— Сергей, США обвиняют Китай в начале (или как минимум в непрепятствовании распространения) пандемии. Предъявляют и финансовые претензии — звучала даже сумма в 9 триллионов долларов. На ваш взгляд, это просто предвыборная тактика Трампа? Или противостояние США — Китай продолжится и после ноябрьских выборов в Штатах? И что этот конфликт означает для мира в целом?
— Впервые финансовые требования к Китаю в связи с распространением коронавируса прозвучали в Великобритании в тот момент, когда в стране наблюдался пик роста заболеваний ковид-19. Требование имело очевидную истерическую форму, что вполне объяснимо: паника склонна порождать истерику. Тем более что британская журналистика склонна к истеричности в целом, даже тогда, когда политическая ситуация к этому не предрасполагает. После Британии это же требование было озвучено в Штатах, в том числе и президентом страны.
Стремление сделать Китай ответственным за пандемию способствует росту рейтингов отдельных западных политиков и объективно усиливает антикитайские настроения на Западе, тем более что западная психология очень нуждается в образах внешнего врага для объяснения причин возникновения тех или иных неурядиц и проблем. Во всех сложных политических ситуациях Запад ищет крайнего, и таковой находится где угодно, но только не в самой Западной цивилизации.
Это проявление глобального комплекса неполноценности западной ментальности, ведущего своё происхождение ещё со времён поздней античности, когда варварские племена впервые столкнулись с Римской империей, а чуть позже варварские королевства сопоставляли свою собственную жизнь с жизнью Византии. Само стремление Запада к постоянному расширению собственных границ, выходу за собственные пределы, отмеченное ещё Шпенглером, является порождением этого комплекса. Запад не самодостаточен, никогда таковым не был и никогда таковым не будет.
Но притом что отдельные горячие головы на Западе уже мечтают о проведении глобального процесса над Китаем по аналогии с Нюрнбергским, эти мечты так и останутся мечтами. Современный Китай — это не мальчик для битья, тем более что ряд незападных стран, в первую очередь Россия, открыто высказались в поддержку Китая. В этой ситуации высказывания Трампа на китайскую тему являются, с одной стороны, популистскими, стремящимися на какое-то время отвлечь американское общество от внутренних проблем, возникших в момент пандемии, а с другой — вписываются в тактику зондирования ситуации, свойственную американскому президенту. Трамп склонен делать одновременно несколько противоречивых, резких заявлений и наблюдать за реакцией на них мирового сообщества.
Но если для Трампа такие высказывания — это всего лишь политический эпизод без глобальных последствий, а бурная реакция Китая на такие высказывания не воспринимается американской дипломатией всерьёз, — то для ряда политиков из Демократической партии тема китайских репараций может превратиться в идею фикс. Уровень политического реализма в Демократической партии оставляет желать лучшего. В этой среде много людей увлекающихся, обладающих богатым воображением и психически не очень здоровых.
Предыдущие президентские выборы в США, познакомившие мир с предвыборной кампанией Клинтон и открывшие в личности этого политика новые яркие черты, показали, что теперь каждые новые американские выборы будут для мира очередным «моментом истины». Если однажды политическая система страны позволила претендовать на высшую должность страны идиоту, то нет гарантий, что этого не случится вновь. А последствия могут быть катастрофическими.
Но если о финансовых требованиях Запада к Китаю в связи с пандемией скоро можно будет забыть, то геополитическое соперничество между США и Китаем никуда не уйдёт. Оно является устойчивым элементом современной политической жизни. При желании такое противостояние можно определить как конфликт двух цивилизаций — Западной и Китайской, но Европа в этом противостоянии участвует лишь опосредованно. В данном случае символической эмблемой главного мирового конфликта оказывается не Атлантика, а Тихий океан. Это уникальное явление для мировой истории. Никогда ранее Европа не оказывалась на периферии глобального мирового конфликта.
Впрочем, степень остроты этого конфликта не стоит преувеличивать. США и Китай сегодня являются элементами одной экономической системы, все глобальные противоречия между ними упакованы в форму экономических интересов. Противоречивость ситуации в том, что каждый из участников конфликта недоволен своим нынешним положением внутри системы, но все они заинтересованы в том, чтобы сама система сохранилась. Поэтому формы протекания конфликта будут привязаны почти исключительно к экономике, но и в этой сфере возможность резких телодвижений крайне ограничена. Уровень взаимосвязей внутри КМЭ настолько велик, что любой мощный удар по относительно равному себе сопернику оборачивается бумерангом, после которого в жизни ударившего появляется много неприятных проблем.
