Об этом он рассказал в интервью изданию Украина.ру.
— Алексей, за что вас арестовала СБУ? Как с вами обращались?
— Я вернулся из Донецка в конце июня, 28 числа (2014 года). СБУ следила, ворвались в дом вечером. У нас там было много народу — гости, друзья. Тем не менее, по классике — взорвали дверь, спецсредствами взломали.
Зашли большой группой, шестнадцать человек: оперативники, следователи, фиксирующие технические сотрудники, которые снимали это все, и человек двенадцать не по полной экипировке, но «альфовцев». Зашли в дом, начали обыск. Детей, к счастью, разрешили увести, потому что маленькие дети были, внучка моя.
Искали то, что хотели найти — они принесли с собой, это как обычно, технология у них отработанная, она действует даже сейчас.
Подбросили патроны, тротил, больше нечего — либо патроны, либо тротил. Выписали постановление об аресте — ст. 263, часть 2 — незаконное хранение взрывчатых веществ, у меня две шашки якобы моих нашли, со взрывателем, и все.
Адвокатов вызвать не давали, каких-либо еще действий произвести тоже. Отлупили сначала в лифте, потом, на улице уже, лупили серьезно — надели наручники и ногами отработали. Потом в машину, там продолжали. Потом в тюремный двор, там уже по-серьезному — вырубился. Там уже к кому-то кабинет. В конце концов, к утру это дело закончилось.
Уже с пола когда подняли, предложили записать видео. Но не получилось это видео, потому что не сказал я того, чего они ждали. И поэтому лупили еще несколько дней.
С 28 июня по 6 июля, неделю я там был у них. Потом меня вывезли в Полтавский следственный изолятор.
— Из Харькова?
— Да, чтобы семье было тяжелее общаться, все-таки 140 километров.
— Кто вами «занимался»?
— По мне было создана группа из четырех человек, следователь по особо важным делам, важняк — майор Когут, майор Петрюченко, старший лейтенант, сейчас у меня фамилия вылетела из головы, у него отец был начальником факультета института СБУ в нашей Харьковской академии юридической. И еще молодой лейтенант один, тоже не помню фамилии. Хотя они записаны, я это все уже рассказывал и в военной прокуратуре, и в следственном комитете, бумаг этих миллион написано.
В те годы, 2015-2016, когда начались серьезные расследования с нашей, российской стороны, это все рассказывал. Сейчас не вспомню. Наверное, (отдел. — Ред.) защиты державного конституционного строя у них так зашита, либо что-то такое.
— Довелось ли пообщаться с кем-то в застенках?
— Поначалу еще по больницам меня таскали, какие-то освидетельствования пытались сделать, в конце концов, уже к ночи следующего дня кинули в камеру. Там оказались два человека — ребята были луганские, их обвиняли в том, что они с автоматом где-то бегали.
А потом нежданно-негаданно ночью ко мне закинули в эту же камеру Юрия Михайловича Апухтина, моего хорошего близкого товарища, и если бы они знали о том, что… о чем-то они знали, они бы, конечно, никогда в жизни нас вместе не посадили.
Мы не разговаривали, нам удалось перекинуться несколькими фразами. Камера на прослушке, и там видеокамера стоит, даже ночью приходили несколько раз бить нас «альфовцы».
Юрий Михайлович, для меня Юра, друг мой, дай бог ему здоровья. Мы сейчас видимся регулярно, он вообще седой по жизни, я поседел, наверное, после этого, или во время этого больше. Он постарше, но тем не менее приходили молокососы в самом прямом смысле, оперативники, которые что-то пытались нам доказать или в чем-то нас разубедить. Пытались бить, в общем, все это выглядело мерзко, и вспоминать это не то что бы противно… Да, действительно противно.
Меня очень тогда задело, врезалось в память: я своего студента узнал, потому что я был проректором Международного славянского университета, огромное количество студентов через мои руки и глаза проходило, я читающий был проректор, вел ряд дисциплин. Что интересно, он глаза отвел. Но он, конечно, мне в каком-то смысле даже помог.
