Почему религия важна?
С позиции нашего секуляризированного времени не вполне ясна роль, которую играла религия в обществах Раннего модерна. Но на самом деле все довольно просто: количество чиновников на душу населения было ничтожно малым, армии были немногочисленными, население не кучковалось в городах-человейниках (в которых людей куда как проще контролировать), а было размазано по огромным удаленным территориям в сельской местности.
В этих условиях деревенский батюшка/ксендз/раввин/мулла был единственным представителем властного дискурса и ключевой управленческой единицей.
Этим объясняется жестокость религиозных войн в Европе (да и на современном Ближнем Востоке, где значительная часть местного населения осталось на домодерновом уровне) — основным вопросом религиозных споров были не догматические разногласия, а социально-экономический уклад жизни конкретных сообществ. К слову, именно поэтому важнейшую роль в жизни еврейских диаспор до образования Израиля играла религия.
Так что религиозный вопрос был актуален в мире даже в XIX веке. А уж про более грубые времена и говорить нечего.
Большую часть общей истории Польши и Литвы до объединения в 1569 году последняя (в большей или меньшей степени) находилась под влиянием первой.
Объединение обоих политий привело к созданию одного из крупнейших государств в Европе и, как ни странно, многократному усилению правового и политического положения и без того весьма многочисленной польской шляхты.
Люблинская уния подразумевала собирание в единое целое очень разнородных территорий. При этом мирное объединение этих территорий исключало возможность создания мощного правительства (за примерами далеко ходить не надо — примерно так функционирует Европейский Союз).
Другим последствием объединения Польши с Литвой стало то, что внутри одного государства вместе с преимущественно католическим польским населением оказались и многочисленные православные.
Свобода вероисповедания была важным моментом, поскольку во время объединения обоих государств из 7 с лишним млн общего населения поляки составляли 4,5 млн человек, а преимущественно православные русины 2 млн (т.е. поляки не имели абсолютного численного превосходства).
Однако фактически продолжалась давно начатая политика дискриминации и утверждения католичества в качестве главной религии на восточных территориях.
Конфессия — дело (не)добровольное
Ещё с конца XIV века, после династической унии между королями Польши и литовскими князьями, верхушка княжества начала постепенно окатоличиваться. Так, уже в 1412 году литовский князь Владислав II (между прочим, в детстве крещеный в православие) уже на троне короля Польши распорядился превратить православную церковь в Перемышле в католический собор.
На уровне общего правила постепенно внедрялась дискриминация православных во все более полонизировавшихся городских центрах Польши и Литвы, вплоть до запрета православным русинам заниматься определенными ремеслами и т.д. В итоге к моменту Люблинской унии наиболее владетельные и влиятельные классы Литвы были уже в значительной мере окатоличены или полонизированы, или в самом крайнем случае достаточно аффилированы с поляками, чтобы не быть препятствием для антиправославной политики.
Аристократия Литвы получила от Люблинской унии главное — «бумажки», которые гарантировали лично её права и привилегии. Случаи вооруженного бунта православной шляхты, вроде восстания Криштофа Косинского, имели место, но их немногочисленность (а также анализ социального происхождения лидеров — тот же Косинский был из знатной, но обедневшей семьи) говорит о том, что лишь очень незначительная часть правящих классов Литовского княжества оказалась в результате унии в числе проигравших.
Поэтому даже после всех соглашений о религиозной свободе польская шляхта активно проводила политику ущемления православных. С юридической точки зрения однозначного аргумента против них не было — полномочия «федерального правительства» были крайне ограниченными, и для каких-то реальных эффективных действий на этом направлении был необходим консенсус шляхты, который, конечно же, получить было нельзя.
Здесь достаточно характерным моментом является частота разбойных акций представителей «полячества» против собственно православной епархии. Так, в 1590 году шляхтич Ивашкевич совершил набег на два села, принадлежавшие киевскому митрополиту Михаилу Рогозе, а через 4 года другой шляхтич Иероним Горностай захватил у него целое село — в итоге митрополиту пришлось обращаться за помощью к королю Польши.
Беспредел в отношении православных стал правилом, и это логическим образом привело к появлению Брестской унии 1596 года, суть которой заключалась в фактическом подчинении православного духовенства католическому.
Правда, в связи с этим стоит помнить, что поляки держали тогда в уме не только угрозу со стороны Московской Руси, население которой лингвистически и конфессионально было родственным крестьянам восточных кресов, но и угрозу со стороны Константинопольского патриархата, который уже полтора века как фактически сотрудничал с турками.
Позднее этот сюжет получил развитие в 1670-х, когда в годы османского владычества в Каменец-Подолии Константинопольский патриархат с подачи османов вел активную работу в отобранных у поляков украинских территориях.
Уния 1596 года предсказуемо привела к эскалации насилия вокруг религии и связанных с этим социально-экономических вопросов в отношениях между «пропольской» и «прорусинской» партиями. Одной из жертв этой резни впоследствии стал Иосафат Кунцевич, которого, однако, совсем нельзя считать безвинной жертвой, — сам он был повинен в чудовищных репрессиях против православных.
Эскалация насилия и репрессий против православных росла в течение всего XVII века вместе с ростом количества самих православных в пределах Речи Посполитой в результате завоеваний, территориальных приращений и просто увеличения сельского православного населения — из 11,5 млн населения уже только 4,5 млн были поляками и почти 5 млн были уроженцами Украины и Белоруссии, в подавляющем большинстве православными.
В итоге в Речи Посполитой сложилась такая ситуация, что из всех влиятельных и владетельных сословий государства к «православной партии» относились только запорожские казаки, статус и привилегии которых были предметом постоянных споров и конфликтов между самим казаками, с одной стороны, и королём со шляхтой — с другой.
В итоге нежелание «федерального центра» и поляков уравнять казаков с собой привело к череде кровавых восстаний и войн, закончившихся отделением от Речи Посполитой огромных территорий и усилению её русских конкурентов.
И тут возникает вопрос — стали бы казаки католизироваться и ополячиваться по примеру литовской аристократии после признания их прав в структуре «шляхетской республики»?
Лично я считаю, что скорее всего да — многие казаки и гетманы в период 1644-1721 гг. постоянно меняли сюзеренов в рамках борьбы за свои права и привилегии (а также за расширение оных). Однако это вообще не извиняет политической близорукости поляков — тут уж нужно было либо казаков признать равными себе, либо обеспечить действительную свободу вероисповедания для православных (а ещё лучше и то, и то одновременно).
Если нет элиты, бумага не защитит
Целенаправленное угнетение православных польской шляхтой — это вполне логичное развитие событий для «шляхетской республики» с её ориентацией на сельскохозяйственные латифундии и крайне низким уровнем урбанизации. Винить польских шляхтичей в проведении такой линии — это все равно что винить собаку за то, что она собака.
Например, в южных штатах США негров сознательно угнетали и до, и после отмены рабства — для изменения этого отношения потребовался полный слом всей политической конструкции в этих регионах.
Но для наших времен эта история является крайне актуальной.
Даже большая группа населения, не имея своего представительства в элитах, рискует потерять зафиксированные на бумаге права. Если у таковой группы не будет своей (именно своей — завязанной на её благополучие и развитие) элиты, все статуты будут растоптаны, а договоры разорваны.