Во второй половине 20-х годов Донцов окончательно отошел от политики и занялся конструированием смыслов.
Главным боевым листком Донцова стал «Литературно-научный вестник», а позднее и просто «Вестник», в котором он публиковался вплоть до начала Второй мировой. Именно этот эмигрантский период стал самым продуктивным в карьере Донцова. Именно тогда он сформулировал свои основные идеи и был на пике влияния.
Как и некоторые другие интеллектуалы, Донцов был разочарован тем, что его народ имеет не те качества, какие ему хотелось бы. Проще говоря, «народ не тот». Он попрекал украинцев их излишней мягкостью, считая, что именно эти недостатки помешали состояться их государству:
«Надо сказать одну правду: тридцать лет большевизма на Украине, а перед тем примерно 120 лет царизма, считая от полной отмены автономии в 1783 г., создали на Украине тип "презренного малоросса", в Галичине — тип плута-"рутенца", который до сих пор не исчез бесследно…
Украинец не хочет победы своей идеи, если она требует применения силы, когда ее триумф покупается «насилием, принуждением». Победа идеи должна прийти без призыва к «национальной ненависти», на которой ничего «нельзя строить». «Мы просто любили свое, просто без сознания чувствовали нежность ко всему родному, своему. Но всякая творческая идея требует не только освободиться (se liberer), но, как говорил Ле Бон, наброситься (s 'imposer). У нас отвергали «принуждение» во имя «нежности», там отбрасывали «нежность» во имя триумфа над нашим».
Разочарованный опытом государственного строительства сначала гетманата, а затем и УНР, Донцов пришел к выводу, что независимая Украина не состоялась только потому, что украинцы были «слишком добренькими», как сказал бы главный объект ненависти и почитания Донцова — Владимир Ленин (к этой странной любви и ненависти мы еще вернемся позднее). Они недостаточно сильно ненавидели своих врагов, в них не нашлось решимости утвердить свои идеи огнем и мечом, а потому они и проиграли соревнование духа и воли российским большевикам.
Но не все еще потеряно, считал Донцов. Достаточно украинцам выработать в себе дух национальной нетерпимости, фанатизма и беспощадности к врагу, как все наладится. Причем обосновывая этот тезис, Донцов ссылался непосредственно на Ленина:
«Чтобы выйти из состояния детства», пишет Ленин, всякое движение «должно заразиться нетерпимостью в отношении к людям, которые задерживают его рост». Что могли противопоставить наши драгомановцы пафосу идеологов русского красного национализма?
Следовательно, если украинская идея хочет начать борьбу за господство, надо в первую очередь избавиться от проклятого наследия рабских времен и провести переоценку ценностей. "Фанатизм", "эмоциональность" вместо "рассудочности", дух национальной нетерпимости ", — все, что оплевывали у нас, должно реабилитировать свежее и молодое украинство. На место amor intellectualis должна стать вера, что не знает сомнений. Надо укрепить веру в свою великую миссию и агрессивно ту веру распространять.
Нация, которая хочет властвовать, должна иметь и господскую психику. "Фанатизм" и "принуждение", а не "нежность", наполняют основную функцию в общественной жизни, и их место не может остаться незанятым. Не займем мы, займет кто-то другой».
Но при этом Донцов вовсе не был народником по своим взглядам. Никакого преклонения перед святым маленьким человеком у него никогда не было. Напротив, о народных массах он был настолько невысокого мнения, что даже поклонники Донцова порой упрекали его за национал-дарвинизм. Он прямо писал, что народ глуп, невежественен, это стадо, которое требует пастуха. Только с волевым, энергичным и сильным надсмотрщиком народ превратится в нечто стоящее.
