Древний Переяслав был избран Богданом Хмельницким для проведения исторической рады не случайно. Это был единственный старый (с 1625 года) полковой центр, который находился на левом берегу Днепра. А вот местом новой казацкой рады в 1658 году Переяслав стал, пожалуй, уже просто по сложившимся обстоятельствам.
6 августа 1657 года в столице Гетманщины городе-крепости Чигирине скончался гетман Войска Запорожского Зиновий Богдан Хмельницкий.
Ещё, когда он был жив, но уже почувствовал дыхание смерти, гетман собрал в Чигирине раду и настоял, чтобы после него булаву принял его младший сын Юрий. Несогласных он ломал об колено: нескольких казачьих старшин казнил, а генерального писаря Ивана Выговского за один намёк на то, что тот претендует стать гетманом, приковал лежачим за руки к земле и так держал его чуть ли не целый день, пока тот все время плакал, и только потом простил. Чтобы лучше понять всё происходившее в Гетманщине в течение следующего года, на этой политической фигуре следует остановиться поподробнее.
Иван Евстафьевич Выговский происходил не из казацкого, а из шляхетского православного рода. Его отец служил у митрополита Киевского Петра Могилы, дружил с киевским каштеляном, а затем воеводой Адамом Киселём. Сам Иван служил у поляков в кварцяном (регулярном) войске и в битве на Жёлтых Водах (1648) попал в плен к татарам — союзникам казаков.
Трижды он пытался бежать, и трижды его ловили, пока, в конце концов, не приковали к пушке. Богдан Хмельницкий лично выкупил его у Ислама III Гирея за коня, после чего шляхтич дал гетману присягу на верность и начал служить у него личным писарем. Постепенно он дослужился до должности генерального писаря Войска Запорожского.
Некоторых может ввести в заблуждение название должности — это был не просто человек, который что-то за кем-то записывал. Фактически генеральный писарь объединял в себе должности министров иностранных и внутренних дел, главу внешней разведки и контрразведки, а также — министра финансов. В Чигирине после гетмана это по влиятельности была едва ли не вторая фигура.
Пока был жив Хмельницкий, Выговский её использовал на то, чтобы на ключевые административные посты и должности полковников продвигать своих людей — выходцев из шляхты и небоевых канцеляристов. После смерти гетмана эти люди поддержали Выговского.
Он давно вынашивал идею примирения с Речью Посполитой и вхождения Гетманщины в состав этой конфедерации на равных правах с Польшей и Литвой. Казачью старшину Поднепровья тяготила московская опека, она хотела, используя Москву и Польшу в качестве противовесов, добиться ситуации, когда бы реально она оставалась никому не подотчётной и могла бы спокойно богатеть, ни перед кем, ни за что не отвечая.
Выговский был ярким представителем этого крыла казачьей старшины, и она 5 сентября 1657 года на новой раде в Субботове признала его "временным" гетманом – до совершеннолетия Юрия Хмельницкого. Затем на Корсунской раде 21 октября 1657 года Иван Выговский окончательно стал гетманом.
Для рядовых казаков Запорожского Войска и городового казачества, а также для многих боевых полковников, особенно на Левобережье, готовящееся предательство казачьей верхушки новостью не являлось. Также казаки знали, что в Чигирине процветают казнокрадство и мздоимство.
Ещё по положениям Переяславской рады Войску Запорожскому за службу полагалось жалование, которое ему должны были присылать из Чигирина из собранных с гражданского населения Гетманщины таможенных платежей и податей. Однако денег этих казаки не видели, и это при том что рыбную ловлю и винокурение Выговский сделал платными, а за продажу рыбы и горилки взымал налоги.
Один раз на эти выплаты запорожцам из Москвы прислали 60 000 золотых, но до казаков эти деньги не доехали, "пропав" где-то по дороге. Доказательств нет, но наверняка часть этих средств украинская старшина пустила на подкуп и задаривание московских чиновников — в то время (да и в наше) это была распространённая практика удачного ведения дел.
Узнав, что в Чигирине без их на то согласия старшина привела к власти выкупленного за коня "ляха", который спал и видел, чтобы вернуть Гетманщину под польскую руку, и которого к тому же подозревали в казнокрадстве, Сечь взбунтовалась.