Дело в том, что я назвал тех ребят, которые зашли ко мне в квартиру, таким образом, я их назвал бандеровцами, кем считал — тем и назвал. Как оказалось впоследствии, это их страшно обидело на тот момент, и они пришли вечером в камеру бить меня именно за эти слова. Я вижу, что он как-то более позитивно сыграл, он говорит, так вы ж нас «бандеровцами»… Не на «ты». А все эти обормоты тыкали совершенно спокойно. Он говорит: «Так вы ж нас бандеровцами не считаете?» — «Теперь не считаю, вижу, что вы люди государевы, спецслужба, поэтому бандеровцами я вас не считаю».
— Сгладил.
— Да. И, надо сказать, тогда это «альфовцы» были, «Альфа» нашу камеру бить не стала, они упражнялись на других камерах, а оперативники пришли, кулаками помахали.
— Как вы вышли?
— Полгода отсидел, даже чуть больше. 56 дней в одиночке в СБУ, но тогда уже не били. Тогда было еще страшнее. Я, когда понял, что меня в одиночку вместо обмена закинули, то был уверен, что кончат где-нибудь: либо отдадут «айдаровцам», «азовцам», либо сами вывезут.
Получилось так, что неделя-другая… Я так понимаю, что если надо было убивать, то, скорее всего, сделали бы это в первое время. Тем более в полном вакууме информационном живешь — камера четыре с половиной на два с половиной. Это тяжело, неприятно.
Потом вдруг, ни с того ни с сего, через месяц, даже больше, охранники — те, кто в коридоре, — предложили: «Книжки читать будете?» — «Буду». Тогда стало легче жить. Я понял, что, скорее всего, убивать не будут.
Время прошло, я ничего не знал, что происходит снаружи, на свободе, но у меня одна была мысль — где жена с ребенком. У меня трое детей, старшие в своих семьях, у них свои тараканы у некоторых. А вот сын… Я понимал, что шантажировать, издеваться над женой и сыном — тут уже не выдержишь.
Они на тот момент, как я выяснил, уже были в России, потому что мне еще из Полтавской тюрьмы удалось им передать записку через адвоката, что как только автобусы придут — сразу уезжайте, а я уж доберусь. Я думал, что я в Донецке окажусь, там-то я все бы давно решил, либо остался бы воевать, либо уехал бы, все зависит уже от местных условий. В этом случае меня жена послушалась, молодец.
— Надеялись на обмен?
— Да, это был большой обмен 14 сентября 2014 года. И потом опять меня, после этой одиночки, уже вытащили на следователя, я уже понял, что все, жизнь налаживается. Мне даже дали созвониться с дочкой по телефону, я узнал все, что надо, и буквально отлегло… Вплоть до головокружения, не потери сознания, но головокружения.
После этого отвезли в Полтаву, там просидел еще месяцы. Потом начали возить на допросы в Харьков. Опять речь зашла об обмене, и, в конце концов, оказалось, что обмен действительно состоится. Меня 26 декабря поменяли.
Отвезли в Донецк, перегрузили в машину… Там был одни сутки, нельзя это тюрьмой назвать — это фильтрационное мероприятия. Мы в большом зале сидели, потом нас перевели, сказали: будете жить здесь. Там украинские военные жили, нары какие-то большие.
В общем, ночь пережил, потом приехал товарищ из Донецка, он сейчас замминистра информации ДНР, Артем Ольхин. Приехал, забрал. Мы с ним лично очень хорошо знакомы. Забрал меня у донецких эмгэбэшников, ребят-контрразведчиков. Из Москвы приехали еще два товарища моих — Костя Долгов и Антон Гурьянов. И все, жизнь наладилась.
Когда Артем повез меня в ресторан, я говорю: «Я боюсь пить коньяк за свободу». Он говорит: «Надо»! Но ничего, не упал! Через несколько дней ребята купили билет, Костя остался в Донецке, но он очень серьезно помог тем, что он Антона привез, который меня сюда транспортировал, а потом Костя обеспечил мой выезд до аэропорта, потому что ни возможности, ни средств не было, он все решил. Он сам сидел, знает, что это такое. Поэтому сложилось так — с Антоном прилетели из Ростова в Домодедово, и все — новая жизнь, калейдоскоп событий.
Мы несколько ночей переночевали в Донецке до поездки в Ростов и вылета, одну или две ночи. Громыхало тогда — мама дорогая! Я говорю: представь, люди как живут… с Антоном мы были. Ну, что поделаешь — восемь лет…
— Как вы оцениваете степень ожесточенности спецслужб, украинской власти?
