— Официальная версия властей — бытовая ссора, переросшая в массовые побоища. Действующий президент написал в Twitter, что этим событием воспользовались некие «неназванные провокаторы». Он также дополнил эту версию тем, что местные власти продемонстрировали нерасторопность и полную беспомощность в целом. Сейчас там начались увольнения и чиновников МВД районного уровня, и руководителей района. То есть нижнее звено, руководство областью, сейчас начинает отвечать за то, что там происходило.
Казахстан сразу ввел достаточно жесткую информационную блокаду: в Южной области отключили WhatsApp и другие мессенджеры, то есть, с точки зрения локализации конфликта, сработали достаточно оперативно. Конфликт, по официальной версии, начался еще 5 февраля (тогда были первые вспышки, которые не переросли изначально в погромы), а в ночь с 7 на 8 февраля началась самая активная фаза. По последней информации, ОМОН ввели только в шесть утра, то есть всю ночь в селе Масанчи проходили погромы. Масанчи — центр погромной активности, это южная граница Казахстана, по сути дела пограничная с Киргизией. Там находится известный в Казахстане Кордайский перевал, самое аварийное место в республике Казахстан. Этот перевал фактически разделяет две республики: там недалеко до ближайшего киргизского города Токмак. Это приграничный район.
Эти сёла преимущественно населены дунганами. Дунганы — этническое меньшинство, китайские мусульмане, которые бежали еще во второй половине 19-го века после ряда конфликтов и локальных этнических столкновений в Синьцзяне. Проживают они в Казахстане уже полтора века, и с Китаем они никак не связаны.
Дополнительно на китайской территории также живут дунгане. Это разделенный народ, большая часть которого живет в Китае, меньшая часть — на территории Киргизии, Казахстана. Есть и дунганские общины в Узбекистане. Это разбросанный народ, аналогичный корейцам или уйгурам.
То, что начиналось изначально как бытовой конфликт, быстро переросло в организованный межэтнический погром. Потому что изначально говорили о восьми погибших, однако позднее стало известно о десяти. Все эти люди — этнические дунгане. Ни одного казаха. Кроме того, там горели дома, магазины; одних машин сожгли больше двух десятков. Все они принадлежали дунганам.
Именно поэтому говорить о том, что конфликт носил какой-то бытовой характер можно было только на начальном этапе. Казахи из близлежащих сел приезжали в дунганские села, в том же Масанчи 90% населения — это этнические дунгане. 5% русские, 5% казахи. А в селах по соседству, севернее, это в основном казахонаселенные села, и оттуда приехало несколько сотен человек с арматурой, "коктейлями Молотова", даже с охотничьими ружьями.
— Существует ли опасность, что возросший казахский национализм перекинется на другие этнические группы, в частности на русских?
— Опасность такая существует, так как это не первое побоище. Столкновения этнических казахов и различных меньшинств происходят с периодичностью раз в год. Последний до этого погром был в Карагандинской области: тогда казахи били армян. До этого были столкновения с уйгурами. А еще раньше были с турками-месхетинцами, пока те не эмигрировали. То есть, это достаточно распространенная практика.
Другое дело, что подобных масштабов ранее не было: с таким количеством погибших, уничтоженного имущества. Ранее все конфликты ограничивались одним-двумя убитыми, несколькими ранеными, и т.д. Сейчас это ново. Но сама по себе тенденция отмечается уже как минимум в течение последнего десятилетия. То есть нельзя сейчас сводить все к фигуре нового президента, который якобы не справляется, и т.д.
Начиналось все еще задолго до Токаева — при Назарбаеве. Что касается русских, то стоит отметить, что все эти погромы происходят, как правило, по большей части в сельской местности. В мегаполисах, в Алма-Ате, бывшем Целинограде, который переименовали в Нур-Султан, или более мелких областных центрах, редко происходят межэтнические столкновения.
Кроме того, что русские по большей части живут в мегаполисах, они живут рассеянно. То есть мало распространена практика, когда 90% населения села русское, а 10% — казахское. Представить себе межэтническое столкновение между русскими и казахами сейчас пока сложно в силу этих особенностей. Потому что обычно все, действительно, начинается с бытовых столкновений, с молодежной драки, с того, что кому-то нахамили в ресторане. Либо с каких-то преступных проявлений. Когда последний раз громили турков-месхетинцев, началось все с обвинения одного из молодых турков-месхетинцев в изнасиловании ребенка-казаха. И, естественно, все это пошло по накатанной.
Представить себе подобное в отношении русских сложно, к этому нет предрасположенности. Кроме того, какими бы казахи не были, вот эти радикально настроенные участники погромов, они все-таки понимают последствия. Если ты бьешь дунган, за которых некому вступиться даже теоретически, если ты бьешь уйгуров, которым некуда бежать, или турков, или курдов — это одно. А если ты бьешь русских, то ответ, скорей всего, может быть даже со стороны властей.
