«Без культуры нет будущего, без культуры нет нации, без культуры не будет нас всех», — сказал Александр Ткаченко с трибуны Верховной Рады в ходе утверждения его кандидатуры на должность министра культуры и информационной политики. Добавив, что не следует делить страну на «патриотов» и «изменников», а ради культуры можно объединиться.
Слова очень правильные, для современной Украины — важные и знаковые, однако верить в то, что слова у нового члена правительства не разойдутся с делами, очень непросто. Опыт последних лет убеждает в прямо противоположном: культуру в Украине используют не для объединения, а для раскола, не для созидания, а для разрушения, не во благо нации, а во вред ей.
Новый глава «культурного» ведомства — убежденный сторонник именно той линии в государственной культурной политике, которой Киев следует после 2014 года, и которая в своих главных постулатах опирается на фундамент, старательно выстраивавшийся с первых дней независимости. В ее основе — четкая ориентация на разрыв с советской культурной традицией во всех ее проявлениях, сопровождаемая максимальным дистанцированием от русской и российской культуры. В условиях Украины это означает, по сути дела, ломку традиционной национальной идентичности. Ее, по замыслу стратегов от культуры, призвана заменить идентичность новая — европейская.
В сфере культуры советское наследие оказалось наиболее крепко укорененным, сохранив не только прежнюю значимость, но и ценность. Тридцать лет спустя после распада СССР и старта постсоветских трансформаций духовные основы советского общества, некоторые из его моделей, практик остаются не девальвированными, не утратившими притягательность. Это касается и тех, что сформировались в течение социалистического периода, и тех, что были унаследованы, пусть и в модифицированном виде, Советской Россией от России досоветской. На фоне сохранения в представлении элит и в массовом сознании как привлекательности капиталистического рынка и либеральной демократии, так и императивной необходимости движения по направлению к ним преимущества новой гуманитарной реальности в сравнении с реальностью советской выглядят не столь однозначно и убедительно.
Западная модель духовности и культуры общества потребления, выглядевшая, как и само это общество, весьма заманчиво со стороны, к тому же, стороны, отделенной от объекта наблюдения «занавесом», при более близком знакомстве с ней уже, так сказать, изнутри такого же общества в его постсоветском варианте, оказалась не столь привлекательной. Особенно в сравнении со многим из того, что было известно и привычно из опыта СССР. Свою роль в ослаблении апологетического и усилении критического начала в восприятии Запада на постсоветском пространстве сыграло и то, что транзит от социализма к капитализму для новых независимых государств обернулся не вхождением в мир развитых стран, а болезненным переходом от развитого социализма к капитализму «дикому», усугубленному внешним контролем.
В условиях обвального разрушения всего советского во всех сферах государственно-политической, социально-экономической и духовной жизни массовая культура, импортируемая с Запада и создаваемая собственными силами самих постсоветских обществ по западным образцам, получила явные и бесспорные преимущества в конкуренции с культурой, сформированной в предшествующий период.
Любое новое воспринималось как безусловный шаг вперед в верном направлении по сравнению с любым старым. Старое, ко всему прочему, подвергалось категорическому осуждению уже только на том единственном основании, что оно является старым и отличается от нового. Во многих постсоветских странах, если не в большинстве из них, в духовной сфере решительный отказ от национальных традиций, их демонстративное отрицание, разрушение исторически сложившихся духовных основ государств и обществ превратилось в моду или даже модус вивенди. Именно с такой позицией, с действиями, ею продиктованными, связывались представления о движении вперед. Украина не стала исключением.
Сравнение нового и старого не исчерпывает всего комплекса отношений, складывающихся между ними при транзите от одного состояния общества к другому. Кроме сравнения, на повестку дня выдвигается проблема взаимоотношения этих двух феноменов. В нашем случае — советского как старого и постсоветского как нового.
На уровне чистой теории в гуманитарной сфере, в области духовности и культуры идеальным вариантом их сосуществования следовало бы, по всей видимости, считать диалог между ними, с целью выработки некоего нового на основе старого. С опорой на традицию, а не с жесткой установкой на ее безусловное отрицание. С учетом элементов старого, способных конкурентно функционировать в меняющихся условиях, и их адаптацией к переменам. На практике на постсоветском пространстве этот вариант, кроме немногих исключений, не работает. Хотя мировой опыт дает примеры его воплощения в жизнь с немалой пользой для того, кому удается встать на такой путь и продвинуться по нему в нужном режиме.
