Кирилл Кравцов — российский музыкант, виолончелист и дирижер, создатель и руководитель ансамбля виолончелей Rastrelli Cello Quartet.
В интервью изданию Украина.ру он рассказал о выступлениях российских артистов за границей во время спецоперации, о дружбе с украинскими музыкантами и о том, почему никто не создает новую патриотическую музыку.
— Кирилл Николаевич, в Самаре в эти дни проходит международный фестиваль антифашистской песни, в котором участвуют российские и иностранные коллективы, в том числе гости из Испании, Франции, Никарагуа, Словении, Великобритании. Расскажите, пожалуйста, ваши впечатления от мероприятия?
— В первую очередь хочу сказать, что здесь очень высокий уровень организации. Вообще, я давно заметил, что в России, в некоторых местах, в частности, в Самаре или, например, в Хабаровске, когда организацией занимается NCA, она всегда на очень хорошем уровне. По всем мировым суперстандартам. Так раньше не было, в России многое было организовано очень плохо, но удалось значительно улучшить уровень приема артистов и все прочее. В Самаре для фестиваля задействована огромная площадь, все очень празднично, прекрасно сделано, просто молодцы.
Мы тоже выступали, поэтому я пока еще толком не слышал никого из коллег, сказать о них ничего не могу. Как правило, когда выступаешь на фестивале, у тебя особенно нет времени слушать других. Но проводятся круглые столы, — и вчера, и сегодня, — и там наши коллеги-музыканты рассказывают о своей жизни, об отношении к России за рубежом. Я тоже 30 лет прожил в Германии, сейчас, в апреле, вернулся в Петербург, теперь занимаю должность советника ректора Петербургской консерватории, и я рассказывал вчера о жизни в Германии, об отношениях немцев с русскими, с русской культурой.
— А какие это отношения?
— Я скажу так: я общаюсь с простыми, нормальными людьми, у меня очень широкий круг общения — от губернаторов, до водителей автобусов, потому что со вторыми я играю в хоккей, а с первыми — играю концерты, так вот основное ощущение простых людей такое, что когда бензин подорожал в два раза, а в нашем городе закрылись каток и сауна, они все задают один и тот же вопрос: а зачем и когда это все, наконец, закончится?
— А какой это город?
— Людвигсбург, возле Штутгарта. Сейчас там все понимают, что всё должно быть закончено как можно скорее, и отношение к их правительству «зеленому» очень негативное. Потому что эти люди, которые сейчас у власти, — они очень много лет кричали о мире, об экологии, [ратовали] за всё хорошее и замечательное, а теперь, вместо того чтобы тушить этот пожар, который происходит сейчас на Украине, они его заливают бензином, поставляя вооружение. Я совершенно уверенно могу сказать, что все мои друзья, после всего, что происходит, не согласны с немецким правительством. Но, как и везде, сделать ничего невозможно.
— Я знаю, что в Австрии и Германии во многих городах запланированы шествия Бессмертного полка, в частности, в Вене, Зальцбурге, Берлине.
— Очень надеюсь, что не произойдет никаких провокаций и никто не станет им мешать.
— Со стороны правительства?
— Да, и со стороны правительства, и со стороны огромного количества украинских беженцев, которые там живут.
— Я знаю украинских беженцев, которые собираются пойти на шествия.
— Вот это замечательно, вот это прекрасно! Это была наша всеобщая победа, великого Советского Союза, и тогда мы были все вместе, а не по отдельности, как сейчас.
— Какие произведения вы играете на фестивале в Самаре?
— Мы специально к фестивалю подготовили 15-минутное произведение, в котором мы соединили много песен военных и послевоенных лет. Например: «Песня о далекой Родине» из «Семнадцати мгновений весны» (Микаэла Таривердиева), «Тёмная ночь» (Марка Бернеса), «Шаланды полные кефали» (Бернеса), «Смуглянка» (Якова Шведова и Анатолия Новикова). Мы сделали это все в такой стилистике, близкой к [Вольфгангу Амадею] Моцарту.
— Попурри?