Кроме того, страта российско-казахских отношений внутри Казахстана в значительной мере смягчается тем, что русское население уменьшается. После пика выезда, миграции, исхода в первой половине 90-х годов, сейчас просто не осталось почвы, или ее очень немного для того, чтобы вызывать недовольство казахов.
Кроме того, в Казахстане нет русской активности: те русские, которые остаются в Казахстане, либо заняты в малом, среднем бизнесе, который не является привлекательным для того, чтобы его «отжимать», как допустим, у тех же дунган. Дунгане — это торговый народ. Собственно, значительная часть алма-атинской барахолки вещей, крупнейшего в Казахстане вещевого рынка, принадлежит этническим дунганам. Несколько павильонов, несколько контейнеров. У них есть связи с диаспорой в Китае, и массовый товар из Китая давно идет в Казахстан, и в Центральную Азию в целом именно через диаспоры — через уйгурскую, через дунганскую, через этнические меньшинства, которые располагаются со стороны границы.
Русские в этом смысле не представляют для казахов интереса, ведь в основе всех этих погромов всегда лежит материальный интерес. Казахский менталитет неспроста ученые называют набеговой культурой: можно угнать у соседа скот, отобрать жилье. Если нельзя отобрать, то можно сжечь в крайнем случае.
Кроме того, есть и официальная идеологическая линия. Последние годы, как минимум последние 5-6 лет, в Казахстане идут уверенным путем повторения того, что наблюдалось на Украине до 2014 года. Казахское население растет, вместе с ним растет то, что кто-то называет «чувством национального возрождения», кто-то называет «национализмом».
Власть пытается этот процесс контролировать: еще в 2005—2006 годах такие попытки предпринимались. Но они натолкнулись на четкое неприятие «свидомой» казахской интеллигенции, которая является основным проводником именно этого национально-патриотического дискурса казахстанского. И они были сняты с повестки дня. Позднее пришли люди в руководство, которые решили, что если ты не можешь побороть этот процесс, то его лучше возглавить.
Начались заигрывания с национал-патриотической интеллигенцией, началось стирание белых пятен истории. Появились идеи о Голодоморе — о казахском Голодоморе 1932-1933 годов. Начали выделяться деньги из бюджета на развитие национальной культуры, причем по самым широким направлениям. А этнические меньшинства, к которым в силу этих естественных причин теперь принадлежат уже и русские Казахстана, вытеснялись на периферию.
В структуре чиновничьего аппарата 95% — это титульная нация. В силовых структурах доходит до 99%. То есть значимые государственные должности приватизированы представителями этнического большинства титульной нации. Остается только то, что еще не распределено, наподобие мелкого бизнеса тех же дунган, например, или земельного бизнеса корейцев: до этого еще не дошло, но, очевидно, они следующие на очереди. Все это раньше не привлекало внимания, а сейчас привлекает.
Также все это поддерживается многолетней кампанией по национальному возрождению. Изначально власть хотела, с одной стороны, этот процесс контролировать — рост национальных настроений в казахской среде. А с другой стороны, понятно, что взят курс на построение моноэтнического государства. И в моноэтническом государстве, после того как власть полностью взята представителями титульных кланов, необходимо контролировать остальную массу, которая живет не богаче, чем соседи — в Таджикистане, Узбекистане или Киргизиии.
Поэтому если отъехать от той же Алма-Аты на 30-40-50 километров, можно найти аулы, где даже канализации нет до сих пор. Там на самом деле есть регионы, где до сих пор еще нет канализации, электричество подается с перебоями, и т.д. И в этих депрессивных регионах Жамбылская область относится именно к региону дотационному, где проходили беспорядки. К региону, который, с одной стороны, характеризуется и высокой рождаемостью, высокой исламизацией населения, достаточно сложной экологической обстановкой, безземельем, недостатком множества других ресурсов, с другой — проблемой межэтнических отношений. Когда ресурсов становится мало, начинается конкуренция за них. А эта конкуренция переходит в погромы.
Власть всегда в подобных случаях борется не с причинами, а со следствиями. Всегда увольняет мелких чиновников, полицейских начальников и т.д. Но с точки зрения идеологического строительства все продолжается, все остается по-прежнему. Что при прежнем президенте, что при нынешнем.
— Как обстоят в Казахстане дела с "мягкой силой", soft power, с Россией? В последнее время в казахстанской экспертной среде не хотят говорить плохо об Америке, и в то же время довольно критично начинают относиться к России, российскому руководству. С чем это связано?
— Это связано, во-первых, с тем, что, как и во всех остальных центральноазиатских государствах, значительная часть элит — властные, интеллектуальные, медийные люди. Эти люди привлекаются на грантовой основе западными структурами. И поэтому трудно представить, что тот же Досым Сатпаев, например, который там является очень популярным экспертом, будет говорить критическое в адрес Сороса. Ведь он работал на него несколько лет.