Противопоставление народа, который «всегда знает, чего он не хочет, но никогда не знает, чего хочет», и пастуха, который имеет достаточно воли и силы, чтобы навязать народу свою волю и желания, часто встречается в трудах Донцова. Иногда это сводится к формуле «Рыцари (казаки) — свинопасы», иногда: плебс — Провод, либо отара — Пастух:
«Масса в своем большинстве занята своими будничными делами, борьбой за хлеб насущный и нуждается в охране, мире, благополучии. А те, что ее ведут и охраняют от волков — пастыри и сторожевые псы — это активное меньшинство, люди другой породы, слепленные из другой глины. Масса требует руководства, и она пойдет за тем, у кого в крови инстинкт руководителей, кто без компромисса формулирует свою идею: ясно, четко и недвусмысленно.
Кто знает, что он любит, а что ненавидит, кто твердо знает где друг, а где враг; кто готов бороться и сражаться за свое, твердо верит в свою идею и в то, что только он или они (данная группа) — призваны вести народ. Только это импонирует массе. В нации, где не появилась такая отдельная Проводницкая (руководящая) группа, в такой нации царит безраздельно инстинкт стада. Такая нация не выступает самостоятельным фактором, не играет отдельной роли».
Донцов был уверен, что с аморфным большинством, инертным стадом «каши не сваришь». Нацию должно повести активное и деятельное меньшинство, энергичное и не ведающее сомнений, с волей к власти и господству и с ненавистью к врагам. Эти люди вылеплены из другого теста, чем «свинопасы»:
«Правду несет с собой обычно какая-то одна, сначала небольшая, община. Малая группа апостолов несла большую правду. Правду несли "круглоголовые" Кромвеля. Правду несли хмельнитчане. Свою "правду" дьявола несли якобинцы, а за ними большевики. Носителем какой-то идеи — доброй или злой — непрестанно выступает малая группа — "суеверная", "нетолерантная", "фанатичная» и т. д. Это меньшинство должно принести в массы нашу великую правду, и меньшинство и объединит вокруг той правды нацию».
Как и многие другие интеллектуалы межвоенного периода, разочаровавшиеся в демократии и в социализме, Донцов находился под сильным влиянием фашизма. Отсюда его постоянные отсылки к культу силы, иррационализму, антиинтеллектуализму и аморальности, которые должны являться неизменными атрибутами Рыцарей или Пастухов, которые поведут нацию.
Аморальность Донцов понимал не как сексуальную распущенность или безнравственность, а как стояние по ту сторону добра и зла и неприменимость к Рыцарям норм традиционной морали. Нравственно и морально все, что способствует успеху дела.
Вместе с тем красной нитью через все творчество Донцова проходят большевики, которых он одновременно и ненавидел, и почитал. Он считал большевиков абсолютным злом, самым злобным из всех, какие-только могут существовать. Но это была ненависть не столько идеологическая, сколько ненависть к более успешным конкурентам.
Донцов не мог смириться с тем, что большевики оказались эффективнее и смогли где огнем и мечом, а где хитростью, обманом и лестью навязать свои правила большинству и успешно подменить лозунги национальной войны лозунгами классовой.
Вместе с тем он был восхищен тем, насколько они были близки к его идеалу Рыцарей: железная воля к победе, власти и господству, дьявольская решительность и энергичность, кощунственный прагматизм, невыносимая жестокость, действия без оглядки на врагов и друзей, тотальное подчинение индивидуума обществу.
Аналогичное отношение у него было и к Ленину, с которым они были знакомы еще с начала 10-х годов. С одной стороны, Ленин представлялся ему воплощением зла и поработителем Украины, с другой — ролевой моделью, у которой будущие Вожди нации должны учиться цинизму, прагматизму и воле к власти.
Принято считать, что Донцов был едва ли не официальным идеологом ОУН. Это одновременно и так, и не так.
Донцов никогда не состоял в ОУН, всячески отказывался от сотрудничества с движением и поддерживал тесные отношения только с Коновальцом, с которым они были хорошо знакомы еще со времен, предшествовавших Первой мировой.