— Да, попурри. И народ на фестивале принял всё это с большой теплотой, нам аплодировали, подпевали «Смуглянку».
— Вы играли без солиста, без вокала?
— Только инструментал, четыре виолончели.
— К слову, я видела, что ваш квартет играл со многими российскими и зарубежными артистами, в том числе со звездами российской рок-сцены — Светланой Сургановой, Сергеем Шнуровым.
— Да, конечно. Если организаторы просят, мы всегда это можем сделать, но сейчас выступаем сами, без приглашённых артистов.
— Можете назвать кого-нибудь из российских или иностранных музыкантов, с кем вы еще не сотрудничали, но хотели бы?
— Я точно знаю, с кем бы я не хотел выступать вместе. А так самое главное для меня — высокий уровень мастерства. Я очень уважаю Леонида Агутина, считаю его одним из самых выдающихся наших российских музыкантов. Я надеюсь, когда-нибудь удастся с ним выступить, мне он очень нравится.
— А то, что вы сказали, с кем не хотели бы — это о ком?
— Я очень не люблю рэперов, не считаю это вообще музыкой и считаю, что это нечто отдельное, что не должно вообще иметь отношение к музыке.
— К слову, о жанрах и направлениях: в своем творчестве вы сочетаете разные жанры и направления. Вообще, виолончель ведь традиционно воспринимается как симфонический инструмент, а вы играете рок, джаз, киномузыку. Кто делает аранжировки?
— В этом наша уникальность. Нашим аранжировщиком является наш четвертый виолончелист Сергей Драбкин. Он очень хорошо знает нас всех, знает кто и что может, так что пишет аранжировки непосредственно под нас. А секрет нашего успеха всегда был в том, что мы играем ту музыку, которая нам нравится и которую мы любим. Я глубоко убежден, что задача артиста, выходящего на сцену, — донести то, что есть в нем внутри. Если ты сам не веришь и не любишь то, что делаешь, зритель почувствует любую фальшь. Мы играем все что угодно, так как музыка делится только на два типа: плохая и хорошая.
© из личного архива
Кирилл Кравцов
— Можно ли сказать, что таким образом, исполняя на симфоническом инструменте популярную музыку, вы популяризируете симфоническую, академическую для того зрителя, который, может быть, и не пошел бы слушать классическую или романтическую симфонию, но пойдет слушать ту музыку, которую хорошо знает?
— Это правда, это абсолютно верно, то, что вы говорите. В советское время этим занималось государство: их каждого утюга звучал [Петр] Чайковский, [Иоганн] Брамс, [Людвиг ван] Бетховен.
Сейчас такого нет, так что это теперь наша задача. У меня довольно большой опыт выступления в России на непрофильных для нас площадках, таких как, например, фестиваль в Самаре или день памяти [Владимира] Арсеньева в Хабаровске — мы там тоже играли, было 25 тысяч человек, до нас выступал [Александр] Маршал и другие музыканты, которые играли жесткий рок. Но потом вышли мы, и зрители не хотели нас полчаса отпускать. А знаете почему?
Потому что, во-первых, люди совсем не дураки, и они понимают, что хорошо, а что плохо, даже если не совсем разбираются в жанре. Вчера, как раз после нашего выступления, ведущий сказал: «Насколько же на другом культурном уровне вы выступили», и люди все растаяли. Живой звук, чистое и качественное исполнение всегда найдет отклик даже у того человека, который никогда в жизни виолончель не видел.
— А что вы играли в Хабаровске?
— Там была сборная программа: и [Эннио] Морриконе, и «Пираты Карибского моря» (композитор — Ханс Циммер. — Ред.), и «Вокализ» [Сергея] Рахманинова классический, и Beatles — «Рок-н-ролл» и всё, что нам нравится.
— Ваш коллектив очень много гастролировал, выступал за границей — в Германии, США, других странах, и, насколько я вижу по вашему сайту, сейчас у вас запланированы концерты в Германии и Нидерландах на ближайшие месяцы…
— Да, за нашу двадцатилетнюю историю мы играли в 32 странах, но в связи с событиями, которые сейчас произошли… Обычно у нас было 120 концертов в год, сейчас два. Нельзя российским музыкантам выступать.
