— Павел, раз уж мы решили не озвучивать вашу фамилию, то расскажите читателю о себе.
— В миру меня называли Пашей, а здесь — Пашей «Арамисом». В Донбассе нахожусь пятый месяц, а до того работал в системе высшего образования: в Крымском федеральном университете, а после — в МФТИ.
Теперь служу в бывшем 107-м батальоне Народной милиции ДНР. Сейчас — снайпером, а до того сидел на «глазах», на позициях.
— Почему «Арамис»?
— Этот позывной родился уже здесь — в Донецке. Вот я сейчас немножечко нарушаю пожелания больших воинских начальников — быть чисто выбритым и с пришитым подворотничком. Зарос маленько. А когда только приехал, носил такие же усы, как у советского Арамиса. Недолго думая, коллеги так и прозвали. И почему бы нет? На словах я Арамис и на деле Арамис.
— Как вузовский преподаватель превратился в снайпера?
— Нет-нет, я не преподаватель. Администратор. Работал на разных должностях.
— Все равно ведь интеллигенция. У нее, к сожалению, зачастую иные ценности.
— Беда нашей интеллигенции в том, что слова у нее расходятся с делом. Я ведь пацифизм в сторону наших неуважаемых партнеров, учитывая, что они вытворяют, не источал никогда.Потому за словами последовало дело — я здесь. Тем самым, кстати, парировал массу пикировок про «почему же ты не там», отпущенных в мой адрес.
— Просто взял и приехал?
— Не совсем. Тут работает сарафанное радио. А сюда я приехал с коллегами. Скажем так… возможность служить в зарекомендовавшем себя подразделении дорогого стоит.
— И как стать настоящим снайпером?
— Во-первых, я пока не волшебник, а только учусь. Меткий стрелок превращается в снайпера, но это как достичь состояния Будды: человек может стремиться к этому, но так и не добиться.
Во-вторых, никаких магических способностей у снайперов нет. Ни паутину из рук пускать, ни лазерами из глаз пулять не умеем. Обыкновенные люди. Главное — практика.
— А выносливость, хладнокровие и… что там еще приписывают киношным снайперам?
— Да-да, горячее сердце и холодный ум! (смеется) Это уже на вкус и цвет, так сказать. На мой взгляд, главное — практика и энтузиазм. Может еще какой-то минимальный талант нужен, чтоб руки не тряслись.
— Насколько ваша работа в целом похожа на то, что мы видим в кино?
— Да не очень похожа. По сути дела, мы ведь являемся пехотными единицами, которые поддерживают инфантерию при помощи ружей с оптикой, и имеют более или менее достаточную квалификацию, чтобы попадать. В кино же чаще показывают снайперов-высокоточников, которые работают на совсем других расстояниях. Нет, мы в принципе можем выполнять такие задачи, но техника для этого нужна специфическая.
— На каких же дистанциях работаете вы?
— Стрелять из СВД можно на четыреста-пятьсот метров, если повезет. Слыхал я легенды о тех, кто бьет из нее на девятьсот метров, а то и на километр, и попадает в яблоко, что твой Вильгельм Телль, но что-то не верится. Нет, если такие люди существуют, то это суперталанты, но мы работаем на средних дистанциях. На дистанции боя, если можно так выразиться.
— Американцы назвали бы вас марксманом, так?
— Вроде того. Снайпер — тот, кто работает на большой дистанции. Марксман — пехотный снайпер в составе отделения. Как в фильмах про морскую пехоту, которые все мы когда-то смотрели.
У нас тут роль смежная. Есть, к примеру, снайпера выездные. Все зависит от поставленной задачи. Но вооружены мы нашими общевойсковыми винтовками.
— Выходит, что сутками на позициях не лежите, дожидаясь вражеского генерала?
— Опять же, зависит от поставленной задачи. У супер-прокачанных снайперов, к примеру, есть антиматериальные винтовки, из которых можно работать по технике и огневым точкам. На полтора-два километра можно стрелять двенадцатимиллиметровыми. Это, по сути дела, пушка с прицелом. С такими винтовками лежат.
Но есть и хорошие карабины, вроде тех же «лобаевских», которые популярностью отнюдь не без причины пользуются. Хорошая штука. Эффективная дальность — километр. С этим уже можно охотиться, выцеливая плохишей и других отрицательных элементов.
— Есть мнение, что винтовки от LobaevArms — лучшие в мире. Насколько оно обосновано?
— Учитывая дискурс, за которым я наблюдаю, вполне обосновано. Эти винтовки хвалят, они регулярно берут места по высокоточной стрельбе. Кроме того, коллеги, которые являются счастливыми обладателями таких винтовок, не жалуются на них.
Здесь, правда, я такие винтовки наблюдал всего дважды. Посмотрел на них, пооблизывался, и на том наше с ними знакомство завершилось. Сейчас, если все сложится, тоже стану обладателем хорошей винтовки, что расширит мои возможности по огорчению плохишей.
