— Если руководствоваться, что называется, здравой логикой, то нет, конечно, это совсем не закономерно. Потому что украинофобом меня не назовёшь точно. Так мне казалось. (Смеётся.) И все эти их формулировки по отношению ко мне кажутся предельно дикими. В «Миротворце», к примеру, они написали «за разжигание межнациональной розни» — и это после моей книги «Дневник русского украинца», в которой я только и делаю, что говорю о необходимости диалога, поиска общего языка. Вот как так, а?! Да и чем Украине навредила книга «Почему русским нельзя мечтать?».
Но одна моя читательница правильно сказала: «Ясно, почему они ополчились. Вы пишете и говорите правду». Так что с этой стороны всё закономерно и логично. Части людей в Украине претит правда в принципе. Они боятся её как чёрт ладана. Банальное сравнение, но в данном случае очень точное.
- Ты из тех, кто может сравнивать. Как различается статус русского писателя в России и на Украине? Как сейчас говорят, «плюсы, минусы, подводные камни»…
— Вопросы лёгкими не будут, я понял, Константин. Постараюсь сформулировать концентрированно. В Украине не было русских писателей. Они сами существовали, конечно, и очень достойные, но Украина отказывала им в этом праве. Потому называла их «русскоязычными». Один случай характеризует отношение очень точно. Мы участвовали в коллективном сборнике. Была автограф-сессия, где собрали всех авторов книги — посадили в ряд за один стол. И вот подходит девушка. Каждый оставляет автограф на своём рассказе. Я тоже соответственно. И тут Матиос, сидевшая рядом, заявляет: «Так это вы Беседин? Москаль! Я с вами рядом сидеть не буду». Встаёт и уходит. Вот так.
Однако при этом книги на русском издавались. У меня же вышла книга в Украине «Учитель», она на русском языке. Есть прекрасный журнал «Радуга». В общем, нельзя сказать, что в Украине нас в гетто загоняли, но того очень хотели, да. И помню, когда мне дали первую в Украине литературную стипендию, то «профессиональное сообщество» кляло и било именно за русский язык и русофильство.
— Тут другая история. К России, её литературному пространству тянутся — это естественно — русские писатели со всего мира. Тут важно понять, что русский писатель — это, во-первых, язык, на котором он пишет, а во-вторых, скажем так, определённая система ценностей.
К примеру, большинство из тех, кто сегодня более или менее успешно продаёт свои книги, русскими писателями не являются. Они именно что русскоязычные писатели, ну и российские тоже. Это чуждые русской литературе персоны, напоминающие вирусы. И тот же Юрий Милославский, проживающий в США, в триста раз более русский писатель, чем большинство персон, которых награждают то одной, то другой премией.
Однако премиальный процесс, который властвует сегодня в России, по сути приговорил нашу литературу. Прежде всего он привёл нас к тому, что читатель разочаровался в современной русской (а правильнее — русскоязычной) литературе и плотно подсел на переводную литературу, которая, к слову, очень дурно, наспех переводится. Вот вам и культурный код — чуждый.
- А вообще нужно ли кому-нибудь слово писателя в наш век «тик-тока» и музыкальных клипов, не много ли литераторы о себе возомнили?
— Да кто что возомнил? Пишут и пишут, варятся в своём котле. Иногда, правда, так, что хочется крикнуть «горшочек, не вари». Возомнили о себе много не литераторы, а те, кто этим премиальным литературным процессом пытается управлять. Те, кто, к примеру, игнорировал великих русских писателей Олега Павлова и Эдуарда Лимонова. Вот они да, возомнили.
Нужно ли слово писателя? Это на самом деле весьма обширный вопрос. Тут ведь фокус в том, что Россия — страна словоцентричная. И писатель в ней имел канонический статус, почти сакральный. Тот же «советский писатель» — это же колоссальная роль. Нигде ни в одной стране мира не было такого почитания и влияния у писателей. Сейчас это невозможно, прежде всего потому, что Россия, как и мир, постепенно утрачивают свою словоцентричность. Чтение не терпит посредственности, а именно посредственности заправляют сегодня миром. И это не я сказал, а Ортега-и-Гассет.
- Ты с болью пишешь о различных неурядицах, негараздах. Иногда кажется, что отчаянно кричишь. Тебя слышат?
— Русский писатель пишет только с болью. Иначе нельзя! Я вот в конце прошлого года читал «Дневник больничного охранника» уже упомянутого мною Павлова. Это боль, перенесённая в текст. Такое чтение выламывает, видоизменяет, но это необходимо, чтобы в конечном счёте сострадать, понимать. Надо ли это современному человеку? Обнажённому нерву всегда тяжелее. И дуракам в принципе живётся легче. Но если человек верит во что-то высшее, в Бога, да, то иначе нельзя. И я не уверен, что меня слышат, вообще не уверен, но отчаянно кричишь ведь во многом и для себя тоже, чтобы не дать совести уснуть. Если ты всё делал правильно, то на том свете это узнаешь. А когда слышат всё-таки — случается и подобное, — то это отрадно вдвойне. Патетичный ответ, но искренний, уж прости.
- Как ты себе представляешь будущее Крыма и Севастополя?
— Ну, я уверен на сто процентов, что у Севастополя и Крыма всё будет относительно нормально, пока у власти Владимир Владимирович. Это моя глубокая уверенность. А вот что после? Разные варианты на самом деле могут быть.