Но при этом значительное число активистов ОУН находились под сильнейшим влиянием идей Донцова, впитанных и понятых самостоятельно. Например, Степан Ленкавский — преемник Бандеры во главе ОУН(б) и один из ключевых идеологов и пропагандистов фракции, известный как автор знаменитого «Декалога украинского националиста», — находился под сильным влиянием идей Донцова. Значительно повлиял Донцов и на ряд других лидеров движения: Коновальца, Стецько и на самого Бандеру.
Еще в конце 20-х по поручению руководства ОУН Владимир Мартынец лично встречался с Донцовым, пытаясь завлечь его в организацию. Донцову предлагали широчайшие полномочия и должность куратора идеологии с максимальной степенью самостоятельности. Однако Донцов проявил настолько вопиющее и вызывающее равнодушие к этим щедрым предложениям, что Мартынец был почти оскорблен.
Но Донцова щедрыми посулами было не купить. Он уже достаточно побыл в политике, не раз обжегся и окончательно отрекся от политических амбиций. Он вовсе не стремился стать лидером нации или политическим вождем. Его более чем устраивала роль сумрачного интеллектуала, стоящего в стороне от схватки и формирующего смыслы и чеканные формулировки.
Разочарованный встречей Мартынец позднее вспоминал:
«Если бы кто-то захотел назвать Донцова «отцом украинского национализма», а нас его детьми, то он был отцом, который не признавал своих детей, а мы были детьми, уже в день своего рождения ставшими на собственные ноги и в чем-то шедшими вместе с ним, в другом против него, а в третьем дополняли или занимались проблемами, не интересовавшими его».
В отличие от немецких национал-социалистов и отчасти итальянских фашистов, вопросы крови интересовали Донцова в значительной меньшей степени. Вероятно, в этом сыграло свою роль его русское происхождение и воспитание в русской культуре, от которой он отрекся только в сознательном возрасте. Недоброжелатели и оппоненты и без того постоянно напоминали, что он только лишь «переоделся в западницкий костюм и спекулирует на национализме», а вовсе не «природный украинец». Так что вопросы крови он лишний раз старался не трогать и как-то даже обмолвился, что «украинец — это вопрос духа, а не крови».
Точно также не интересовали Донцова и вопросы государственного устройства. Такой прах бытия вообще был ему не интересен, в работах Донцова вообще нет вопроса «Как нам обустроить Украину», который характерен для российских мыслителей и идеологов с их неизменным «Как нам обустроить Россию?».
В своих трудах он либо переругивается и полемизирует с многочисленными оппонентами, либо поругивает украинцев за «провансализм» и «мягкотелость», либо мечтает об Ордене Пастухов, который поведет нацию к свободе с помощью «большого пота и большой крови», а дальше «победа або смерть» и будь что будет.
В этом моменте у Донцова был еще один обязательный пунктик. Он считал себя прогрессивным мыслителем и часто иронизировал над оппонентами из-за того, что они не понимают, что веком демократии был 19 век, а вовсе не 20-й.
Но Донцов точно так же не понимал и не замечал своей узости и зашоренности в вопросах нацбилдинга. Он всю жизнь оставался под влиянием европейского национал-романтизма XIX века с его пафосом тираноборчества и освободительной войны. Каких-либо других опций, кроме «решительной и кровавой борьбы», он просто не видел и не предусматривал.
Как можно охарактеризовать творчество Донцова? Оно абсолютно неактуально.
Да, был очень короткий период в межвоенной Европе, когда разочаровавшиеся в левых и правых идеологиях интеллектуалы пытались изобрести велосипед и сформулировать новое течение, известное как Третий путь. Но Вторая мировая война привела к тому, что подобные идеи оказались наглухо вытесненными на обочину, став уделом откровенно маргинальных авторов и течений. Идеи Донцова были абсолютно, категорически неприменимы на практике, в реальной политической деятельности. Попытка частичной реализации донцовских идей в годы войны (через УПА*) не принесла ничего, кроме рек бессмысленно пролитой крови.