— Мы говорили о штатном вооружении — снайперской винтовке Драгунова, но в ход сегодня идут и «трехлинейки», а лидеры мнений с первых дней СВО говорят о необходимости срочного перевооружения снайперов. Что скажете на этот счет?
— Безусловно, я с ними согласен! Нет, СВД свои задачи решает в полной мере. Как пехотная винтовка для, как нынче модно говорить, марксмана, это нормальная история. Как самозарядный карабин у американцев, который, по сути, автомат, прокачанный для более точного боя.
«Мосинка» — это уже винтаж. Видел более опытного коллегу с прокачанной «мосинкой». Там и ложе другое, и «банка», и сошки, и «теплак». У человека получается с нею работать, он привык и не жалуется. С другой стороны, предложите ему что-нибудь модное от того же Лобаева или Манлихера, и он точно не откажется.
Что же до СВД или десантной СВДС, то к ней у меня нет претензий. Вполне приемлемое оружие, но под свои задачи. Тем не менее надеемся, что появится нечто более высокоточное, отвечающее требованиям современной войны, поскольку перевооружаться действительно нужно.
— А свою винтовку прокачали как-нибудь?
— Да я эксперт в мире оружия! (смеется) Прокачал, конечно. Прицел у меня сейчас кратник. Довольно скромный — ПОСП. Еще есть «теплак» — тепловизор. Еще есть хорошая бээртэшная «банка» — дар моего товарища и сослуживца, который летает на дроне. Спасибо ему большое!
— «Банкой» сейчас называют нечто среднее между глушителем и пламегасителем, верно?
— «Банка» — это не совсем глушитель, да. Это пламегаситель с функцией глушителя. Вот старорежимные коллеги шибко ругаются, когда мы по-модному и молодежному называем все это «банками». Требуют, чтоб дульным тормозом-компенсатором называли, но сленг неминуемо проникает в нашу речь.
Эта штука и пламегасителем является, и звук приглушает, и снижает отдачу, что немаловажно. «Банка» позволяет несколько раз подряд стрелять из СВД, не сбиваясь с точки прицеливания. Но есть цена: пользуешься «банкой» — будь любезен чистить оружие в два раза чаще, поскольку загрязняется оно неимоверно.
Если уж заговорили об армейском сленге, то вскоре ко мне приедут новые «лапы». Это, если кто не знает, сошки. Вот их поставлю и, собственно говоря, все. Ах да! Сейчас еще поглядим, как с этим «теплаком» сработаемся. Может, придется еще один брать. Но вообще я рассчитываю пополнить свой арсенал винтовкой совсем другого класса.
— Возвращаясь к специфике работы снайпера, хочу спросить еще об одном киношно-литературном клише. Снайпер, мол, видит лицо убитого им врага, а потому испытывает сильные психологические нагрузки. Так ли это?
— Ерунда. В любой прицел, направленный в сторону противника, можно увидеть его лицо, но это никак не мешает. Стреляешь, делаешь свою работу. Сейчас просто нет времени на сантименты. Не исключаю, что позже время сантиментов придет, но точно не теперь.
Примерно то же, что под обстрелом. Когда нас впервые обстреляли из АГС, я не столько испугался, сколько был удивлен. Событие ведь нетривиальное. Тем не менее быстро сориентировался и стал очень-очень маленьким. Рефлексии и переживания — потом.
— А сейчас какое отношение к противнику?
— Я думал об этом и нащупал такое объяснение: противник — это близкий человек, превратившийся в зомби. Как в тех фильмах про зомби-апокалипсис. Вот есть у тебя сестра-зомби или даже супруга-зомби. Она не перестала быть женой, но подверглась зомбификации. Она агрессивна, пытается укусить тебя, загрызть соседей и превратить их в зомби. Что делать?
Вот и у них там есть зомби-идеология. Пока не найдем какое-то решение или вакцину от этого, придется либо как-то изолировать их от общества, либо драться. Если не хотим, чтобы нас искусали.
— Вы доброволец и вокруг вас очень много добровольцев. А вот если наших либералов послушать, то россиян эта война совсем не интересует и не касается. Как же на самом деле?
— Это беда нашей медиа-поддержки. Чем хороши либералы? Они максимально крикливы. Не дай бог, листик упадет либералу на голову или тот уколет палец ежиной иголкой, так сразу поднимется вой до небес. Их сеть умеет тиражировать свое мнение предельно эффективно. Создавали ее долго и старательно.
Тем не менее война людям интересна и касается всех, включая упомянутых выше либералов. Они, кстати, громче всех о ней кричат, стучат ножками и на весь мир говорят об отсутствии интереса. Хотя ни на чем больше сфокусироваться уже не могут.
«Даже не смейте говорить мне о войне», — пишут они, а у самих в повестке лишь война-война-война, «злые русские» да чад кутежа. Нет уж.
— Много ли было тех, кто не понял вашего желания уехать на войну?