Кошевой атаман Яков Барабаш и запорожцы отказались признать его верховную власть. В ответ Выговский перекрыл поставки муки, круп, овощей и прочих припасов, критичных для низового воинства. Условиям снятия блокады он ставил замену Барабаша другим атаманом и его выдачу в Чигирин.
Под угрозой голода и цинги Барабаша казаки сняли, но выдавать его никто не собирался. Пребывавший в то время в Чигирине посланец русского царя Дмитрий Рогозин (ничего не меняется…) сообщал в Москву: "а которыя, де, были воры, заводчики, и они, де, все розбежались". На самом деле никто не разбегался: пытаясь предупредить катастрофу шестьсот наиболее радикально настроенных запорожцев во главе с Барабашем отправились в Полтаву.
Кроме запорожцев признавать власть Выговского отказались несколько левобережных полковников.
Среди них был ярый представитель пророссийски настроенного казачества полтавский полковник Мартын Пушкарь. В декабре он открыто выступил против казачьей верхушки на стороне запорожцев. Он распространил письма о том, что будто бы его поддерживает царь Алексей Михайлович, после чего под его знамёна стали стекаться все несогласные с политикой пропольски настроенной вороватой казачьей старшины.
Из Полтавы Пушкарь и Барабаш отправили к царю Алексею Михайловичу посольство из четырёх казаков во главе с Михаилом Стринджей и Иваном Донцом. Они помимо жалоб на произвол Выговского и казачьей верхушки даже привезли с собой несколько перехваченных посланий Выговского крымскому хану, из которого следовало, что он подбивает его весной напасть на Левобережье на территорию оппозиционных Выговскому гетманских городовых полков.
В Москве к доводам казаков прислушаться не захотели, расследовать злоупотребления Выговского и его приспешников отказались, в достоверность перехваченных грамот не поверили. Казаков отправили обратно на Сечь, покровительственно порекомендовав примириться со "всенародно" избранным гетманом и не надоедать московскому царю по пустякам.
Единственное, на что согласились в Москве, это провести новую всенародную раду, на которой и избрать нового гетмана. Эту свою близорукость московское правительство будет ещё демонстрировать не раз, и не два, за что потом ему придётся расплачиваться, в основном деньгами, упущенными возможностями и войсками, а жителям Гетманщины — кровью.
Тем временем Выговский тоже не сидел сложа руки. Он отправился на переговоры в Переславль, где находилась ставка командующего русскими войсками на Украине и воеводы Белгородской линии боярина Григория Ромодановского.
У него тоже был целый ряд вопросов к гетману — тот был обязан обеспечивать его войска фуражом и провизией, и не выполнял свои обязательства в полном объёме. От этого русская армия испытывала немалые лишения: среди лошадей начался падёж, люди разбегались. Выговский во всех бедах объявил виновными запорожцев и казаков Пушкаря и Барабаша и просил помочь подавить восстание. Какие ещё доводы приводил Выговский, точно неизвестно, но в дальнейшем Ромодановский поддерживал гетмана и даже впоследствии арестовал некоторых вождей непокорных казаков.
В Москву Выговский послал несколько писем, в которых просил не слушать доносящих на него казаков, а верить только ему одному. Ослушников же запорожцев он просил арестовать и прислать к нему на расправу.
В январе 1658 года Выговский прибыл в Гадяч и казнил здесь несколько нелояльных к нему старшин местного полка. На Левобережье его поддерживал Нежинский полк полковника Григория Гуляницкого. Этот же деятель возглавлял "северский корпус", в который кроме Нежинского входили Черниговский и Прилуцкий полки. Миргородский полк возглавлял ещё один сторонник гетманского правительства Григорий Лисницкий.
Против Пушкаря в Полтаву были направлены карательные войска: Паволоцкий полк и 1500 сербских наёмников, возглавил которые прославленный казачий полковник Иван Богун. Когда-то в 1651 году поляки осаждали его в Виннице, и именно Пушкарь и его казаки пришли Богуну на выручку. Теперь тот ехал на Левобережье сказать им за эту их помощь "большое спасибо".