Даже многие активисты ОУН, изначально находившиеся под его влиянием, быстро это осознали и выдвинули, пусть и для вида, демократические лозунги и попытались адаптировать свою платформу для широких масс. Это поняли и послевоенные «закордонники», которые еще до раскола в бандеровской фракции начали борьбу с идеями Донцова, обвинив их в аморальности и потребовав отказаться от наиболее одиозных идей в пользу демократических лозунгов, адекватных времени.
Растерянному Донцову не оставалось ничего другого, кроме как обвинять своих оппонентов в «тайном коммунизме и советофильстве».
Донцовские идеи про стадо «дрожащее» и пастухов, «право имеющих», были «чересчур» даже в 30-е годы, когда ультрарадикальные взгляды были повсеместным мейнстримом. Даже в эти благословенные для человеконенавистничества времена у многих, в том числе и сочувственно относившихся к Донцову, людей, считавших его крупным мыслителем, возникали вопросы по поводу столь откровенного, циничного и вызывающего дарвинизма, который тот проповедовал.
Идеи Донцова — это вовсе не украинофильство и даже не обычный национализм.
В них было презрение и нетерпимость к «аморфному стаду», «глупым украинским провансальцам» и просто-напросто «овощам», из которых ничего путного не выйдет, пока не придут выросшие на донцовских статьях пастыри, которые огнем и мечом переформатируют это «стадо» в нацию, способную на кровавую борьбу и великие свершения.
Кто-то мог бы сказать, что и нацисты, и большевики возникли как маленькие маргинальные течения, которые в конце концов смогли навязать большинству свою волю, что было идеалом для Донцова. А значит, нечто подобное было возможно, и идеи Донцова не так уж далеки от реальности.
Но и те, и другие вынуждены были сильно измениться, чтобы удержаться на вершине. Эти были уже не сумрачные сверхчеловеки-аскеты, не зная сомнений, ведущие за собой послушное стадо (именно такими видел Пастухов и Вождей сам Донцов). Они были скорее канатоходцами-акробатами над пропастью, постоянно балансирующими и вынужденными идти на компромиссы в тактических целях.
Донцов выдумал несуществующих героев, байроническо-ницшеанских персонажей, которые появятся невесть откуда и железной рукой, не ведая преград, сомнений и ошибок, поведут нацию к счастью и процветанию. Но таких героев подростковых грез и мечтаний периода юношеского максимализма не существует в природе, реальная жизнь всегда сложнее и многограннее.
Донцов прожил долгую жизнь, он умер в 1973 году и еще успел стать свидетелем почти полного краха его идей. Он был человеком бурных европейских 20-х и 30-х, его время закончилось сразу после войны. Выросшие на его книгах и статьях националисты поколения 30-х относились к нему с уважением, но со сменой поколений в эмигрантских организациях идеи Донцова столкнули на обочину.
Донцов всего несколько лет не дожил до последней попытки реализовать его идеи.
Через два года после его смерти в Камбодже к власти пришли красные кхмеры. Именно они максимально близко приблизились к донцовскому идеалу.
Невесть откуда взявшиеся молодые и энергичные интеллектуалы с дипломами ведущих европейских вузов, аскетичные настолько, что даже друг к другу обращавшиеся по порядковым номерам. Они не хотели славы и денег, только намеревались перевоспитать ленивое и глупое «стадо» и выковать «потом и кровью» нацию, способную на великие свершения. Они не ведали сомнений, не шли на компромиссы и обладали непреклонной волей, то есть обладали всеми качествами, которые жаждал видеть в Рыцарях и Пастухах Донцов.
Как и все в истории попытки упорно игнорировать реальность и не подчиняться законам эволюции, затея провалилась очень быстро и максимально кроваво. Кхмеры окончательно продемонстрировали неприменимость донцовских теорий к жизни.
Либо эти Пастухи с железной волей ради удержания власти перестанут быть собственно теми самыми Пастухами и превратятся в балансирующих акробатов, пойдя по пути компромиссов, тактических отступлений и тонкого лавирования. Либо они зальют кровью все и сами в конце концов исчезнут, проклятые и современниками, и потомками.