В прямом соответствии с логикой дискурса идентичности появляется, быстро приобретая значительный вес, элемент разграничения, призванный отделить исторических «своих» от «чужих». В русле общего отрицания всего советского, а вместе с ним — русского, российского, объектом для сравнения и сопоставления с целью разграничения и даже противопоставления очень скоро становится Россия и все, что с ней связано или может быть связано. Акцент сознательно делается на коренном различии исторических путей Украины и России, на несхожести менталитета украинцев и русских, на извечной «европейскости» украинцев. Под ней предлагается понимать их естественную цивилизационную близость к Европе. Признание этого факта, вопреки его недостаточной обоснованности и дискуссионности, получило в украинской гуманитарной сфере широкое распространение. Кое-кто стал подтверждать его антропологическими и антропометрическими данными.
Принадлежность украинцев, как и других православных славян, представителей мира, известного как «Slavia Orthodoxa», к общему комплексу «большой» Европы, можно считать общепризнанной в мировой, в частности, в европейской науке. То же самое следует сказать и о славянских культурно-исторических традициях, которые принято рассматривать не как полностью самостоятельные явления вне европейского контекста, а как вариации панъевропейского опыта, содержащие в себе, с одной стороны, общие для всех европейцев черты, с другой же — особенности, характерные именно для данного сегмента европейского рода.
Американская исследовательница Ив Левин, например, предлагает интерпретировать верования, обычаи и стиль жизни православных славян в течение Х-ХУІІ веков как «манифестации общей европейской традиции, охватывающей пространство от Исландии до Армении и от Испании до Сибири». В то же время без учета не только общих моментов, но и отличий в культуре славян и других европейцев любые рассуждения об их «европейскости» оказываются не только неполными, но и в значительной мере некорректными.
Отождествление «русского» с «советским» с целью полной компрометации первого по той же схеме, по которой осуществлялась компрометация второго, в украинском случае представляется показательным. На уровне объективных реалий украинско-российский гуманитарный разлом в значительной степени стал следствием краха коммунистической идеи и идеологии в том виде, в котором они присутствовали в СССР. Свою роль на уровне объективных реалий сыграла утрата привлекательности советского образа жизни с присущим ему отрицанием культа потребления как фундаментального принципа западных обществ, а также системным, жестким, акцентированным противопоставлением Западу.
Ситуация гуманитарного разлома лишает любых, даже минимальных, шансов на продвижение вперед в деле формирования новой национальной идентичности и полноценной политической субъектности. Это утверждение касается обеих сторон, но, в первую очередь, относится все же к Украине. Для нее упорство в категорическом отказе не только от «советской», но и от «русской» составляющей своей идентичности, способно предельно обострить целый ряд крайне серьезных угроз самого разного характера. Отторжение России, русской культуры, всего русского-российского является для Киева тупиковым направлением развития.
После победы Владимира Зеленского на президентских выборах и перехода всей полноты власти к нему самому и к его политической силе у многих в Украине теплилась надежда на скорые, решительные изменения в разных сферах жизни, включая культурную политику. Ничего подобного не произошло, и не происходит. Появление во главе профильного министерства такого персонажа, как Ткаченко, особых надежд на то, что при нем дело пойдет по другому пути, не вселяет. Не пойдет. Его презентационный призыв к «единству ради культуры» не должен никого вводить в заблуждение.
В первые месяцы войны в Донбассе Петр Порошенко, как все помнят, тоже много и охотно разглагольствовал о «единой стране». Делая при этом все для того, чтобы страну не объединить, а, наоборот, разъединить. Ткаченко говорит о «единстве», но перспектива запуска диалога между всеми заинтересованными сторонами, включая не только «своих», но и тех украинцев, кого власть продолжает считать «чужими», под эгидой его и его ведомства выглядит крайне сомнительно.
Мне почему-то кажется, что нам в Украине лучше было бы обойтись вообще без государственной культурной политики, чем иметь дело с такой политикой, какая есть сейчас.