Еще в середине XIX века Донбасс, в сущности, представлял собой почти первозданный осколок «Дикого поля», но спустя всего пару поколений это был уже один из самых индустриально развитых регионов планеты, который во многом задавал вектор развития всей российской экономики.
Несмотря на то, что эпоха угля и стали давно закончилась, этот пример настоятельно требует внимательного анализа, если сегодняшняя Россия действительно хочет претендовать на эффективную промышленную — и национальную — политику.
Скрытые сокровища степного фронтира
Историю глобального капитализма обычно неразрывно связывают с открытием Америки — необъятной девственной территории, где в избытке присутствовали столь необходимые ресурсы для не самой богатой ими Западной Европы. Однако не менее значимым для Европы был и процесс открытия собственных, по определению великого французского историка Фернана Броделя, «внутренних Америк» — тех регионов, которые сравнительно поздно включились в хозяйственные связи Старого Света.
Сначала это были отдельные части Средиземноморья и огромные пространства северо-востока европейского континента, где только в XV-XVI веках началось масштабное земледелие, сразу же обеспечившее хлебом наиболее передовые по тем меркам европейские страны.
А затем еще одна «внутренняя Америка» была обнаружена под землей — в виде богатейших залежей каменного угля, который все больше использовался в качестве источника энергии (леса, поставлявшие топливо на протяжении столетий, во многих частях Европы к началу Промышленной революции были «успешно» уничтожены).
В первой половине XIX века наличие месторождений угля стало важнейшим ресурсом индустриализации для таких стран, как Великобритания и Бельгия, а спустя несколько десятилетий к ним присоединились Германия и Россия — в полном соответствии с известной мыслью Карла Маркса о том, что всякая промышленно развитая страна показывает другим путь их дальнейшего развития.
Именно в этот момент российская промышленность открыла свою «внутреннюю Америку» — Донбасс. Кстати, эту аналогию в начале ХХ века в России прекрасно осознавали.
Уголь стонет, и соль забелелась,
И железная воет руда…
То над степью пустой загорелась
Мне Америки новой звезда!
— писал Александр Блок в стихотворении «Новая Америка» в 1913 году. Композиция художественного пространства этого произведения выстроена с севера на юг: от «убогой финской Руси» через Москву и регионы Черноземья к дикой степи, которая лишь во второй половине XVIII века окончательно стала частью Российской империи, а теперь стремительно превращалась в локомотив ее экономики:
Нет, не вьются там по ветру чубы,
Не пестреют в степях бунчуки…
Там чернеют фабричные трубы,
Заводские там стонут гудки.
Путь степной — без конца, без исхода,
Степь, да ветер, да ветер — и вдруг
Многоярусный корпус завода,
Города из рабочих лачуг.
Еще незадолго до написания этих строк Донбасс был одним из последних фрагментов Дикого поля — степного фронтира, который долгое время сдерживал российскую экспансию в южном направлении.
Именно здесь в 1223 году состоялась первая встреча российских князей с монголами — битва на Калке (по одной из гипотез, речь идет о протекающей через Донецк реке Кальмиус), а на европейских картах раннего Нового времени территория, прилегающая к северным берегам Азовского моря, именовалась Tataria minor — Малая Татария.
О богатых угольных залежах в этих местах было известно еще в эпоху Петра Первого, который незадолго до своей смерти издал указ «О приисках каменного угля» на территориях вдоль бассейна Дона, включая те, что ныне относятся к Восточному Донбассу.
Спустя полстолетия, после присоединения Северного Причерноморья к России в результате русско-турецких войн, бывшее Дикое поле оказалось кладезем еще одного ресурса — железной руды, изучение залежей которой в районе нынешнего Кривого Рога началось по инициативе Григория Потемкина-Таврического.
Однако в тот момент российская металлургия по-прежнему, выражаясь современным языком, стояла на другой технологической платформе — источником энергии для нее был древесный уголь уральских лесов. Но спустя несколько десятилетий этот способ получения стали окажется совершенно неэффективным после того, как британские металлурги в конце XVIII века стали использовать инновационную технологию пудлингования на каменном угле, которая внесла неоценимый вклад в превращение Англии в мастерскую мира.
Словом, нет ничего удивительного в том, что основателем современного Донбасса был именно британец, глава сталепрокатного завода в городе Милуолле Джон Джеймс Юз (в современной транслитерации — Хьюз), прибытие которого в этот край и является точкой отсчета истории современного Донбасса.
Периферийные индустриализации как история успеха
Джон Юз появился на Донбассе в очень подходящее время и для российского, и для британского капитализма. Ближе к последней трети XIX века гегемония Британии в мировой экономике стала клониться к закату — она еще долго сохраняла первенство в торговле и особенно в финансах, но в производственной сфере на первый план выходили новые сверхдержавы — объединившаяся наконец Германия и США.
Для сравнения, в 1850-60-х годах в Штатах промышленное производство увеличивалось темпами более 6% в год, тогда как в Великобритании, пережившей индустриальный бум в первой половине столетия, оно росла вдвое медленнее.
