— Наталья, 30 лет назад в декабре 1991 года распался СССР. Где вы в это время жили и чем занимались?
— Да, я помню, что 8 декабря в Белоруссии собрались предатели и развалили Советский Союз. Я в это время уже жила в Донбассе, в городе Снежное, Донецкой области, куда переехала в январе 1990 года из Якутска, столицы Якутской АССР (ныне Республика Саха).
В Якутии почти 20 лет жила вместе с младшим братом Мишей и родителями, которые в начале 70-х поехали туда работать. Мой отец, Михаил Васильевич Курянский, в 80-х работал там заместителем гендиректора ПО «Якутгазпром», был знаком с тогдашним министром газовой промышленности СССР Виктором Степановичем Черномырдиным. Последний, приезжая по делам в Якутск, останавливался у нас дома, папа организовывал охоту и рыбалку, ведь в Якутии для этого просто невероятные природные условия.
Распад СССР тогда воспринимался всеми нами сложно — мы не до конца понимали, что произошло и к чему это может привести. К тому же моя семья 1 декабря 1991 года голосовала на референдуме не за это. Никто из нас и всего нашего окружения распада Союза не хотел. Итоги референдума вызвали у нас большое разочарование. Моё негативное отношение к произошедшему не поменялось до сих пор.
— Какие у вас тогда были политические и идеологические убеждения? Где вы работали?
— Работала секретарем городских комсомольских организаций. У меня было три участка: шахта «Снежнянская», училище № 128, где обучали будущих работников сферы услуг, и Горный техникум. Всего около 500 человек.
— Чем занимались в комсомоле?
— Организацией разного рода мероприятий, в том числе и досуговых. Организовывала поездки своих комсомольцев на концерты звезд советской эстрады, к примеру, группы «Любэ». Концерты проходили в Донецке, во Дворце спорта «Дружба».
В Снежном мы устраивали конкурсы красоты, слет матерей военнослужащих и иные городские мероприятия.
Так как в бытовом училище учились одни девушки, для них устраивались викторины «А ну-ка, девушки», а для парней из Горного техникума — «А ну-ка, парни», КВН, дискотеки. Я была активным секретарем.
— А тогда, в 1991 году, в комсомол еще вступали?
— Вступали и довольно активно, но потом после провозглашения независимости нас очень быстро переименовали в Союз молодежи Украины, но суть осталась прежней, комсомольцы остались те же, только их назвали членами Союза Молодежи.
— Я помню, что уже в 1990-х годах все массово выходили из комсомола и из КПСС. Почему вы не покинули комсомол? Кстати, членом партии были?
— К сожалению, не успела стать ни кандидатом, ни членом партии. Я ушла из Союза молодежи Украины тогда, когда перестала видеть в нем смысл. Тогда все идейные дела отошли на второй план, а сама организация превратилась в учреждение для проведения разного рода шоу. Для меня в моей деятельности была очень важна именно идейная составляющая — пионерия, комсомол… Весь этот путь я прошла.
У нас, в Якутии, патриотическое воспитание школьной молодежи было поставлено очень хорошо. Каким оно было в Донбассе, я не знаю, так как приехала в Снежное уже после школы, почти в 19 лет. Но я была тогда, помню, несколько обескуражена другим отношением к патриотической работе в Донбассе.
Для меня прием в комсомол был очень волнующим событием. Меня принимали, по-моему, в феврале месяце в краеведческом музее города Якутска. Перед этим мы, кандидаты, сдавали кучу экзаменов, должны были рассказать историю комсомола, знать значимые имена комсомольцев и их подвиги. Волновались перед приемом в комсомол страшно. А принимал нас в ВЛКСМ воин-афганец, чем я была тоже очень горда.
Это был молодой мужчина в военной форме, вся грудь в орденах. То, что он афганец, для нас было совершенно потрясающим обстоятельством, вызывавшим дополнительное волнение. Помню, в тот день был мороз под пятьдесят градусов, а я с комсомольским значком на груди шла нараспашку и не заболела потом. Мне хотелось, чтобы все видели, что у меня комсомольский значок.