Тем временем в Полтаве готовились к боям. Из черни был создан полк "дейнеков" — казаков, вооружённых косами, вилами и дейнеками (дубинами или палицами), возглавил который вернувшийся из Москвы Иван Донец.
Выговский собирался составить новый реестр и обложить всё тягловое население такими же непосильными податями, какое оно платило при поляках.
На Левобережье даже вернулся старый магнат Юрий Немирич, который при полном попустительстве Выговского заграбастал себе часть земли Кобыляцкой сотни и начал там "закручивать гайки". Население не терпело такой произвол, не за то оно воевало под знамёнами Хмельницкого, и множество обиженных стало стекаться в Полтаву.
Сербы решили по дороге немного пограбить, и отправились не к Полтаве, где должны были встретиться с Богуном, а сначала к Большим Будищам. Пушкарь тут же этим воспользовался. 27 января в урочище Жуков Байрак сербов атаковала часть запорожцев Барабаша и часть городовых казаков — всего около 700 человек. Хоть их и было в два раза меньше, но это, в отличие от сербов, были опытные ветераны, прошедшие 10 лет непрерывных войн. В результате ожесточённой короткой свалки наёмники потеряли от 300 до 500 человек и бежали к Миргороду. Миргородский полковник Лисницкий, узнав о таком повороте, вместе с верными ему сотнями бежал в Лубны, а полк возглавил сторонник Пушкаря — Степан Довгаль.
Дейнеки разгромили гадячские усадьбы Хмельницких, причём лютовавших в них урядников приняли в свои тюрьмы пограничные московские воеводы. Под Лохвицей казаки вырезали семью Боклевских — родственников Выговского. Перед казачьей старшиной замаячила перспектива, что казаки их вырежут вместе со всеми их претензиями на "панство" также, как десятью годами ранее они вырезали польскую шляхту.
Пушкарь, собрав значительные войска, двинулся на гетманскую столицу Чигирин.
Тем временем из Москвы на гетманщину двинулось отправленное царём Алексеем Михайловичем посольство, во главе которого он поставил окольничего Богдана Хитрово. Царь не внял настоятельным просьбам Выговского и не арестовал казацкое посольство, но и к доводам запорожцев и Пушкаря он тоже не прислушался.
Взамен этого на Запорожье была отправлена грамота, в которой сообщалось, что царь созывает в Переяславе новую раду, на которой "советом всего Запорожского Войска все дела успокоити, чтоб впредь меж вами был совет и соединение, а розни меж вами никакие не было". Царь не понимал, что таким образом он никого не примирит, а только развяжет Выговскому руки, чтобы тот мог окончательно совершить своё предательство.
7 февраля 1958 года состоялась новая Переяславская рада, на которой никакого нового избрания или переизбрания гетмана не состоялось, да и не могло состояться. Хитрово просто официально утвердил нового гетмана в его должности и принял присягу у него и у казачьей старшины. Выговский подтвердил, что Войско Запорожское готово принять участие в новых войнах Русского царства и выказал согласие на присылку московских воевод в города Гетманщины.
Пушкарь отказался признать решение новой рады и объявил, что созывает новую раду в Лубнах, куда пригласил и Хитрово, отписав ему, что "Переяславская рада — не в раду". Он сообщил боярину, что Выговский готовит измену. Такой же донос полковник написал и в Москву.
Хитрово 25 февраля отправился в Лубны. Он виделся с Пушкарём, уговаривал того сложить оружие и признать власть Выговского. В то, что гетман изменник, боярин верить не хотел.
Но полтавский полковник сдаваться не собирался. Он продолжал писать в Москву доносы. В Москве его хвалили, но перевеса перед Выговским не давали. Оттуда приезжали посланники, просили его в очередной раз сложить оружие, Пушкарь же просил царя ввести войска и защитить Левобережье от татар и ляхов. Так в бесполезных переписках и обменах посланниками время прошло до конца апреля.
Тем временем Выговский через своего зятя Павла Тетерю вёл активные переговоры с поляками, где обсуждалось, как казацкие войска будут совместно с ними громить царя. Пушкарю стало об этом известно, и он отправил в Москву с новыми известиями о предательстве Выговского своего посланца — сотника Ивана Искру. Но вместо того, чтобы прислушаться к нему, Алексей Михайлович лично встретился с посланцем Выговского полковником Лисницким, а Искру приказал задержать.