Многие британские капиталисты стали задумываться о поиске новых территорий, где можно было начать чуть ли не с нуля и воспользоваться эффектом низкой базы для стремительного роста, сулившего крупные прибыли.
Примерно так же рассуждали и западные промышленники в 1970-х годах, выводя свои предприятия из Северной Америки и Европы в Азию, где себестоимость производства была принципиально ниже, что предвещало совершенно иную доходность проектов, а капиталистические рынки там делали лишь первые шаги. Это и обусловило успехи новой волны индустриализации в Китае и других азиатских странах.
Россия времен «великих реформ» Александра II тоже была территорией, к которой капитал ядра мировой системы испытывал все больший интерес.
Отмена крепостного права стала громадным стимулом для промышленной революции, в которую в предшествующее правление Николая I страна входила черепашьими темпами, что и стало одной из причин России поражения в Крымской войне. Отсутствие развитой сети железных дорог не позволило быстро перебрасывать войска на юг, а без современной оружейной промышленности российская армия не могла противостоять европейским войскам, вооруженным по последнему слову тогдашней техники.
Тем не менее, у России были все возможности на равных включиться в догоняющую модернизацию, и одним из главных факторов успеха были нетронутые природные ресурсы ее южных регионов. Но если прежде преимуществами первопроходцев пользовались помещики, заполучившие земли Новороссии под свои латифундии, то теперь наступала очередь промышленников.
История возникновения металлургии Донбасса воспроизводит аналогичный сюжет из предыдущего векового цикла капиталистической системы.
Первая добившаяся в ней гегемонии держава — Голландия — еще в конце XVI века стала присматриваться к ресурсам далекой северной периферии Европы — Швеции, с ее огромными запасами железной руды и столь же бескрайними ресурсами топлива — леса. А к середине следующего столетия, когда голландский бизнес накопил такие капиталы, что их неизбежно нужно было инвестировать за рубежом, в Швецию стали перебираться целые династии предпринимателей. Семьи Трипов, де Гееров и других основателей крупных металлургических мануфактур, работавших на некогда громкие победы шведской армии, быстро ассимилировались на новом месте.
Если бы не революция 1917 года, вероятно, такая же судьба ожидала и многих англичан, приехавших на Донбасс вслед за Юзом, в честь которого, как известно, Донецк получил свое первое название — Юзовка.
О том, что «Малая Татария» полна скрытых под землей сокровищ, британцы знали давно. Первые чугунолитейный завод и промышленная угольная шахта Донбасса были открыты еще в 1795-1796 годах на реке Лугань (на месте нынешнего Луганска) под руководством военно-морского инженера Чарльза Гаскойна. Этого выходца из Шотландии Екатерина II командировала заниматься изучением геологического потенциала Славяносербии — в этом историческом названии тогда еще была жива память о степном фронтире, где русские цари селили православных выходцев с Балкан.
Появление на Донбассе Джона Юза было напрямую связано с нуждами модернизации российской армии, спровоцированными Крымской войной. Считается, что «роадшоу», то есть презентацию потенциала Донецкого угольного бассейна, для Юза впервые провели представители российского генералитета, в середине 1860-х годов прибывшие в Англию на переговоры о закупках для Балтийского флота изобретенного Юзом стального лафета для тяжелых пушек.
Спустя непродолжительное время Юз, уже имевший богатый опыт поставок металлургической продукции для британского военного флота, получил ряд крупных контрактов от российского Адмиралтейства. Следующим закономерным шагом для Юза стали прямые инвестиции в Россию.
Преимущества «позднего зажигания»
Классический индустриальный капитализм первой половины XIX века справедливо описывать в терминах политэкономии Карла Маркса, где акцент делался на сверхэксплуатации труда. Но во второй половине позапрошлого столетия, когда условия труда в промышленности стали стремительно улучшаться, появилась и новая экономическая теория — маржинализм, во главе с кембриджским профессором Альфредом Маршаллом, — делавшая главный акцент уже не на противоречиях капитализма, а на тех факторах, которые способствовали его быстрому и благоприятствующему всему обществу росту.
Именно эти факторы, оказавшиеся в руках Джона Юза и его последователей, и позволяют объяснить стремительный взлет промышленности Донбасса.
Первый из них — земля — в то время полностью соответствовал духу эпохи переоценки всех ценностей, символом которой был философ Фридрих Ницше. Одним из главных открытий маржиналистов стал закон возрастающей отдачи, который показывал, что стандартизированное индустриальное производство может быть многократно доходнее сельскохозяйственного, поскольку оно в гораздо меньшей степени зависит от больших площадей земли.
Впрочем, как показывает норвежец Эрик Райнерт в своей знаменитой книге «Как богатые страны стали богатыми и почему бедные страны остаются бедными», этот принцип лежал в основе промышленной политики пионеров европейского капитализма еще как минимум с середины XV века. Правители стран, не слишком наделенных избыточной землей, наподобие Англии и Голландии, давно интуитивно понимали, что богатство их народов можно увеличивать не только благодаря сельскому хозяйству.