Тогда я занималась в театральной студии, после приема в комсомол пришла на репетицию. Меня там ждали наши студийцы с чаепитием и поздравлением. Подарили мне в честь принятия в комсомол чайный сервиз. Храню до сих пор.
— Как вы и ваша семья воспринимали перестройку? Как воспринимали публикации про сталинские репрессии, про ГУЛАГ?
— Я была читающей девочкой, поэтому прочитала в том числе «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, должна заметить, что мне это в жизни в определенных случаях помогло в отношениях с людьми, ведь в этой книге очень сильная психологическая составляющая. Я тогда была еще молода для того, чтобы полностью понимать ситуацию и то, что происходит в стране.
Помню, когда в 1982 году умер Брежнев, мы жили до переезда в Якутск в поселке Усть-Нера Оймяконского района ЯАССР (Полюс холода). Мы, школьники, стояли по очереди в почетном карауле с пионерскими галстуками и цветами у его портрета в холле школы. Все рыдали!
Потом в перестройку стали рассказывать о брежневском застое, о том, как и то плохо, и это плохо. Да, были моменты, которые были на самом деле не самыми радужными в Советском Союзе. Возможно, я поняла это с возрастом, потому что тогда меня это не касалось настолько, чтобы я это как-то особенно прочувствовала.
Но я с полной уверенностью могу сказать, что у меня было самое прекрасное советское детство и самая прекрасная советская юность. Я была совершенно уверена, что живу в лучшей в мире стране, с самыми лучшими людьми, с самыми чистыми взаимоотношениями. И уверена в этом до сих пор.
Меня меньше всего волновало то, что мы по талонам покупали колбасу, масло и сахар. Меня меньше всего волновало, что на члена семьи в месяц полагался килограмм масла, килограмм колбасы, хотя казалось бы — Якутск. Эти вещи меня, юную девушку, не могли разочаровать в великом и могучем Советском Союзе.
Когда был Андропов, началась борьба с прогулами на работе, с тунеядством. Тогда ходили по кинотеатрам, вылавливали днем тех, кто не работает. Считаю, в этом был очень большой правильный воспитательный и созидательный смысл.
Потом пришел Горбачев. В школу я ходила мимо вино-водочного магазина. Так как с алкоголем в то время была проблема, осталось в памяти, как проходишь мимо, а там стоит километровая очередь. Мороз жуткий, но стоят.
Для меня было шоком видеть по телевидению и читать в газетах то, что опровергало и попирало все то, на чем я выросла. Мне уже тогда, в юном возрасте, было непонятно, почему Ельцину оказали такое доверие. До сих пор помню его неприятный голос и его лицо алкоголика, когда он рассказывал, как его в мешке сбросили с моста.
Для меня было странно, что такое произошло с человеком такого уровня. Нелепо и недостойно. Я не понимала, почему ему доверяют. И такой человек пришел к власти…
Для меня в перестройку рушились все устои. Происходящее я воспринимала очень болезненно. Когда я заканчивала школу в 1988 году, у нас отменили экзамен по истории. Вместо него было собеседование.
Историю нам тогда преподавали по газетам. Мне это очень не нравилось, из любимого предмета история превратилась в нелюбимый.
Я помню, как мы были преданы тому, во что верили. В Якутске на центральной площади города в день рождения Ленина был мороз градусов под тридцать, метель, а мы стояли в почетном карауле, меняясь каждые 5 минут. Нас тогда сняли с уроков, выдали белые блузы, которые мы надели поверх школьной одежды.
Было холодно, но никто из нас не заболел. Мы были страшно горды тем, что нас выбрали. Все, что мы тогда делали, было очень искренним.
Я в определенной степени ретроград. Мне не нравилось, что рушились устои, совсем исчезла цензура, появились вседозволенность и разврат, печатные издания превратились в желтую прессу с выставлением напоказ в газетных киосках обнаженной натуры. Мне не нравился Горбачев, не нравилось, как он говорит.
Он говорил много, но совершенно невозможно было уловить окончательный смысл его речи. Ни на один вопрос он не отвечал внятно. Одно для меня было понятно: его навязываемая идея очернить прошлое и обещание неясного, но «необходимого» нового будущего. Но, как говорится, ломать — не строить…
— А как восприняли ГКЧП?