— Я бы здесь про степень ожесточенности не говорил бы, в том нашем нормальном, людском понимании… Там это состояние человечности — оно давно перейдено, они его прошли в своем естественном развитии. И, к сожалению, так называемое украинское общество в целом, и в первую очередь активная часть людей, которые живут в системе украинизма — это смесь бандеровщины и современного неонацизма. Это не степень ожесточенности — это внутреннее морально-психологическое состояние большинства этих людей.
Я когда-то, еще в 2012 году, в донецкой газете «Донецкий кряж», она Ахметову принадлежала, ее многие помнят, знают… Помню, Наталья — так звали корреспондента, очень хороший человек, мы с ней долго беседовали. Она сформулировала вопросы, я написал интервью. Потом она мне звонит и говорит: «Алексей Николаевич, я, к сожалению, полностью его опубликовать не смогу».
Она вынуждена была, и редакция — вынули оттуда несколько абзацев. Но тем не менее они остались. На ресурсе Кости Долгова «Глагол», а сейчас какое-то зеркало есть, и где-то еще эта статья висит. И там главный вывод, она попросила сделать главный вывод. Я тогда написал, что, к сожалению, на Украине развивается совершенно однозначная тенденция формирования фашистской идеологии, нацистской идеологии, и создания фашистского государства.
Тогда это была партия «Свобода», и рядом с ней — всевозможные группы полуполитические, полуобщественные. Но это было уже видно невооруженным глазом. Тенденциями развития общества, тем более украинского, я занимался серьезно, диссертацию писал на тему очень близкую, практически о национальной безопасности Украины. Это называлось «Социальная безопасность Украины. Социогеосистемы на примере Харьковской области», так дословно называется диссертация.
Поэтому мне это было понятно. Несколько абзацев они все-таки убрали, где речь шла о фашизме и неонацизме, о формировании фашистской власти.
Самое главное — механизм производства неонацистских элит украинских.
Они могли между собою вступать в конфликт, могли конкурировать, конфликтовать за власть. Суть их, основанная на вещах, на тезисах, высказанных одним из очень больших украинских идиотов, по фамилии Кучма. Тот подонок, который подписался под книгой «Украина — не Россия»… Это уже ложь — грубейшая, наглая, агрессивная ложь. Так вот, Кучма сформулировал, хоть и в размазанной форме, — я понимаю, что не сам Кучма, а за него это писали, — в этом большом тексте он сформулировал базовые принципы в одном названии: «Украина — не Россия».
Это абсолютно базовая идея, которая и явилась основанием для формирования современных неонацистских мировоззренческих позиций для очень большого, разношерстного, разномастного, но однозначно, неонацистского сообщества на Украине.
СБУ — это государственный механизм, в том числе — тут не совсем будет подходить термин, но пока другого не придумали — их креативный механизм реализации по внедрению и по обеспечения господства неонацистской идеологии во всех слоях общества. СБУ стало именно этим механизмом, не просто административной структурой — они подходили к этому креативно.
Они выдумку проявляли. Да, их инструктировали и западные спецслужбы, имеющие большой опыт в этом, начиная от немцев, канадцев и американцев, заканчивая сегодняшними властителями Украины — британцами.
Жестокость — это базовая составляющая… я специально не употребляю слово «духовная» или «душевная». Это ментальная составляющая сегодняшнего украинского общества. Посмотрите степень агрессии и дикой, нечеловеческой злобы в тех же комментариях, когда еще никакой войны не было, никакой военной операции.
Как радовались нашим жертвам пожаров каких-то, наводнений, падению самолетов! Если говорить о государственной структуре и государственном механизме по внедрению этих мыслей, об СБУ — так что у них внутри в голове творилось, если это обычные хомячки сетевые писали!
Украинское общество пришло к закономерному событию — оно превратилось в античеловеческое общество, оно основано на позициях, постулатах мировоззренческих — абсолютно нечеловеческих. Это то, что есть нацизм по сути. Эта дикая агрессия, которую проявляют и сейчас все те, кто приходят на Украину — ведь вор вора видит издалека. Они туда и собираются, эти нечеловеки. Я не с нацистской точки зрения, не говорю — «недочеловеки». Я говорю «нечеловеки», потому что так люди вести себя не могут.