— И тем не менее у вас запланированы концерты. Это старые договоренности?
— Это люди, которые нас давно любят и поддерживают. Сейчас русскому артисту без заявления о том, что он «за все хорошее, против всего плохого», выступить просто нереально. То, что с нами происходит, — исключение. Сейчас даже многие организаторы говорят: «Если бы вы были неизвестной группой, все было бы без проблем, а так как вы петербуржцы, мы просто не можем организовывать вам концерт, есть негласное распоряжение». Чистой воды расизм, в прямом понимании этого слова.
— А что в Нидерландах? Амстердам ведь позиционирует себя более нейтрально?
— Про них я ничего не знаю, на самом деле. Об этом концерте мы договорились два года назад, подписали контракт, и почему-то нас оттуда не выкинули. Это удивительно. Там фестиваль, им руководит еврей из Израиля — не уехавший из России, а настоящий израильтянин и, видимо, ему наплевать на всю политическую ситуацию, ему просто нравится, как мы играем.
— Мне кажется, в Европе есть много людей, которые стараются всему этому противостоять и заниматься искусством вне политики.
— К сожалению, люди нормальные там вообще не знают об этом бойкоте русской культуры. Когда мои друзья из Германии задают вопрос: «Ну как, у тебя все хорошо сейчас? Пандемия же закончилась», я говорю им, что ничего хорошего и мы не можем выступать, они очень удивляются: «Да ты что?! Какие негодяи, не может такого быть!» Это такие не всем известные вещи. Даже многие политики об этом не знают.
— И все-таки, иногда происходят такие громкие скандалы, как с Анной Нетребко в Италии или скрипачом Вадимом Репиным в Греции.
— Да, это совершенно справедливо. Эти вещи иногда происходят, и каждый раз очень беспокоишься за них. Непонятно, почему нужно натягивать политику на культуру — я никогда этого не понимал и не пойму.
— Вы можете вспомнить такие примеры из истории музыки?
— Для меня самый главный пример, который я всем своим немецким друзьям рассказываю, что в моем любимом Петербурге в 1941 году, когда в день умирали десятки тысяч людей от голода, в филармонии в программе что стояло? [Иоганн Себастьян] Бах, Бетховен и Брамс. В декабре 1941 года. Наши предки давали нам настоящий пример того, как надо разделять политическую ситуацию и культуру. Потому что от русской культуры никуда ты не денешься — это огромный пласт, который невозможно ни забыть, ни запретить.
— Как в этом контекст вы относитесь к отношению Израиля к [Рихарду] Вагнеру, который умер за полвека до прихода нацистов к власти, но его запрещают из-за его антисемитских высказываний и того, что его произведения нацисты включали в концлагерях?
— Я думаю, что израильтяне к нему относятся так не из-за музыки, а потому что он высказывался очень много и очень неприятно. Вопрос не в его композиторском даровании — виноват он, а не его музыка, я думаю, к этому так нужно относиться. Музыка сама по себе прекрасна, а то, что ее любил и использовал [Адольф] Гитлер… Музыка не становится опасной, кто бы ее и как не использовал. Музыка — это светлый, прекрасный язык, который объединяет людей. А когда всякая нечисть начинает использовать музыку в своих целях, это проблемы нечисти, а не композитора.
— А как в последние десятилетия обстоят дела с академической музыкой на Украине?
— Украинская академическая музыка прошла абсолютно мимо меня, как-то не приходилось ничего играть или выступать на Украине. Естественно, все мы прекрасно знаем украинские песни, мы с ними выросли в Советском Союзе. Выступить там не удалось до начала этих наших проблем, а теперь уже, наверное, не доживу.
У меня, конечно, огромное количество друзей-украинцев, музыкантов. Музыкантство — это вообще такое всемирное братство, в котором у всех одна национальность — музыкант. У меня был проект, не Rastrelli Cello Quartet, —он был сделан под Америку, — а Russian Quattro, и в нем выступал украинский скрипач, с которым мы очень дружим. Как музыканты, мы продолжаем дружить, поддерживать отношения. Потому что если не мы — музыканты, то кто? Мы будем первыми, кто будет восстанавливать разрушенные мосты между людьми.