— Когда была попытка переворота ГКЧП, было страшно. Особенно когда мы увидели в новостях по телевидению танки на улицах Москвы. Когда с танка вещал Ельцин (словно он Ленин на броневике), это выглядело для меня совершенно не убедительным.
— Кстати, как во время СССР вы жили с якутами? Дружба народов была?
— Сначала скажу по поводу дружбы народов в СССР. Я была страшно горда тем, что у нас пятнадцать союзных республик. Мне нравились советские фильмы, где воспевалась и подчеркивалась дружба народов. «Свинарка и пастух» в этом плане был одним из любимых фильмов. Я так выросла, и до сих пор с болью в сердце думаю о том, что мы потеряли.
В перестройку в Союзе стал расцветать национализм. Я и сама в Якутии столкнулась с этим негативным явлением, когда якутская молодежь взбунтовалась и начала публично провозглашать явно националистические лозунги.
Причем не самая неустроенная, это были, в основном, студенты. Они занимались тем, что били русских ребят, переворачивали машины, при этом скандировали: «Убирайтесь прочь, русские свиньи!». Ни в коем случае не хочу сказать, что все были так настроены!
У нас были замечательные ребята якуты, которые были не согласны с подобными проявлениями нацизма. Хочу заметить, что русские в отношении якутов никогда не проявляли чего-то подобного. Но как ни странно несмотря на то, что я русская, меня все эти негативные процессы не затронули ввиду определенных обстоятельств.
— Каких?
— Это немного смешная история. Однажды в Якутске, в центральном парке, было культурное мероприятие, на котором я присутствовала. Я взяла и попробовала исполнить якутское горловое пение. Надо было голосовыми связками и гортанью издавать определенные вибрации. У меня это очевидно неплохо получилось. Знакомым якутам это понравилось, и после этого они меня даже какое-то время провожали домой, чтобы никто из их соплеменников-националистов не обидел.
Все эти позорные националистические проявления прекратились только тогда, когда Москва несколько ужесточила контроль над вседозволенностью. А то получалось так, что до этого по национальной квоте в Якутский государственный университет среди тех, кого принимали, 90% было якутов, а остальные абитуриенты были других национальностей, в том числе и выходцы с Крайнего Севера. Поэтому русскому парню или девушке сложно было туда поступить. После вмешательства Москвы квоты были распределены поровну — пятьдесят на пятьдесят.
— А какие у русских были отношения с якутами в брежневские годы?
— Моя мама, Ольга Васильевна Мирошниченко, была представителем горисполкома, инспектором по охране природы. Ей часто приходилось ездить по республике. Она рассказывала, что якуты предпочитали не заниматься работой, касающейся промышленного производства. Там, где добывали золотоносные пески, а это тяжелая работа, их практически не было, на алмазодобывающих предприятиях тоже. В основном якуты трудились в колхозах-совхозах, занимаясь оленеводством и растениеводством, в охотничьих хозяйствах.
У нас, в Усть-Нере, первым секретарем райкома партии был сахаляр по фамилии Кривошейко. Сахалярами в Якутии называли тех якутов, у кого мама или папа были русскими. Он был очень толковый и грамотный человек. Мы его сильно уважали. На руководящих должностях таких людей было немало.
— В Российской империи и в СССР все знали, что у народов Крайнего Севера с алкоголем всегда проблемы. Им в силу определенных физиологических обстоятельств пить нельзя, но, увы, этого правила придерживались далеко не все. Как с этим делом обстояло дело у якутов?
— В якутских поселках были сухие законы. Якутам пить было нельзя категорически, потому что после 200 грамм алкоголь плохо на них действовал и вызывал быстрое привыкание. Этим зачастую пользовались водители-дальнобойщики, которые возили в якутские наслеги водку ящиками, чтобы выменять ее на пушнину. Привозили оттуда целые мешки ценного меха. К сожалению, это было так.
— Вот вы говорите, что дружба народов была, а получается, что русские и якуты не очень ладили друг с другом.
