О работе водителя эвакуационного транспорта, а также о спасении мирных жителей, военных преступлениях украинских военнослужащих и многом другом журналисту издания Украина.ру рассказал водитель-санитар медицинской службы 95-го стрелкового полка с позывным «Кипиш».
— Товарищ сержант, вы же на фронт попали по мобилизации. А до того кем работали?
— Я шахтер из Горловки. Позвонили, сказали, что пришла на меня повестка. Поехал и забрал. Дальше — по указанному адресу. Сначала попал в Петровское. Сплошные поля, распутица, мины. Там все и началось.
— Какие задачи перед вами стояли?
— Я же водитель. Мое дело — максимально быстро приехать и максимально быстро уехать. И по возможности нигде не встрять.
— Как обычно выглядит эвакуация раненого с первой линии?
— Экипаж — три человека. У каждого своя задача. В машине хранится самое простое, а медицинский чемоданчик — всегда у врача. Там ведь медикаменты, которые боятся холода.
Я сижу на рации. Мне первому сообщают, что нужно ехать. Выезжаю, экипаж садится и помчали. Главное — подъехать максимально близко. Чем ближе подъеду, тем ближе нести.
Нужна твоя помощь — бежишь, помогаешь. В основном ребята сами справляются. Погрузили раненого, и дальше поступают команды по стилю езды: быстро или медленно. В зависимости от ранения кого-то нужно везти быстрее, а с кем-то нельзя торопиться.
— Возвращаясь к Петровскому и первым дням СВО. Много раненых тогда было?
— Прилично. Но это не наши. Из соседних полков.
— Помните мобилизованного, который на мине подорвался и ног лишился?
— В Петровском было. Конечно, помню. Такое не забывается. Поле, грязь, глина. Там колея была, которую саперы сделали. По ней «уралы» ездили и местами она точно до колена доставала.
Ни влево, ни вправо уходить нельзя — мин очень много разных. Прямо густо-густо их там насеяно было. И противопехотных, и противотанковых, и таких, и сяких. В общем, каша.
Шел дождь, а мы ехали. До точки не добрались, поскольку танк сломался и перекрыл нам дорогу. Сколько-то метров пришлось тащить бойца по этой каше. Грязи там было по колено.
— Он действительно оставался в сознании после потери обеих ног?
— Да. Все время.
— Говорил что-нибудь?
— «Как же я буду теперь гонять голубей?» — спрашивал. Да-да, всю дорогу про голубей говорил.
— Раненые часто говорят во время эвакуации и оказания помощи?
— По-разному. Танкист один был. Из танка вылезал и получил осколок в спину. Печень, по-моему, из него выпадала прямо. Командир его штопал, а я помогал. Диалог наш точно не помню, но вроде танки обсуждали.
— Есть какой-то прием, чтобы хоть немного расслабить или взбодрить раненого?
— «Передаем за проезд!» — всегда говорю, если человек более или менее на ногах.
— Что самое трудное в вашей работе?
— Главное, чтобы машина была «огонь». Чтобы прямо ф-ф-фьють и приехали!
— Много машин потеряли с начала СВО?
— Не считал. У нас всякие были. И кто бы мог подумать, что самая обыкновенная «газель» обставит все прочие? Вот «Джампер» был, «Ситроен». Комфортная машинка, но городская. Вжик-вжик — и развалилась. Не годится для наших условий.
А «газель» еще чем хороша? Колеса сзади — спарка. Если совсем прижмет, можно прямо в дороге одно скрутить и вперед переставить. Колес, кстати, без счета сожгли. Было, кстати, такое, что 82-я мина ложилась прямо возле «газели» и машину прямо разрывало, но она все равно ехала.
— Верно ли я понимаю, что противник сознательно бил по медицинскому транспорту?
— Конечно. Если не проводится эвакуация раненых, потери увеличиваются сразу в несколько раз.
— То есть вы для них — приоритетная цель?
— Да все мы у них в приоритете. Вы, кстати, тоже.
Какой медицинский транспорт, если они стреляют в безоружных людей? В собственных гражданских стреляют. Ведут себя как террористы, преступники. Не знаю даже, как таких людей называть. Нет такого слова.
— Если уж об этом зашла речь, то я знаю, что вы принимали участие в освобождении Мариуполя. Часто приходилось сталкиваться с гражданскими?
— Да. Они прямо огромными-огромными толпами выходили. Вот эта дорога, что мимо Metro идет, вся-вся была забита людьми. Одна узкая дорожка оставалась для транспорта. Я еще думал, что бедные те, кто будет этих людей проверять.
Как взаимодействовали? На вторую ночь поступила команда, и мы поднялись из подвала, где жили сами, и пустили туда гражданских. Там безопаснее.
Плюс был у нас пусть и слабенький, но генератор. Можно было заряжать телефоны. Ну и вода с едой. Делились.
— Свое отдавали?
— Да мы не были обижены. Хватало на всех.
Тут спасибо, конечно, нашему обеспечению. С каждым разом привозили все больше и больше. Если на первых порах нам хватало пятидесятилитровой канистры воды, то со временем люди поняли, что мы им зла не причиним, осмелели и стали приходить. К тому времени тыловики привозили уже больше двух тонн воды.
Молодцы они. Кормили и поили людей.
— Что особенно шокировало?
— Нашли тело старика, который явно шел в нашу сторону, но дойти не сумел. Он не был ранен. Может, сердце не выдержало. Выглядел этот человек истощенным.
