту ногу обезбол себе втыкаю. И ходом иду к нашим. Потому что одна подлетает птичка – сброс, за ней следом еще прилететь может, а я уже понимаю, что в эту не попаду.

- Вот так вот. Прямо на этой пятке, на ноге, на полстопе. Вот иду, бегу. Слышу хруст только вот такой. Потому что обезбол, ноги не чувствую. И я пру, хоть и без стопы. Тут и следующая за мной летит, сбросила. А за ней еще одна, ну, мне осталось метра два. Залетаю в лесополку. Она давай над деревьями меня искать. Ну, винтовка-то со мной. Говорю: "А ты, сука, получишь". Она ищет, ищет. И я уже успокоился, на прицел ее взял. А она разворачивается. Но я ее достал.

- Да, сбил. Прямо в поле. Ну, взрыв хороший был. Потому что у нее был заряд очень сильный какой-то. Самодельный, самопальный наверное. И вот тогда потом ребята подбежали ко мне: "Командир, ты что?" Тянут меня с собой. А уже потом в окопы спустились к своим, к ротным. Всё, ну тут уже свои.

Потом вот уже здоровые мои пацаны тащили меня до нуля еще два километра. А уже с нуля нас забрали, эвакуация была. Вот так я потом в госпиталь попал. Мне хотели пятку спасти. Не спасли. Потому что, говорят, там пятка вся в осколках, раздроблена. Они вытащили осколки, раздробленные кости отрезали. Ну молодцы ребята. Действительно, молодцы. Там хирурги работают хорошие, им низкий поклон.

- А, считай, никаких. "Мужика" (орден Мужества) мне дали. Только когда приехали из штаба вручать, я опять на БЗ был. Поэтому отправили в Хабаровск, в военкомат. Там получу, когда вернусь. Еще к медали "За отвагу" представили и "За спасение раненых". Но их не знаю, дадут ли, это как у командиров решат. Тут отцы-командиры решают, кому за что давать. Да и не в них, орденах-медалях, дело.

- Ради внуков. У меня их двое, Даниил и Света. А еще я буду жить ради ребят. Буду жить, пока Господь не приберет. Я буду жить. Ради ребят, тех погибших даже. Ради них, чтобы что-то было на земле. Святое.

- А дальше подлечусь, протез сделают, вторую ногу подлечу, там у меня еще осколки сидят. И обратно вернусь, на фронт.

- Еще один неприятный вопрос. Вы когда-то вспоминаете вот тех людей, которых сами убили? Я имею в виду на гражданке.

- Нет. Которых убил - не вспоминаю. А вот погибших здесь и в Афгане — да, вспоминаю. Каждый день.

- Это было. Надо было как-то по-другому. Но если по-другому они не понимают? Я просто не рассчитал удар. Если честно, когда-то давно действительно они снились. Надо было по-другому как-то поступить. Ну молодой был, глупый. Силы не рассчитывал, словом не останавливал.

- После второй отсидки ни грамма двадцать лет в рот не брал. А потом, когда мама умерла, я три дня пил. Ничего не брало. А потом люди пришли в дом. Я говорю: "Вы чего, мама же спит, не шумите". А они ее забрали, в гроб положили и в машину и говорят: "Мама умерла, садись в машину, на кладбище повезем". Я им сказал: "Нет, эту дорогу я пройду своими ногами". И сам пошел на кладбище. А потом двое суток спал, без просыпу.

- Вы в бога верите? Я вот вижу, у вас крест вместе с солдатским медальоном на шее висит.

- Верю, конечно. Каждый вечер читаю: "Отче наш, Иже еси на небеси". Я даже когда на задания иду, говорю про себя: "Ангел мой, будь со мной. Ты вперед. Я за тобой". (Тихо и неожиданно как-то нежно смеется. И снова повторяет.) "Ангел мой, будь со мной. Ты вперед. Я за тобой".

О судьбе другого штурмовика - в интервью "Штурмовик Фред: Дочери мной гордятся, и уже ради одного этого стоило идти на войну".