Так, например, часто говорится о том, что в рамках экономической войны Китай может распродать трежерис — ценные бумаги американского казначейства, являющиеся госдолгом США. По подсчётам финансовых аналитиков таких бумаг Китай скупил на огромную сумму — 1,1 триллиона долларов. Но если Китай попытается избавиться от трежерис быстро, они моментально упадут в цене, и китайская финансовая система понесёт гигантские убытки. Безусловно, подобные действия негативно отразятся и на курсе доллара, но в качестве цепной реакции упадёт и курс юаня. Если же США, в свою очередь, откажутся признавать свой долг Китаю, то за этим последуют имиджевые потери и кризис доверия к американским финансовым институтам. А т.к. в условиях финансиализации капитал напрямую зависит от информационного поля, утрата доверия неизбежно отразится на курсе акций крупных американских компаний.
Недовольство собственным положением внутри КМЭ и в США, и в Китае связано во-многом с одним и тем же фактором — зависимостью от внешних рынков. Китай сегодня — это «мастерская мира». Но что станет с этой мастерской, если она потеряет внешние рынки сбыта? США, наоборот, статус такой мастерской утратили и, соответственно, американская экономика нуждается в китайских товарах. В этом контексте и Китай, и США заинтересованы в увеличении собственной экономической автономии. Для Китая подобная автономия связана с ростом внутреннего потребительского рынка, для США — с возрождением собственного производства.
Но эти на первый взгляд сходные устремления имеют разную степень внутренней прочности. Курс на возрождение американской промышленности является курсом Дональда Трампа и его команды и никого больше. Трамп не имеет стопроцентной поддержки даже внутри Республиканской партии. Количество президентских сроков в Штатах ограничено, и с какой программой выйдут кандидаты в президенты в 2024 году, на данный момент не ясно: курс Трампа может обрести преемственность, но этого может и не произойти. Тем более что в Демократической партии на данный момент господствуют совсем иные воззрения на путь развития американской экономики.
В Китае же курс на развитие внутреннего потребительского рынка является частью долговременной стратегии развития страны и не может быть свёрнут под влиянием какого-либо личностного фактора. С этой точки зрения китайская политика представляется более устойчивой и основательной, нежели американская. Главное, в чём нуждается Китай сегодня, — это время, необходимое для проведения соответствующих реформ. Ёмкость потребительского рынка непосредственно связана с уровнем благосостояния общества, а такой уровень не повышается за несколько месяцев и даже лет. В этом контексте Китай не менее Запада и других субъектов мировой экономики нуждается в экономической стабильности, в отсутствии глобальных экономических катастроф. Соответственно, пандемия, которая предотвратила такую катастрофу, оказалась полезной и для Китая.
— Коронакризис показал проблемы Европы: реальную разобщённость и отсутствие солидарности. Какое будущее ждёт Евросоюз?
— Пандемия в Европе пошла по относительно благополучному сценарию. Событий, аналогичных тем, что были в Италии, Испании, Великобритании, Франции, не произошло на Балканах, в Восточной Европе, в странах Прибалтики. Но даже если бы подобные неприятности с Восточной Европой случились, то при всём драматизме происходящего существованию Евросоюза они бы не угрожали.
Поднимая тему солидарности, мы предполагаем, что в основе совместной деятельности разных государств должны находиться некие духовные интересы, подталкивающие к решениям жертвенного характера, когда собственные интересы отступают на второй план перед глобальной общей бедой. Но Евросоюз организовывался отнюдь не ради достижения каких-либо высших, духовных целей. Основы этого объединения исключительно прагматичны и связаны с экономическими интересами. Когда идеологи ЕЭС говорят о некой духовной общности европейских народов, они занимаются демагогией. И дело в данном случае не в том, что такая общность существует или отсутствует, а в том, что на фоне экономических процессов она не имеет большого значения.
Безусловно, пандемия проявила ряд противоречий между разными европейскими странами и регионами, а также продемонстрировала реальное основание европейского единства. Но такие противоречия существовали в Евросоюзе с первых шагов его существования и увеличивались по мере вступления в него новых стран. Безусловно, какие-то финансовые диспозиции, регулирующие отношения между европейским Севером и европейским Югом, будут скорректированы, но такая коррекция будет иметь исключительно локальных характер и не поставит под угрозу существование сообщества в целом.
