В Херсоне, как рассказал сам Вышинский, с ним работали молодые лейтенанты и старшие лейтенанты. Но уже с того момента прошло пять лет. Вспоминать об этом у журналиста нет большого желания.
"Не могу сказать, что они оказали на меня как на Раскольникова какое-то серьезное воздействие. И я вряд ли мог бы заставить их пересмотреть свои жизненные приоритеты и уж тем более мотивы работы в СБУ, - вспоминает российский и украинский журналист, главный редактор радиостанции "Спутник" , член Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Кирилл Вышинский
Об этом он рассказал в интервью изданию Украина.ру
В середине мая 2018 года Вышинский был задержан СБУ по обвинению в государственной измене. Вину он не признал. Журналиста содержали под стражей до конца августа 2019 года, когда суд в Киеве освободил его под личное обязательство. Вскоре в рамках обмена Вышинского доставили в Москву. На Украине обвинение против него до сих пор не снято.
- Кирилл Валерьевич, когда вы общались с Просняком, какое на вас он произвел впечатление? Он понимал, что в отношении вас творит беззаконие?
- Я общался с ним как со следователем. Он произвел на меня впечатление человека, который усердно выполняет свою работу. На чем было основано это усердие – мне сказать сложно. Я только знаю, что Просняк после этого дела получил повышение. В остальном мне сложно комментировать его мотивы участия в моем деле.
- Как с вами общался Просняк? Задавал ли он каверзные вопросы?
- Я не давал показаний в ходе предварительного следствия. Он не проводил со мной душещипательных бесед. У меня не было с ним разговоров о жизни как у Раскольникова с Порфирием Петровичем из "Преступления и наказания". Поэтому мне трудно составить его психологический потрет.
- А с кем были эти беседы в духе Порфирия Петровича?
- Ни с кем. Как таковых разговоров вообще не было.
В Херсоне со мной работали молодые лейтенанты и старшие лейтенанты. С ними мы о чем-то говорили. Но уже с того момента прошло пять лет. Вспоминать об этом у меня не было большого желания. Не могу сказать, что они оказали на меня как на Раскольникова какое-то серьезное воздействие. И я вряд ли мог бы заставить их пересмотреть свои жизненные приоритеты и уж тем более мотивы работы в СБУ. Тут я явно не тяну на Достоевского.
- Все-таки хотелось бы понять об их мотивах. Эти следовали были чиновники, которые выполняли заказ сверху? Или они искренне считали вас шпионом?
- Было очевидно, что они работали на большом резонансном деле. В день моего ареста в нескольких городах Украины было проведено порядка 10-11 обысков. Каждый обыск – это минимум три следователя, понятые и все остальное. За один день там работала бригада из 40-50 человек. Представьте себе масштаб этой истории.
Повторюсь, общение со следователями не оставило в моей памяти какого-то глубокого следа. У меня нет к этому серьезного эмоционального отношения. Наверное, люди выполняли свою работу. Мне были безразличны их мотивы. И я не пытался изменить их взгляд на жизнь.
- Есть мнение, что это резонансное дело возбудили для того, чтобы перебить повестку после открытия Крымского моста. Так ли это?
- Дело возбудили раньше. Просто аресты, обыски и информирование широких масс Украины происходили 15 мая в день открытия Крымского моста. Мне кажется, что это не было случайностью. Потому что это началось не 14 и не 16 числа. А 15 мая они провели эту резонансную историю, сделали пресс-конференцию и это стало одной из центральных новостей на Украине.
- Вы в своем комментарии по этой ситуации поблагодарили наш Следственный комитет за то, что его юридическая сторона вопроса волнует гораздо больше, чем украинскую прокуратуру. Насколько тот факт, что Россия – правовое государство, помешает нам организовать показательные процессы над представителями киевского режима?
- Дело не в показательных процессах.
Человеческая жизнь проходит в разных плоскостях. Есть обычная жизнь, есть политическая жизнь, а есть правовые отношения, в которые вы вступаете, общаясь с государственными структурами, с ЖЭКом или с нотариусом. И если эти правовые отношения начинаются, их надо закончить.
Украинское государство предъявило мне серьезные претензии. У меня в обвинительном акте было четыре или пять статей. Самое серьезное из них – государственная измена. Мне грозило минимум 12 лет. А потом, когда они добились некоего политического эффекта, они это дело бросили. Очевидно, что их не волновала правовая перспектива этих претензий.
За то, время, как я оказался на свободе, дав обязательство принимать участия в заседаниях суда (Я был к этому готов. Мы обсуждали разные форматы моего участия в заседаниях. Мы туда даже письма писали), интерес украинской фемиды к этой истории пропал. Потому что это была совершенно политическая история.
В этом смысле Следственный комитет РФ оказался гораздо более последовательным. Он усмотрел в действиях офицеров и следователей СБУ нарушения, возбудил по этому поводу уголовное дело, довел его до суда и получил судебное решение.
В этом принципиальная разница между двумя правоохранительными структурами двух разных государств. Я это показал на примере своего дела. Для меня это показательно.
- Означает ли это, что главная наша претензия к украинским властям состоит в том, что они творят беззаконие?
- В моем случае это беззаконие было доказано в правовом поле. Для этого были собраны доказательства Следственным комитетом и было вынесено судебное решение. А наша жизнь большая. У этой истории могут быть разные последствия.
Я не хочу проводить прямые параллели, но приговоры Нюрнбергского трибунала выполняются даже через десятки лет. И я не исключаю, что через какое-то время Просняк, ни о чем не подозревая, может быть задержан в какой-то из третьих стран по экстрадиционному вопросу России.
Для меня важно, чтобы моя история получила оценку в правовом поле. Посмотрим. Повторюсь, жизнь большая.