— Вы знаете, все равно в целом дружба народов в СССР была. Поделюсь с вами значимым событием моей жизни. Я с родителями и младшим братом Мишей на машине «Жигули» два раза в 80-х проехала через весь Советский Союз перед его распадом.
В 1985 году ехали из Снежного в Якутск через всю Сибирь, а из Якутска в Снежное — в 1987 году через Сибирь, Среднюю Азию, Кавказ. Мы и близко тогда не могли предположить, что скоро Союз развалится и будут вместо братских плечо к плечу враждебность и отторжение.
Я вела дневник, и записывала города, которые встречались нам по пути: Красноярск, Алма-Ата, Ташкент, ехали по пустыне Кара-Кум… В Красноводске мы переправились на пароме в Баку, плыли 12 часов, а оттуда через Кавказ поехали в Донбасс.
Под Грозным, помню, заночевали. Столица Чечено-Ингушской АССР светилась огнями, а мы прямо на повороте в город остановились. Даже не разбивая палатку, я, брат и мама спали в машине, а папа на улице — на палатке, лежащей на земле.
Тогда мы нигде не встретили чего-то негативного. Напротив, если мы останавливались и спрашивали, как куда проехать, человек, стоящий на остановке — ему в другую сторону ехать — садился в машину, доезжал с нами в противоположную своему направлению сторону и показывал путь.
У нас были номера на машине «ЯК». Нас спрашивали, что за номер. Когда узнавали, что мы из Якутска, нужно было буквально «отбиваться», чтобы нас не затянули домой и не усадили за стол. Очень дружелюбно все было.
— После распада СССР вы уже жили в Донбассе, который был частью Украины. В 90-х начались процессы украинизации. Как привыкали к украинскому языку?
— Мы приезжали на каникулы в город Снежное, к дедушке с бабушкой. Я не учила украинский, но у них была книга очень красиво иллюстрированная — восточные сказки на украинском языке. Я ее взялась читать. Что не понимала — ходила к дедушке с бабушкой спрашивать, они мне объясняли. Мне понравилось.
По сути, украинский у меня не вызывал отторжения, а даже наоборот. Дело в том, что в Якутии большинство тех людей, которые были в нашем ближайшем окружении, да и в дальнем, приехали из Украины. Были те, кто приехал из европейской части РСФСР, но украинцев было очень много.
Мои родители всю свою жизнь были очень хлебосольными людьми. У нас собирались большие компании, они ходили в гости — всюду пели наравне, как русские песни, так и украинские. Причем те, кто не знал украинского языка, подпевали с колоссальным удовольствием.
Рассказывают, что здесь, на Донбассе, притеснялся украинский язык, и что его вообще запрещали. Да ничего подобного! Еще когда учились в школе мои родители, этот язык преподавался наравне с русским. Моя дочь Илона, когда училась в школе в Снежном, также учила украинский. Очень его любила изучать, так как ее учительница была талантливым педагогом, прививающим любовь к языку и правильно дающим знания.
Никто не отторгал здесь украинскую культуру, хотя, конечно, все мы здесь, в Донбассе, говорим на русском языке. Иногда, помнится, до войны, посмотришь по телевизору фильм и даже не можешь потом вспомнить, он был по-русски или по-украински. В селах был и есть суржик, как, собственно и во многих селах Ростовской области. Там, в казачьих станицах, тоже говорят на суржике.
— Как вы считаете, почему Советский Союз распался?
— Потому что это нужно было кому-то. Прежде всего, это предательство руководства, в том числе Горбачева, который потом получил Нобелевскую премию мира, как я считаю, именно за развал Союза.
А то, что Ельцин позвонил Джорджу Бушу сразу после этого предательства в Белоруссии, порадовав того, что всё, Союза больше нет, это обо всем говорит.
Я считаю, что развал СССР — это хорошая работа спецслужб Запада и плохая работа наших. Плюс какое-то попустительство, плюс, возможно, люди были ошеломлены какими-то, назовем это, неожиданными откровениями, сенсациями, тем, что полилось на них с экранов телевизоров и со страниц газет и журналов.
Нас не смогли взять силой, поэтому взяли враждебной и чуждой идеологией. В результате нашей большой и горячо любимой Родины больше нет, а в моём Донбассе восьмой год идет война.