Для того, чтобы появились новые Симоновы, Твардовские, Бондаревы должен быть мощный, активный сектор патриотически сориентированной литературы, шире культуры, считает писатель Юрий Поляков. Об этом он рассказал Украина.ру.
— Юрий Михайлович, Вы вскрыли язвы, которыми была поражена Советская армия, в повести «Сто дней до приказа». Путь повести к читателям благодаря цензуре продолжался семь лет. А какая проза нужна современной российской армии, которая прошла горнило сражений в ходе спецоперации в Донбассе?
— Начнем с того, что я ничего не вскрывал. Я был молодым, абсолютно советским поэтом и после окончания литературного факультета пединститута, не обладавшего военной кафедрой, призвался в армию — в Группу советский войск в Германии. Служил в Олимпийской деревне под Берлином. Увиденное мной поразительно отличалось от того, что про нашу армию показывали в кино и писали в художественной литературе. Речь прежде всего о дедовщине, которая серьезно деформировала, как тогда выражались, «полморсос» — политико-моральное состояние личного состава.
Воспитанный в лучших традициях русского критического реализма, я, уволившись в запас, решил написать повесть, отражающую мои впечатления от срочной службы, что и осуществил в 1980 г. Но так как тема «неуставных отношений» в советской литературе была табуирована в принципе, до цензуры, в том числе военной, дело поначалу не доходило, отсев шел на уровне редакторов, которые, к слову, и выполняли в СССР функции идеологической цензуры, в отличие от Главлита, занимавшегося охраной гостайн в информационной сфере. Помню, в журнале «Знамя» заведующая отделом прозы Наталья Иванова, ныне неистовый либеральный критик, почти швырнула мне рукопись в лицо и громко, чтобы все кругом услыхали, крикнула: «Я не допущу провокации в адрес нашего главного редактора Героя Социалистического труда Вадима Михайловича Кожевникова!». Хороший, кстати, писатель, автор эпопеи о разведчиках «Щит и меч».
— А военная цензура?
— До военной цензуры дело дошло, когда Андрей Дементьев, возглавлявший журнал «Юность», принял «Сто дней до приказа» к печати, и текст ушел, как полагалось, на одобрение в цензуру. Это называлось «залитовать». Разумеется, он получил отказ. Повесть зависла. Меня, кстати, приглашали, как автора, на беседы в ЦК ВЛКСМ, КГБ, ГлавПУР, где объясняли, почему мою повесть «закрыли», воздавали должное моим литературным способностям и советовали написать об армии что-то не столь критичное, тогда все будет хорошо.
Из этих бесед я вынес главное наблюдение: никто всерьез не оспаривал мои оценки ситуации в низовой, казарменной армии, все соглашались, что «неуставняк» — зло, разъедающее солдатский коллектив, но систему мер по искоренению данной пагубы еще не выработали, а без этого вбрасывать негатив в общественное сознание нельзя. Обозначил социальную язву — предложи способы лечения. По-своему они были правы.
В 1984 году у генерала Стефановского возникла идея в порядке борьбы с дедовщиной опубликовать «Сто дней» в журнале Министерства обороны «Советский воин» и потом устроить на его страницах всеармейский диспут, хорошенько всыпав автору за перегибы, но и воздав за своевременный сигнал о неблагополучии в рядах. Идею ввиду важности вынесли на коллегию ГлавПура, большинство ее подержало, но против категорически выступил генерал Волкогонов, пригрозив написать особое мнение в Военный отдел ЦК КПСС. Тем дело и закончилось.
В 1987 году немецкий пилот-шалопай Руст, пролетев на легкомоторном самолете полстраны, сел на Красной площади, причем накануне кто-то предусмотрительно убрал провода, помешавшие бы приземлению. Горбачев, воспользовавшись удобным случаем, снял всю верхушку Вооруженных сил, уже созревших для смещения безбашенного генсека. Андрей Дементьев тут же поставил «Сто дней» в верставшийся 11-й номер «Юности». Ему сразу отзвонили из военной ценуры, мол, вы зря Полякова заверстали, мы все равно не пропустим. «Вы лучше бы Руста не пропустили!», — ответил Дементьев и не подчинился… СССР оставалось существовать четыре года.