Передовое новороссийское дворянство, конечно же, тоже понимало, что промышленность сулит возможности гораздо больших прибылей, чем его традиционный источник доходов — экспорт зерна. Первый металлургический проект в правление Александра II на Донбассе — строительство завода по производству рельсов для железной дороги — задумал крупный землевладелец Екатеринославской губернии князь Сергей Кочубей, но в итоге он предпочел продать уже имевшуюся в его распоряжении концессию Джону Юзу.
В результате менее через полвека, приводит статистику в своей книге «Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта» историк Владимир Корнилов, доля налоговых поступлений от промышленности в бюджет Бахмутского уезда, в который входила Юзовка, составляла 83%, а доля аграриев упала до менее 10%.
Во-вторых, значительные изменения в сравнении с ранним периодом истории капитализма претерпел и сам капитал как еще один важнейший фактор производства. Инициатива Джона Юза изначально была не частной авантюрой, а публичным предприятием — средства для развития Новороссийского акционерного общества в объеме 300 тысяч фунтов стерлингов привлекались в Англии под многообещающие 10% годовых (учетные ставки центробанков и проценты по ценным бумагам на тот момент были вполовину меньше).
В-третьих, успеху проекта Юза способствовал технологический фактор — его металлургическое производство было первым в России, где в доменных печах в соответствии с английскими стандартами использовался кокс. Как и в последующей истории капитала, ищущего новые недорогие площадки для своих инвестиций, Юз использовал на Донбассе технологии, которые в Британии уже считались устаревшими (чему способствовал еще и начавшийся в Европе в 1873 году затяжной экономический кризис), но конкуренты не заставили себя ждать.
В 1891 году в 70 километрах к северу от Юзовки Общество железоделательного и сталелитейного производства с участием французского капитала начало строительство Дружковского метзавода, где использовалось уже следующее поколение технологий — мартеновские печи. К 1900 году этот завод производил уже около 6 млн пудов чугуна, более 6 млн пудов стали и более 4,1 млн пудов рельсов.
Новая историческая общность
Преимущественно иностранный капитал, который инвестировался в новые предприятия Донбасса, несомненно, служит напоминанием о том, что Российская империя в тот момент была в лучшем случае полупериферией глобальной хозяйственной системы. Однако именно Донбасс стал важнейшей индустриальной базой российской экономики в годы Первой мировой войны, а кроме того, эта территория стала во всех смыслах плавильным котлом для нового общества, которое рождала российская модернизация.
Здесь стоит вспомнить о еще одном неотъемлемом факторе производства — человеческом, причем в обоих его воплощениях — трудовых и предпринимательских ресурсах.
«По паспорту я русский, но мой дед был армянин, а моя жена — украинка. Я был советский гражданин», — приводит в своей книге об Украине пример типичного самоопределения жителей Донбасса в начале 1990-х годов британский политолог Анатоль Ливен. Многие его респонденты на вопрос о своей национальности отвечали «довольно просто и всерьез»: я — шахтер.
В самом деле, всякий, кто хоть раз был на Донбассе, наверняка обращал внимание на местное разнообразие фамилий: помимо «титульных» русских и украинцев, здесь на каждом шагу возникают греки, армяне, евреи, дагестанцы, азербайджанцы, корейцы и множество других народов. Но такое впечатление складывается, если судить исключительно по фамилиям, потому что донбассцы — это действительно отдельная нация, и такая идентичность сложилась задолго до советских экспериментов в области национальной политики.
Территория, на которой была основана Юзовка, напоминает Владимир Корнилов, в Российской империи была одной из границ еврейской черты оседлости: к 1917 году в будущем Донецке проживали почти 10 тысяч евреев, тогда как малороссами называли себя чуть более 7 тысяч человек. Отдельный достойный самого пристального внимания этнологов и социологов феномен — национальная идентичность тех, кто мигрировал на Донбасс из регионов, ныне находящихся на стыке России, Украины и Белоруссии.
На помощь в данном случае может неожиданно прийти знаменитая книга Леонида Кучмы «Украина — не Россия»: родившийся в тех местах второй президент Украины честно признается, что точному определению язык, на котором говорили в его родном селе, не поддается. Но, оказавшись на Донбассе, где в качестве койне выступал, естественно, русский язык, вся эта разноплеменная масса оказывалась частью нового «воображаемого сообщества» — еще одного феномена, порожденного развитием капитализма и описанного в одноименной книге антрополога Бенедикта Андерсона.
Об этом же свидетельствуют и биографии ключевых фигур дореволюционной донбасской элиты, таких как председатель Совета Съезда горнопромышленников Юга России Николай Авдаков, родившийся в семье православных армян Кизлярского округа в нынешнем Дагестане, и его преемник на этом посту Николай фон Дитмар, выходец из прибалтийских немцев.
Эта страница истории Донбасса тоже невольно напоминает об Америке — как Северной, так и Южной (не забудем, что тогда реальными конкурентами США в борьбе за трудовую миграцию были Аргентина и Уругвай).
В сущности, это все еще был романтический период истории капитализма, когда казалось, что эта система может бесконечно и безболезненно расти, вбирая в себя все новые «дикие поля».