Фокус ведь в том, что, несмотря на эти семь лет (да, семь лет прошло после воссоединения!), ни на полуострове, ни на «материке» так до конца и не сообразили, что произошло на самом деле. Для одних Крым — заноза в сытой заднице, для других — это блестящая спецоперация, для третьих — способ обогатиться. Есть и те, кто понимает, что воссоединение — акт сакральный, и вместе с тем это шанс для России, именно так — шанс. Но и этих, понимающих, душат и придавливают коррупцией, бюрократией, глупостью, посредственностью.
Пока, к сожалению, я вижу, что Крым воспринимается многими как дойная корова. Они застраивают его, катают в бетон, асфальт… Когда вы, сволочи, нажрётесь уже? И, конечно, «пилите, Шура, они золотые». Вот и пилят федеральные проекты — на них, точнее, пилят. Да и ты попробуй скажи откровенно о проблемах Крыма — тут же налетят стервятники и тупицы с двух сторон с воплями: «Ах вы, сволота неблагодарная! Мы вам столько всего дали!» Это одни, а другие что-нибудь своё бросят в адрес «понаехов». Только так и бывает, когда у страны нет чёткого видения, что есть Севастополь и Крым на самом деле. Севастополь же я бы сделал закрытым городом — и точка.
- А будущее Украины, Донбасса?
— Я помню апрель 2014-го и помню людей, которым объясняли, что этот референдум — шаг к следующему референдуму для воссоединения с Россией. Я помню российский флаг и надпись «Луганск — русский город» на въезде. И многое другое подобное помню. Мы понимаем, что люди выходили, люди отдавали жизни, ломали судьбы не за то, что сейчас происходит. Донбасс вспоминают тогда, когда это удобно. Мол, обстреляли — расскажем как страшилку. И такой подход, сколь мерзко подобное бы ни прозвучало сейчас, родил в людях усталость и отторжение. Массовый человек больше не сочувствует Донбассу. А ведь это боль — реальная боль каждого русского человека.
Ты хочешь узнать о будущем? Оно в кровавом тумане. Полагаю, что хорошо бы для начала наладить дела внутри Народных Республик. Прищучить всех тех, кто сейчас там творит беспредел, кто обирает своих же. Это мы тут о патриотизме и людях, а они просто воспринимают эту территорию как место обогащения и не брезгуют ничем.
Что до Украины, то её развитие как анти-России будет происходить и дальше. Пока не случится действительно большое потрясение. Тогда, может быть, что-то перевернётся.
- Известно, что образы конструируют не только в литературе, но и в политике. Какой образ в нынешней украинской политике тебе наиболее симпатичен?
— Отличный вопрос. Мне вообще всегда казалось, что украинская политика всегда более яркая, что ли, с точки зрения шоу, чем российская. Такие персонажи, как Янукович, Ляшко, Кличко, Кива, — это абсолютно литературная история. И никакой сатиры не надо.
Да и не станем забывать, что приход к власти Зеленского — это во многом постмодернистская история, когда жизнь только подражает искусству. И я не из тех, кто полагает, что украинцы голосовали за Голобородько, но подобный элемент всё же присутствовал.
Другой вопрос, что всё это закончилось кровью. И сейчас Украина — её высшие круги — напоминает переродившийся цирк из дешёвого фильма ужасов. То он смешил, заманивая, а теперь — кровь и насилие. Потому нет того, к чему бы или к кому бы я испытывал симпатию именно сейчас.
- Русские люди, которые не хотят быть русскими людьми, убивают других русских людей. И окружающим наплевать, не так ли?
— Не думаю, что плевать. Многими это воспринималось с болью, искренней болью. Но человек есть существо, ко всему привыкающее, и это его лучшее определение, как писал Достоевский. Невозможно всё время жить в ощущении братоубийственной войны и с постоянным педалированием боли. Её глупой и навязчивой демонстрацией медиаматрица заставила, если угодно, отречься от сострадания. Люди банально занялись своими делами.
Звучит отвратительно, но это так.
- Ты видишь какой-то реальный — не идеалистический — выход из ситуации?
— Беда в том, что только идеалистический выход тут и есть. Ведь мы понимаем, что конфликт этот случился, так как вызревал давно. Вы ставите кастрюлю на огонь, а когда начинает выкипать, ещё плотнее пытаетесь закрыть крышку, но всё равно рано или поздно рванёт. Российская политика в Украине провалена, и только России, как бы это сейчас ни прозвучало, необходимо исправлять ситуацию. Исправлять надо, это и геополитическая, и цивилизационная задача. А это крайне долгий и кропотливый труд: делать всё то, что не сделали, но уже в более сложных, куда более сложных условиях. Иных вариантов, к сожалению, нет. Но произойдёт катастрофа — и многое изменится. Так мне это видится.
- Традиционный для литератора вопрос: что на столе? Что пишешь, кроме статей?
— Больной вопрос, ох, больной! Я, конечно, пишу не только статьи, но и сценарии. Правда, сценарий для фильма — мечта… Мечта — не предлагают пока что. Однако понимаю, Константин, что спрашиваешь ты о литературе. Ужас в том, и тут я делаю признание, что за четыре года я написал лишь одну повесть. Да, вышла книга публицистики «Почему русским нельзя мечтать?», которую на Украине и запретили. Очень важная книга, но вот с прозой…
Эх, был завален спасением то одних, то других. И это меня, честно сказать, мучило страшно. Потому что было убийственное ощущение того, что растрачиваю крохи таланта на пустяковое, что не выполняю своё предназначение. Так что сейчас вернулся в счастье и муку одновременно — пишу повесть, медленно и трудно пишу, а там как Бог даст и насколько усердия хватит. Как говорил Чуковский, «я не слишком высокого мнения о своём таланте, но зато я настойчив и трудолюбив». Чего всем нам, людям пишущим, собственно, и желаю.