В 2004 году, будучи заместителем председателя Общественного Совета Министерства обороны, созданного по инициативе тогдашнего министра Сергея Иванова, я предложил для улучшение ситуации с обнищавшими гарнизонными библиотекам издать специальную солдатскую библиотечку из ста названий, связанных с ратным трудом. Мою идею горячо одобрили. Когда собрались утверждать окончательный список книг, я с удивлением обнаружил, что «Ста дней» там нет и спросил: «Как же так?». Генерал, отвечавший в ту пору за воспитательную работу в армии, пожал плечами и ответил: «Юрий Михайлович, вы серьезный человек и должны понимать: к вашей повести в войсках отношение до сих пор неоднозначное. "Поединка", кстати, тоже тут нет…».
Что ж, и он был прав по-своему…
— Все-таки какой будет современная военная проза?
— А литература о современной армии, получившей за последнее полугодие тяжелый боевой опыт, нужна разная. Есть героические, романтические, духоподъемные тексты. Есть военно-исторические романы, черпающие энергию героизма из прошлого. Есть окопная проза и поэзия. Есть правда тыла, иногда неприглядная. В народе же не зря говорят: кому война, а кому мать родна.
У каждого жанра своя задачи и природа. Главное — талант. В свое время, в конце советской власти, кризис так называемой «воениздатовской литературы» начался с того, что пафос стал заменять авторам художественный дар, читатель этого не прощает. Когда я в 1977-м вернулся со срочной службы с дюжиной стихотворений об армии, у меня их буквально выхватили из рук, а напечататься в ту пор молодому автору было непросто. «Ну вот, — восклицали редактора. — Наконец, что-то живое!».
— Появятся ли в современной литературе новые Симоновы, Твардовские, Бондаревы?
— Для того, чтобы появились новые Симоновы, Твардовские, Бондаревы должен быть мощный, активный сектор патриотически сориентированной литературы, шире — культуры. А его, по сути, нет. Напомню, что и Симонов, и Твардовский были широко известны перед войной, тогда же сформировалась их гражданская позиция. Бондарев и Симонов — выпускники Литературного института, Твардовский окончил ИФЛИ. Когда читаешь мемуары об этих легендарных вузах, в глаза бросается ярко выраженная патриотическая, я бы даже сказал, воинственная позиция студентов и преподавателей. Многие студенты, такие, как Сергей Наровчатов и Арон Копштейн, ушли на финскую войну, подавляющее большинство воевало чуть позже на фронтах Великой Отечественной. Очень многие не вернулись. Как написал Давид Самойлов:
Они шумели буйным лесом.
В них были вера и доверье.
А их повыбило железом.
И леса нет — одни деревья…
К чему я это вспомнил? А к тому, что, когда началась специальная военная операция на Юге России, две трети студентов Литинститута выступили с протестами против нее, одна треть отмолчалась. Схожую позицию заняли многие преподаватели, даже руководство.
Вот и вообразите: защитник Донбасса, получивший уникальный и тяжелый жизненный опыт в боях, хочет стать литератором и описать, осмыслить пережитое. Он идет учиться в Литинститут, а там… Продолжать не буду. Откуда же возьмутся новые мастера военно-художественного жанра? Истории про гениальных самоучек — один из окололитературных мифов. Надо учиться. Я бы на месте начальства создал специальные двух-трехгодичные военно-литературные курсы с хорошей филологической базой. Кадры есть.
А вот еще пример ментального неблагополучия. В октябре 2018 года исполнилось сто лет со дня рождения выдающегося поэта-фронтовика Михаила Луконина и знаменитого барда Александра Галича. Первый прошел всю войну и оставил нам окопную лирику высочайшей пробы. Второй фронта избежал, хотя был призывного возраста, а в 1970-е эмигрировал из СССР, оставшись в памяти как острый гитарный сатирик и соавтор комедии «Верные друзья». «Ну и что?», — спросите вы. Да ничего особенного, если бы не одно обстоятельство: весь октябрь на всех каналах наше ТВ славило Галича, в основном как жертву советской власти, а про Луконина даже не вспомнили.