Даже в Италии, где пандемия привнесла новые краски в отношения между северными и южными регионами страны, степень региональной конфликтности усилится, разные стороны конфликта будут ещё более искренне ненавидеть друг друга, но к распаду страны это не приведёт. Европа — это целостный экономический механизм, и для любой европейской страны выход из ЕЭС обернётся серьёзными издержками, на которые местные элиты не пойдут.
Тем более что слой таких местных элит становится всё более тонким. Реальным хозяином Европы является европейский транснациональный капитал, и он сделает всё, чтобы обеспечить собственные интересы. Особенно это касается малых европейских стран, в которых пространство маневра для местных националистов крайне ограничено. Если даже во Франции, где существовала реальная возможность прихода к власти Национального фронта, транснациональный капитал смог её предотвратить, а средства массовой информации, подконтрольные европейским неолибералам, не стеснялись в средствах для дискредитации Национального фронта и его лидеров.
- Что же тогда говорить о возможностях аналогичных движений в Австрии или в Венгрии?
— Решение венгерского правительства закрыть границы на время пандемии вызвало бурную реакцию со стороны руководства ЕЭС, хотя это решение выглядело, безусловно, обоснованным и необходимым. Сегодня независимость подавляющего большинства европейских стран является фиктивной. Если Германия и Франция ещё могут позволить себе время от времени некие демонстративные жесты, то для остальных участников ЕЭС и такие возможности оказываются закрытыми.
Сегодня не существует независимой Чехии, независимой Польши, независимой Испании и т.д. Эти страны находятся под общеевропейским управлением, которое осуществляет наднациональный бюрократический аппарат, тесно связанный с транснациональным капиталом.
В структуре ЕЭС присутствует противоречие, которое, тем не менее, не выглядит фатальным в долговременной перспективе. Это сосуществование двух моделей управления: властных структур, действующих от имени Евросоюза, и так называемых национальных правительств, имитирующих наличие национальных суверенитетов. Взаимоотношения между Брюсселем и региональными столицами напоминает перетягивание каната: разные центры власти стремятся присвоить себе больше властных полномочий. Но в этом спортивном состязании чётко прослеживается тенденция, в рамках которой центральная европейская власть получает всё большее преимущество над региональной. «Разбор полётов» после пандемии способен этот процесс приостановить, но он не будет отменён.
Через несколько лет возникшие политические «аномалии» будут устранены, и процессы централизации власти в ЕЭС усилятся. При этом на решения Брюсселя всё большее влияние будет оказывать европейский Север, а остальные страны окончательно превратятся в европейскую периферию — провинцию, развитие которой будет осуществляться по остаточному принципу и крайне фрагментарно.
Главные проблемы ЕЭС возникли не в момент пандемии. Помимо экономических в их число входят проблемы геополитические. Пандемия эти проблемы сгладила, но по мере нормализации жизни они вновь займут центральное место в европейской жизни. В первую очередь речь идёт о проблеме мигрантов из Третьего мира.
Пандемия поток миграции остановила, но т.к. идеологией ЕЭС является неолиберализм, то нет оснований считать, что этому процессу будут поставлены какие-то идеологические преграды. Благодаря этому у Европы есть все возможности превратиться в общность принципиально нового типа, когда единое европейское пространство станет пространством межрасовым, мультикультурным и по сути беспочвенным. Вся история европейской культуры к этому пространству будет иметь лишь опосредованное отношение, а знаки такой истории будут активно уничтожаться в интересах политкорректности. По сути основные права и социальные бонусы в такой Европе будут получать отнюдь не коренные европейцы. И президент Германии с тёмной кожей — не такая отдалённая перспектива, как может показаться.
- С точки зрения интересов России этот процесс можно только приветствовать?
— России нет смысла скорбеть о судьбе цивилизации, которая вела многовековую борьбу с Русским миром и продолжает вести её сейчас. Для России нет смысла поддерживать цивилизацию, для которой русофобия является нормой, русские для европейцев всегда будут неполноценным народом.
Другой важной геополитической проблемой Европы является Турция как страна, непосредственно связанная с европейским сообществом и в значительной степени интегрированная в европейскую политику. То, что эта проблема имеет локальный характер, не делает её менее острой.