У нас, к сожалению, существовала какая-то иллюзия, что ВСУ — это одно, нацбатальоны — другое. Может быть, с точки зрения пропаганды и агитации это верно. Разделить это между собой — мы это прекрасно понимаем. Но…
— Многие простые граждане Украины несмотря ни на что продолжали оставаться аполитичными. Как бы вы сформулировали и объяснили людям на Украине, зачем и почему началась спецоперация России?
— Я скажу без мата, но неполиткорректно. Россия, российские солдаты, русские солдаты, как там любят говорить, донецкие и луганские солдаты не пришли туда освобождать украинцев. Мы пришли забрать свое.
Суть украинствующих мы прекрасно знаем — как они мыслят, чем думают, на что они ориентируются, к чему стремятся.
Поэтому мы пришли туда не освобождать украинцев — мы пришли забрать свое, и защитить, и высвободить пусть небольшой, но тот остаток наших русских, пророссийских людей — их немного. И уничтожить то, что нам смертельно угрожает и сейчас, а в будущем — нас бы просто смело и разорвало.
Мы просто нанесли превентивный удар по нашему даже не врагу, а антагонисту, цель и смысл существования которого — наше уничтожение. Уничтожение России, русскости, нашей Православной Церкви, уничтожение русского языка и культуры.
Мы боремся за собственную жизнь, за собственное сохранение. Поэтому украинство должно быть уничтожено. Уничтожение украинства и любой нацистской, неонацистской идеи — а украинство и есть неонацистская идея — оно возможно только с уничтожением или ликвидацией носителей этих идей.
— Как вы видите окончание специальной военной операции и будущее Украины?
— Под названием «Украина» надо все-таки конкретизировать, что мы будем с вами понимать. Это что, территория, это псевдогосударство, которое просуществовало около тридцати лет? Это некая мыслимая ментально, как сейчас любят говорить, «духовная конструкция»?
— Территория и в первую очередь население.
— Население никогда не было, не может быть и никогда не будет единым. Поэтому это не население, это проживающие группы, слои, сообщества, на различных территориях Украины.
Территории будет разделены. Трудно сказать, как точно, но, я думаю, что очень небольшая часть территорий останется как буферная зона, демпфирующая между Европой и населенная русофобами, остатками украинствующих — это будет Западная Украина.
Центральная Украина, которую тоже ни в коем случае нельзя назвать сейчас пророссийски ориентированной — да нас это не сильно интересует. Нас интересуют только те люди, которые наши. Те люди, которые не наши — не имеют права там существовать. Потому что они за эти тридцать лет наговорили и своей собственной кровью, своими признаниями в себе украинства подписали себе пусть не смертельный приговор, но… Они стали согласны на то, что мы их уничтожим, как только приняли украинство. Либо они нас, либо мы их. Третьего не дано.
Я не призываю ни в коем случае уничтожать этих людей. Я говорю о том, как они выстроили положение вещей. Мы находимся сейчас в тех позициях, которые выстроила Украина, не мы их выстраивали.
У нас, до последнего момента, звучат заявления о каких-то переговорах. Это нужно, это элементы политики, политической игры, но закончится это тем, что самое оптимальное — проведением границы по территории Ровно — Хмельницкий. Две атомных электростанции должны остаться на территории, контролируемой Россией.
Очень большая часть украинствующих совершит исход в Европу, завершит его, сейчас он только начался. Еще миллионы уйдут туда. Европа получит то, что она выращивала, с чьей помощью украинство, ставшее неонацизмом, и превратилось в то, что мы сейчас имеем, с чем мы сейчас воюем — с общечеловеческим злом.
Европа получит это назад, бумеранг вернется. Как они там все это разгребут, не знаю — это проблема Европы, и меня это совершенно сейчас не интересует ни с научной, ни с человеческой точки зрения, ни даже из любопытства. Я живу в огромной стране, с огромным количеством людей общаюсь, и у меня масса интересов, в том числе и научных, не касающихся европейских проблем.
Скорее всего, это произойдет, все-таки, через гораздо большую военную конфронтацию, чем сейчас. Малой кровью нацизм, к сожалению, не лечится. Они давно потеряли способность адекватно оценивать себя, мыслить какими-то категориями, о которых они говорят, они их декларируют. Я имею в виду, в первую очередь, элиты украинские, элитки.