Опять же, наши предки давали нам прекрасный пример: Вильгельм Фуртвенглер, которого забанили практически во всем мире, гениальный дирижер Берлинской филармонии — он где в первую очередь начал выступать, после того как денацифицировали Германию? В Советском Союзе. А Курт Зандерлинг был вообще главным приглашенным дирижером в Ленинградской филармонии, понимаете? Наш город, в котором погибло огромное количество людей, в том числе и мои прабабушка с прадедушкой, могилы которых мы так и не нашли — они умерли от голода, там люди ходили на немецких дирижеров. И не просто немецких дирижеров, а тех, кто дирижировал главным немецким оркестром во время правления Гитлера.
Вот это гениальный пример того, как нужно все восстанавливать после катаклизмов. Мы — деятели культуры — должны будем быть первыми, кто протянет руку и будет восстанавливать отношения между нашими народами, когда это все закончится.
А большинство моих друзей-музыкантов из Украины давно уже живут в Германии, и сейчас они резко все стали очень популярны, потому что с баном российских артистов теперь везде выступают украинские ребята. Не во всем так, но всё же у них стало лучше [положение], потому что все хотят им помочь, организовывают мероприятия, в которых выступают украинские артисты.
Уровень все-таки пониже, чем у российских академических музыкантов. Хотя в советское время на Украине была потрясающая скрипичная школа в Одессе: и [Давид] Ойстрах, и прочие — они все оттуда.
В общем, мы стараемся общаться, поздравляем друг друга с днем рождения, и у нас никаких проблем нет. Недавно я был членом жюри телевизионного конкурса «Щелкунчик» в Москве и играла девочка, которая учится у Дениса Северина, который украинец, довольно ярко отражающий свою позицию в «Фейсбуке»*. Я дал ей вторую премию, потому что она играла прекрасно и все эти политические дела — вторичны для меня.
— Кирилл Николаевич, приближается День Победы, в Самаре проходит сопричастный фестиваль, может быть, вы знаете о каких-нибудь еще культурных событиях, приуроченных к празднику?
— Нет, вы знаете, я не так давно вернулся в Россию. Но на фестивале в Самаре у нас звучит огромное количество потрясающих песен.
Я считаю, что у нас в России есть одна очень большая проблема: у нас нет хороших патриотических песен современных. Опять же, наши предки оставили нам огромный пласт великолепной музыки, который был написан в годы войны и после войны, и который действительно «вечнозеленый» — как говорят англичане evergreen.
А на днях мы играли в Тольятти на Первомайском концерте, и там играла какая-то фоновая музыка — ну это очень плохо. Это бездарно. Это, я считаю, должно быть обязательно проработано на государственном уровне. Потому что у нас есть великолепные композиторы и великолепные исполнители, так что нужно создавать такие песни, которые будут на века. То, что сейчас звучит в качестве патриотической музыки — это просто ужас. И от того, что там звучит «Россия, моя любимая» — это не становится лучше, это ужасно, это антимузыка. Это уровень шансона, причем очень плохого.
У [Александра] Розенбаума есть несколько замечательных песен, но это старая школа. Надо брать за основу, конечно, все прекрасное, что было в советских песнях, и делать похожее сейчас. Есть еще композитор Игорь Корнелюк, который написал песню «Город, которого нет», — вот это замечательная патриотическая песня. Потому что что такое патриотизм? Это любовь к своей стране, это песня, которую хочется петь, которую все знают. Но опять же это старая школа. Среди молодых я такого не вижу.
Видимо, не хватает музыкального таланта, мастерства и не уделяется достаточно внимания из Министерства культуры, чтобы создавались новые шедевры. Помните композицию [Георгия] Свиридова «Время, вперед!»? Она везде звучит. А хочется, чтобы и сейчас такое произошло.
*Компания Meta — владелец Instagram и Facebook — признана экстремистской, ее деятельность в России запрещена.