Людей ведь запугали и потому они сперва мало-помалу шли, малыми группами. Украинская пропаганда мозги-то промыла, что мы даже не убивать их едем, а мучить, издеваться. Потом люди заговорили о том, что ничего подобного нет, что помощь оказываем. Поползли по городу слухи и народ пошел.
И вот шел, видимо, этот мужчина к нам за помощью. Буквально чуть-чуть ему оставалось. Еще бы 400–500 метров и все могло обойтись. Не дошел. Царствие ему небесное.
— В Мариуполе уже стихала стрельба, но в подвалах Волновахи солдаты продолжали находить истощенных людей, уверенных в том, что их убивать пришли. Такова сила пропаганды.
— Запросто в это поверю. Сильно-сильно людям головы заморочили. А по факту никто людей не трогал. Наоборот! Коридоры для них открывали. Идите, пожалуйста, дорогие наши! Надо куда-то — не проблема. Только безопасность полную никто не мог гарантировать. Но я и свою безопасность там гарантировать не мог. Никто не мог.
Тем временем противник расстреливал людей. Мирных расстреливал. Может от злости, а может… Не знаю, как это все объяснить.
Люди выходили к нам и делились печалями. За той же гуманитаркой приходили, брали помощь, которую раздавали, уходили в неподконтрольные районы, где эту помощь отнимали украинские военные. И не брезговали тем, что на коробках георгиевская лента и наша символика: V и Z!
Вот как можно отнять еду у голодного? Это волки… самые настоящие волки.
— А после выяснилось, что на «Азовстали» у них продуктов хватало.
— Там даже операционные были и прочее-прочее-прочее. Не за один день все это приготовили.
— Я к тому, что еды было навалом, но у гражданских ее все равно отнимали.
— Да ладно еду. Стрелять по людям зачем? Мужчина и женщина пенсионного возраста шли к нам с той территории. Муж и жена. Так по ним открыли огонь. Мужчине в пах целили. То есть хотели на поражение, а не просто испугать или ранить. Его хотели убить.
— Что с ними дальше было?
— Каким-то чудом эти двое оказались у нас. Вывезли их в Володарское. Там мужчину прооперировали. Тогда Володарское было чем-то вроде оазиса.
— Много раненых гражданских возить пришлось?
— А кто их считал? Вот таких случаев было много. Около недели прямо массово возили с огнестрелами. Бытовых травм почти не было. Один вот с балкона свалился и упал на козырек подъезда. Сняли его, отвезли.
— Что рассказывали те, кого вы эвакуировали?
— Что шли к нам белым днем, а эти, может, от отчаяния, а может еще почему открывали по ним огонь. С тыла стреляли, в спину.
Или вот сидели люди в подвалах там, под националистами. Просят воды набрать. Не себе просят — детям. Выпустите, мол, за водой. Эти отвечают: да, выходите. Несколько человек выйдут, на три метра от входа отойдут, их тут же застрелят и кричат в подвал: еще идет кто-нибудь или пить уже не хотите?
Получается, как в плену люди были. Да так и есть.
— Заложники?
— Можно и так сказать. Были случаи, когда заходили в квартиры, детей ставили на подоконник, чтобы «Шмелем» нельзя было ответить, и работали по нам из соседней комнаты.
А еще был один перекресток. Улицы Зелинского и Мира. Вернее, сейчас она Мира. Как раньше называлась, уж и не вспомню. Там просто каша. Людей очень-очень много набито было. Прямо в машинах.
Они, скорее всего, эти машины долбили, чтобы улицы перегородить. Чтобы туда проехать нельзя было. И таких перекрестков было немало. Я, по крайней мере, точно не один такой видел. Дальше тоже хватало.
— Детей раненых приходилось возить?
— Да, но не из Мариуполя и не очень много. Помню, как девочку везли с командиром. Рядом с ней упал ВОГ и ножки посекло. Кости целы, но кожу порезало сильно. Лет, наверное, девять ей было. Сейчас больше не вспомню.
— Еще бы! Столько людей через вас прошло.
— Есть такое дело. Многие, кстати, узнают, здороваются. Военные, в основном. Наши ребята.
— Знаю, что не все мирные были вам рады. Расскажите об этом.
— Бывало и такое. Да они как-то без стеснения говорили об этом. Вот в школе женщина. «Как жилось вам?» — спрашиваю. Она спрашивает: «При наших?» — «А кто "наши"?» — «Ну как? ВСУ», — говорит. А мы ведь с ней оба дончане. Из одного региона. И я для нее не наш. Как это?
— С другой стороны, если так открыто говорит, то не боится. Выходит, что зла от ВС РФ не видела. Это ведь тоже в каком-то смысле хорошо.
— Да чего злиться? Разговор зашел в тупик. Всё. Спорить бессмысленно, если такое у нее мнение. А людей обижать нельзя. Ты же человек с ружьем. Ты априори сильнее. Что и кому ты силой докажешь? Глупо.
— Вас наградили медалью «За спасение жизни». Что за случай?
— Везли раненного в грудь. Я тогда узнал, что если человека с таким ранением сильно трясти, то легкие могут вытечь. У командира какие-то капельницы были. Вот они, наверное, его и спасли. Там час езды всего, а мы два с половиной ехали. Шансов у этого парня практически не было, но закончилось все хорошо.
Видели его. Живой. Комиссовали, наверное. Очень тяжелым было ранение. Когда вез его, у меня прямо ноги немели. Так медленно ползли, что на руках быстрее было бы до места донести.
— А зачем нужно было ехать так медленно?
— Потому что дорога ужасная. Можно было растрясти человека. Умер бы он, и это железно была бы моя вина. Когда командир ставил вторую капельницу, я вообще остановился. Но довезли. Живет человек — и слава богу!