— Огромное количество! Человек я контактный, а потому даже в либеральном стане имею знакомых. Иные реагировали максимально неадекватно. На таких сразу поставил крест, ибо не переношу площадной брани и мерзкого хамства. К тому же с глазу на глаз со мной никто из них говорить не решился. Тем не менее свою долю проклятий от них получил.
Нашлись и более дееспособные люди. Такие высказались против, но мы продолжаем общаться. Те мои друзья-товарищи, что не одобряют, сейчас просто не поднимают со мной эти темы. Все прекрасно знают, где я нахожусь и чем занимаюсь. Были небольшие дебаты, в ходе которых один друг заявил, что я потеряю душу. Ни в коем случае. Душа и сегодня при мне.
— Ты воюешь на Марьинском направлении. Какова обстановка? Скоро ли над городом поднимется флаг Российской Федерации?
— Марьинку мы обязательно возьмем, но смысл ведь не в том, чтобы просто взять город и галочку поставить. Выскажу сугубо личное мнение, не углубляясь в военные тайны, которых все равно не знаю. Если сейчас эффективнее действовать так, как мы действуем, то нужно продолжать.
Вот у них там крепости, как они это условно называют. Понастроили за восемь лет. Но их отовсюду выгнали, оставив маленький-маленький пятачок.
И вот туда ломятся бесконечные орды. Такой прямо «зерг раш» (стратегия лобового удара всеми наличными силами, применяемая в популярной компьютерной игре. — Прим. авт). Хотят ломиться — пожалуйста.
— Часто слышу от наших военных про украинский «зерг раш». Действительно похоже?
— В какой-то мере — да. Надеюсь, что дальше он будет все менее эффективным. Как известно, в начале игры «зерг раш» срабатывает, а в конце — нет. Будем надеяться, что это конец игры. Пусть не жалеют побратимов, бросая тех в топку, если тем угодно. Может пережившие этот эксперимент станут хоть чуточку благоразумнее. А пока они ломятся в большую мясорубку.
— Верно ли я понял, что задача не в том, чтобы просто взять Марьинку?
— Основная задача, как я ее понимаю, заключается в том, чтобы обезопасить Донецк, отогнав подальше эту нехорошую компанию. Но если у них там есть подвоз свежих юнитов, а мы пристрелялись и научились драться на этих рубежах, то нет смысла менять выгодную для нас диспозицию.
Понятно, что Марьинку возьмут, поскольку все идет к этому. Там «укроповской» Марьинки остался пятачок, и это Стоунхендж — руины. Есть остатки их укрепов и какие-то целые укрепы, но я не вижу большой проблемы в том, чтобы их захватить.
Наше дело — работать, а дело командования — думать о том, как максимально эффективно использовать нас.
— Мы беседуем в Петровском районе Донецка — одном из самых опасных. Его обстреливают из Марьинки?
— Всюду, где есть дороги, «укроп» может разместить свою артиллерию. Та же Красногоровка еще под ними. Задача — отогнать их на расстояние действия «топоров» (сленговое обозначение 155-миллиметровых американских гаубиц М-777. — Прим. авт), а лучше — на расстояние действия их реактивной артиллерии. Это вопрос больших трудов и какого-то времени.
Все понимают, что из вредности и пакостности нутра украинского руководства они будут и дальше стрелять наотмашь, чтобы просто кошмарить людей. И стрелять они будут до тех пор, пока основательно не получат по голове, поскольку дело мы имеем с конкретными подонками.
— Полгода на войне — это целая жизнь. Можете вспомнить самое яркое впечатление?
— Тут все боевые моменты яркие, поскольку 80% времени — быт и учеба, а 20% — приключения, связанные с риском. Первый обстрел, первый выход с раненым. Или когда окоп заливает дождем, а ты борешься за живучесть, вычерпывая жидкую землегрязь. Ночь, дикий холод, а ты спасаешь место своего проживания, размером метр на два, прикрытое тентом, который не уберег от дождя.
И в этот момент… что? Правильно! В этот момент на тебя падает крыса. Самая обыкновенная крыса падает тебе прямо за шиворот, дико орет, поскольку оказалась в ловушке, но гибнуть или бежать не собирается. Ты вступаешь с нею в неравный бой, пытаясь выгнать, а она пытается выгнать тебя. К своему стыду, кстати, должен признать, что из окопа меня крыса выгнала. Пришлось уйти в соседний окоп и спать там как шпроты в банке, дожидаясь пока высохнет мой. К тому времени крыса меня покинула, и слава богу!
— Прямо за шиворот упала? Серьезно?
— Да, за шиворот! Потом валялась на земле, орала, бегала туда-сюда и делала грозный вид, а я пытался отмахаться шомполом, поскольку быть укушенным не хотел. В какой-то момент она спряталась, и я тоже спрятался и между нами образовалась «серая зона», куда никто из нас не совался. Затем я решил перегруппироваться, но крыса уже отступила. Думаю, (смеется) что у нее сдали нервы или закончилась провизия.