Люди, которые материально не вовлечены в эту систему, такие есть, но их мало, в экспертном сообществе казахстанском — они находятся в рамках мейнстрима. Сейчас ругать Соединенные Штаты не модно, во-первых. Во-вторых, откровенно и, прямо говоря, — небезопасно для карьеры. Потому что если эксперт, который не замечен в грантовых программах и старается выдерживать какую-то объективную линию, начинает говорить об американской политике в критическом ключе, то его быстро отсекают от медийных площадок.
У него остается только Россия, как у того же, например, Булата Султанова. Притом, что это очень крупная фигура, его так просто не выключишь из медиа. А людям статусом пониже перекрыть медийный «кислород» достаточно просто. Значительная часть и центральных СМИ, и часть областных медиа Казахстана также находятся в многолетних отношениях с различными западными структурами. Это не обязательно Сорос, это и институты обеих американских партий, и Human Rights. Начиная от посольства Голландии, заканчивая австралийским посольством, все имеют определенные грантовые программы. У кого-то больше, у кого-то меньше.
Казахстан в этом смысле абсолютно не является исключением. Исключением является, скорее всего, Туркмения, где нет никаких западных НПО, как и впрочем, никаких других. Все остальные расположены по мере зависимости от западных финансовых, медийных, интеллектуальных ресурсов — по достаточно пологой траектории, начиная от Киргизии, где этих НПО просто больше, чем где-либо вообще на белом свете, на тысячу жителей. И заканчивая той же Туркменией, где их просто нет. Казахстан [в этом плане] ближе к Киргизии.
Кроме того, существует то, что можно назвать «государственная установка». При Назарбаеве это многовекторная политика, когда мы дружим и с Западом, и с Востоком, и с Севером, и с Югом; пытаемся играть на взаимных противоречиях крупных государств и извлекать из этих противоречий материальные и нематериальные дивиденды.
Сейчас по мере того, как мировая турбулентность, геополитическая активность оставляет меньше возможностей для лавирования, и Джинанха, и Кремль, и Белый дом требуют от Центральной Азии, от Казахстана, в частности большей определенности. Последний визит госсекретаря США четко показал, что реализовывать многовекторность центральноазиатским республикам становится все труднее. Те же американцы, например, усиленно втягивают сейчас Казахстан в американо-китайское противостояние. Казахстан изо всех сил старается сопротивляться и не занимать чью-то сторону, но насколько долго это получится — непонятно.
Почему усиливаются критические оценки российской политики? Потому что казахстанское экспертное сообщество в большей своей массе и прозападное, и независимое. Независимое уверенно в том, что Россия является по-прежнему доминирующим центром влияния на Казахстан.
По сути дела, Казахстан, транслируя через экспертов эти критические заявления, критические оценки, таким образом пытается хотя бы как-то вербально продемонстрировать то, что он все-таки независим, что он не настолько зависим от российской политики. «Не надо нас воспринимать в качестве русских сателлитов», — это от казахских экспертов можно было услышать слышал много раз в течение последних десяти лет. И разговоры эти идут, очевидно. Эта ухудшающаяся ситуация и в экономике страны, и в валютно-финансовой сфере, и в сфере межэтнических отношений, и все это дополняется транзитом власти, когда один президент ушел, второй пришел. И кто из них на самом деле главный центр силы — не все понимают, собственно, даже в самом Казахстане.
Сложностей внутренних очень много, и все это дополняется усиливающимся внешним давлением, о котором я говорил раньше. Усиливается внутренняя социальная нестабильность, появляются новые группировки, требующие пересмотра политики страны, в том числе и нахождение в рамках ЕАЭС, ОДКБ, тесного партнерства с Россией.
Тот же Сатпаев, о котором мы говорили раньше, пять лет назад говорил гораздо мягче о членстве Казахстана в ЕАЭС. Сейчас под влиянием западного давления идут высказывания по поводу того, что Россия борется с Западом, а нам достаются ограничения от западных санкций, которые наложены на Россию. Понятно, что он говорит это не столько сам, сколько транслирует мнение, очевидно, значительной части казахстанской элиты, которая обеспокоена тем, что давление Запада в связи с сохраняющимся по многим параметрам российским влиянием будет на них усиливаться.
У них недвижимость в Майами, дети в Сорбонне, любовницы в Калифорнии и т.д., а счета все в Сити. Поэтому рычагов давления на казахстанскую элиту у Запада очень много. На порядок больше, чем на российскую, потому что замораживание фондов в прошлом году продемонстрировало, что может стать с валютно-финансовой сферой страны.
Все это рычаг, за который Штаты дергают. Отсюда неуверенность и стремление сохранить дружбу и с русскими, и с китайцами, и с американцами, и с турками, и с индусами, и с пакистанцами, и с персами, и со всеми остальными — все это есть, и все это остается. Но получается все хуже с каждым годом.