Я стала предельно осторожна: цветочки, котики, дети, стишки. Стишки…
5 июля 2021 года я выложила стихотворение о войне, о том, как война изменила человеческие жизни, как разделила время на до и после, как вынуждены скитаться многие донбассовцы и работать на самых разных работах не по основной специальности, чтобы только прокормить себя и свои семьи. Лирические героини стихотворения — донецкие женщины, постаревшие на семь лет, прошедшие с майдана, но несломленные. Они не ропщут, они работают много и упорно. Работают в Москве, но взгляд их всегда устремлён внутрь, в то место, где они хранят свою любовь к городу роз, к воюющему за свою жизнь Донецку.
5 июля 2021 года социальная сеть заблокировала стихотворение первый раз, потом разблокировала после моей апелляции. 7 июля 2021 года стихотворение заблокировали окончательно, мне было вынесено предупреждение. Но всего за полтора дня стихотворение успело уйти в народ и найти отклик в сердцах, более сотни репостов, четыре сотни комментариев! Евтушенко говорил, что искренность — это тот риск, который стоит риска. Если поэт не рискует и не говорит со своим читателем на языке правды, то он никакой не поэт, а уже политик, осторожный и правильный.
До какого же состояния отсутствия совести надо дойти, чтобы блокировать поэзию? Не стану лукавить, блокировка эта — отчасти есть признание того, что написала я правду и ничего, кроме правды. Бесспорно, эмоционально этот текст все по-разному восприняли. Это тоже правда. А ещё правда в том, что в тексте этом говорится о том, о чём не хотят говорить политики, политологи и серьёзные журналисты, а я говорю. Я маленькая донецкая женщина говорила и буду говорить, пока у меня есть мой стол, моё окно и мои руки, чтобы печатать. Дальше моего письменного стола меня ведь не заблокировать, а именно на нём и родился этот текст, и другие тоже родятся, как хроники войны, что продолжается на донецкой земле.
***
В Первопрестольной домработницами и нянями —
донецкие женщины с высшими образованиями.
Филологи, медики, экономисты
умеют быстро, умеют чисто
драить и приспосабливаться,
подмывать и не болтать лишнего.
Донецкие красавицы —
теперь серые мышки.
Тихие женщины, моющие чужие кухни,
от воды у них руки пухнут.
Я однажды подслушала:
хозяева их называют хохлушками.
Женщин, выросших на А.С. Пушкине,
Евтушенко и Ахмадулиной.
Женщины-чистюли
чистят чужие кастрюли,
натирают чужие полы
в рамках большой игры,
большой войны.
Женщины, рождённые белыми и свободными,
выгуливают чужих домашних животных,
чужим старикам готовят каши.
Эти женщины стали на восемь лет старше,
пока обстреливают Горловку и Абакумова,
пока дурак богатеет думами,
они, не жалея здоровья и красоты,
как умеют выбираются из нищеты.
Думаешь, они ропщут над кастрюлей борща или свекольника,
донецкие женщины, работающие в Первопрестольной?
Нет, радость моя, это не в их природе, не в их манере.
Просто поверь мне.
Но иногда в четыре утра, когда первые дворники выходят мести,
на них накатывает тоска, которую не разогнать, не разгрести.
Обжигающая тоска, паническая атака.
Господи, за что ты с ними так? А?
Господи, за что ты с нами так? А?