Тем временем на Левобережье пришли татары, с которыми Выговский "рассчитывался" населением мятежных полков. 4 мая совместно с Ордой гетман осадил Полтаву, в которой заперлись Пушкарь, Барабаш и верные им войска. Возможно, Полтава смогла бы долго продержаться, но случилась весьма странная история, которая и решила исход всего дела буквально в один день.
Среди гетманских войск был Кропивненский полк, командовал которым старый соратник Хмельницкого полковник Филон Джеджалий, который в 1648 году привел на сторону восставших большую часть реестровых казаков. Теперь он тайно снёсся со своим старым боевым товарищем Пушкарём, и уговорился, что осаждённые сделают вылазку и атакуют гетманский лагерь. Во время атаки "кропивнянцы" перейдут на их сторону.
Так и случилось 11 июня 1658 года, за исключением одного момента — Выговский о переходе полка почему-то знал и успел сбежать к татарам. Был ли предателем сам Джеджалий, или же произошла "утечка", но Пушкарь обвинил в случившемся именно полковника и тут же его убил. Исправить ситуацию эта казнь уже не могла, татары просто смели отряд храбрецов. Пушкарь погиб в бою, его голову торжествующие соратники Выговского преподнесли своему главарю на блюде.
Затем были захвачены мятежные Полтава, Лубны, Гадяч. Довольные татары повели к себе в Крым тысячи связанных в понуро бредущие вереницы женщин, мужчин и детей "ясыря". Барабаш с несколькими сотнями своих приверженцев отступил в приграничные русские городки, но услужливый Ромодановский арестовал его и в августе по просьбе Выговского и прямому царёву указу отправил из Белгорода в Киев на суд.
Однако Барабаша туда не довезли. Каким-то невероятным способом сторонник Выговского узнали, когда и по какой дороге его будут везти, напали по дороге на эскорт из 200 драгун, отбили у него, доставили к Выговскому и казнили.
Гетман развязал против мятежной старшины кровавые репрессии: были казнены один за другим переяславские полковники Иван Сулима и Колюбаца, корсунский Тимофей Оникиенко, погибли 12 сотников. Непокорную чернь, кого не увели татары, просто истребляли. А затем Выговский передал "большой привет" и московскому царю с боярам.
16 сентября 1658 года с поляками был подписан Гадячский договор, по которому Гетманщина под названием "Великого Княжества Русского" входила в состав Речи Посполитой в качестве третьего равноправного члена двусторонней унии Польши и Литвы… Ну, это так думал Выговский. В сухом остатке "шляхта" его обманула, и после утверждения на сейме от "равноправия" в договоре ничего не осталось.
Но то, что его банально "кинули", гетман узнал значительно позже. А пока осенью 1658 года чтобы силой навязать свою власть казакам, он помимо польского короля, присягнул ещё и крымскому хану Мехмеду IV Гирею.
В Москве наконец-то "дошло", с кем они имеют дело, но лежащим в земле казакам Пушкаря и Барабаша, и тысячам других жителей Левобережья, кого в это время продавали на невольничьих рынках Кафы, от этого "осознания" было уже ни тепло, ни жарко. Посланника Пушкаря Ивана Искру наконец-то отпустили, он бросился на родину, но и тут сторонники Выговского узнали, по какой дороге он едет, перехватили и убили.
Выполняя договор с поляками, Выговский напал на Киев и на порубежные русские города, устроил там резню. Ромодановский был вынужден поднимать свой Белгородский полк и отправляться воевать против недавнего товарища, который его так подло обманул. На Левобережье к нему присоединились тысячи обиженных Выговским и его приспешниками казаков. Вторгнувшись на территорию Гетманщины они теперь безжалостно резали семьи своих недавних обидчиков и разоряли их поместья.
На несколько десятков лет Украина погрузилась в страшную разрушительную гражданскую войну — Руину.
Что характерно, но страшный опыт 1658 года никого ничему не учил. Московские, а позже – петербургские чиновники и царедворцы считали ниже своего достоинства разбираться в малороссийской политике и раз за разом делали ставки на выговских и мазеп, совершенно по-детски потом удивляясь – а нас-то за что?