История Турции отчасти сходна с историей Россией, чего нельзя сказать о её внутренних ресурсах. Будучи частью иного, неевропейского, цивилизационного пространства, Турция прошла путь интенсивной вестернизации, что породило глубочайший раскол в турецком обществе. Политическая история ХХ века сделала эту страну частью западного сообщества — главным образом по причинам военного характера. Но органичной частью западного мира Турция не стала и не станет, если понимать под последним тот Запад, который ведёт своё происхождение из поздней античности.
Для Запада Турция — это страна-лимитроф, обладающая высокой степенью культурной инородности. При этом активная вестернизация предопределила такое же положение этой страны и с точки зрения исламской цивилизации, для которой турки также не являются «безусловно своими». Такое положение страны является по-своему уникальным, но его нельзя считать однозначно отрицательным и тем более трагичным. Более того, осознание своего относительного отчуждения от остального мира может способствовать мобилизации нации и проявлению в её жизни лучших ментальных качеств.
Нечто похожее и происходит в жизни современного турецкого общества. Современная Турция стремится стать лидером Средиземноморья, чему способствует живая память об Османской империи и производные от неё геополитические амбиции.
И на этом пути турецкое руководство добилось серьёзных успехов. Турция наряду с Россией и Ираном играет ключевую роль в Сирии — и это притом что Запад де-факто такую роль утратил. На очереди — Ливия, в которой вновь разгорается гражданская война, и Турция будет в ней активно участвовать.
В связи с этим можно сказать, что современная турецкая политика обладает для Запада двойной опасностью. С одной стороны, Турция интегрирована в структуры европейской безопасности, и авантюрная, несогласованная с другими членами НАТО политика этой страны может поставить Европу перед серьёзными геополитическими испытаниями и выбором. Война в Сирии неоднократно подобную ситуацию воспроизводила. Но готов ли Запад вступать в открытый конфликт с Россией или арабским миром для защиты своего союзника? На первый взгляд такое развитие событий маловероятно: Запад, скорее, Турцию предаст, нежели поддержит, но конкретные решения всегда зависят от сиюминутных обстоятельств, а этот фактор не подлежит прогнозированию.
Но вторая опасность для Запада, связанная с турецкой политикой, является более серьёзной, чем первая. Речь идёт о регулировании Турцией миграционных потоков. И если «сирийский поток» может рационально регулироваться турецким правительством, т.к. он идёт через турецкую территорию, то в настоящее время может появиться «ливийский поток», возникший в результате эскалации гражданской войны в Ливии, к чему Турция имеет непосредственное отношение. Наверное, в этом случае не стоит говорить о каком-либо регулировании потока, речь идёт о его порождении. Война сделает это миграционное движение спонтанным. Речь может пойти о сотнях тысячах беженцев, которые высадятся не на территории европейской провинции — где-нибудь на Балканах, откуда их можно будет постепенно и более-менее пропорционально перераспределять по многим европейским странам, а в самом центре Европы — в Италии и Испании. И едва ли большая часть мигрантов, оказавшись в районе Ривьеры, захочет менять её на Румынию, Болгарию, Чехию…
В обозримом будущем усиление ливийского кризиса, о котором пока крайне мало и неохотно говорят в российских СМИ, может стать главной локальной проблемой для ЕЭС. Даже если Евросоюз по каким-либо причинам приостановит миграционные потоки, идущие через Босфор и Дарданеллы, эти потоки, подобно воде, найдут свой собственный путь к цели.
Сегодня нельзя чётко прогнозировать события в Ливии, но «вторжение варваров» в Европу с территории этой страны может оказаться столь значительным, что европейская интервенция в Ливию 2011 года и свержение Каддафи будут восприниматься как главная политическая ошибка десятилетия, сделанная Евросоюзом.
Так что, как видите, говорить о какой-то призрачной солидарности Европы просто не имеет смысла — ближайшая перспектива ЕЭС столь неоднозначна, что никакая реальная солидарность её бы не спасла. Рядовые европейцы просто ещё раз увидели, чего стоят обещания поддержки и заверения в «братстве» европейских соседей. Но в глобальной картине современного мира это прозрение ничего не изменит. Было приятно услышать слова благодарности российским врачам от простых итальянцев. Но что изменилось во взаимоотношениях наших государств?