К слову. Недавно я предложил московским властям присвоить безымянным столичным библиотекам имена писателей-фронтовиков. Кроме Северо-Восточного округа, где эти вопросы решал писатель Сергей Чуев, и где была открыта библиотека имени фронтовых поэтов, в ответ лишь глухое молчание. А взгляните на список лауреатов «Большой книги» за много лет! Много ли там сочинений, которые можно отнести к жанру военно-художественной литературы? Разве что умозрительно-лживый «Июнь» Дмитрия Быкова… Кстати, позиция значительной части номинантов и лауреатов «Большой книги» в отношении СВО напоминала позицию Литинститута. Симптом. Их открытые письма, полные лукавого коммерческого пацифизма, можно найти в Интернете.
— Какова роль государства в становлении новой поросли литературных талантов?
— Не сомневаюсь, среди тех, кто сегодня воюет против неонацизма, есть будущие, а, возможно, и уже состоявшиеся писатели — поэты, прозаики, публицисты, драматурги. Не исключаю, в перспективе кто-то достигнет уровня Симонова и Твардовского. Но если все пустить на самотек, попытки большинства «толкнуться» в литературу закончатся разочарованием и обидой, а читатель так и не получит честных, дышащих жизнью книг. Снобизм премиальной литературной тусовки просто зашкаливает. Государство может быть и врагом, и другом литературы, все зависит от позиции — и литературы, и государства…
— Донбасс прошел кровавый путь, чтобы быть с Россией. Чем станет «Донбасская Голгофа» для русского мира, русской истории?
— На мой взгляд, эта трагедия, при всей своей тяжести и невосполнимости потерь, позволяет извлечь несколько уроков.
Первый — исторический: ни при каких условиях нельзя сиюминутные политические выгоды покупать ценой прирезывания кому-либо земель, населенных русскими. А если это по какой-либо причине произошло, статус и права отделенной части нашего народа должны быть железобетонно гарантированы — и на бумаге, и с помощью, военных баз, если необходимо.
Второй урок. Нельзя решать «русский вопрос» на рубежах Державы, не определившись с ним внутри страны. Это все равно придется сделать, когда регионы, где право называться русскими отстояли с оружием в руках, консолидируются в той или иной форме с Россией. Пока быть русским в РФ как-то неловко.
Третье. Нельзя отдавать внутреннее духовное пространство на откуп либералам-западникам, и при этом бороться за геополитический суверенитет. Так не бывает. Напомню, до нашествия Наполеона, вся российская элита говорила на французском, а после победы эта мода прошла без всяких царских указов.
Надеюсь, и теперь будет так же. Ну не может главная продовольственная площадка столицы называться «Фудсити». Не может — и все тут.
Четвертый урок. За неуважение к исторической памяти соседей надо наказывать. Снес «бронзового солдата» — посиди без газа, подумай. Глупо? А вводить санкции за неодобрение однополых браков — это как? Есть и другие уроки, но о них в следующий раз.
— Впишутся ли фронтовики в современное общество по возвращении домой?
— И еще один тонкий момент. Сейчас подзабыли так называемый скандал 1946 года. Кстати, у Бориса Слуцкого есть об этом отличное стихотворение. Суть вот в чем: фронтовики вернулись домой и увидели, что происходит в тылу. «За что кровь проливали!», — тогда эти слова были у многих на устах. Случился конфликт, хотя тыл в годы войны работал, героически и слаженно.
Сталин, как мудрый волюнтарист, нашел выход: фронтовики стали активно получать образование и широко вовлекаться в госструктуры, силовые ведомства, в науку, в культуру, сильно потеснив, а то и вытеснив довоенную элиту, хотя и она не отсиживалась в эвакуации.
Уверен, и восстановление страны, и последующих рывок в космос, — все это во многом питалось волей, энергией и бескорыстием фронтовиков. Я их еще застал: удивительные люди, энергичные, честные, справедливые, с мощным державным мышлением.
Крах Горбачева был предопределен еще и тем, что он опирался уже на другой человеческий тип, на поколение, решившее передохнуть после испытаний, выпавших отцам.
Если наша власть после победы на Юге России не обопрется на людей, прошедших горнило Донбасса, она многое потеряет. А если она снова доверится клиническим гедонистам нулевых годов, преобладающих ныне среди управленцев, она совершит роковую ошибку, последствия которой невообразимы…