Теракт организовали не народники или их наследники эсеры, а украинствующие полуинтеллигенты во главе с Николаем Михновским. Исполнителями теракта была группа молодых его сторонников, среди которых выделялся Виктор Чеховский.
До этого в Харькове было два террористических акта — удавшийся и не очень. В 1879 году народоволец Григорий Гольденберг смертельно ранил губернатора князя Кропоткина, а в 1902 году эсер Фома Качура под руководством Григория Гершуни в саду Тивали промахнулся в губернатора князя Оболенского.
Кроме того, местным уроженцем являлся будущий организатор резонансных убийств и покушений Борис Савинков.
Но в данном случае опасность пришла совсем с другой стороны — молодого украинского движения. И виновата в этом позорном конфузе была во многом та самая «прогрессивная городская общественность», которая полгода назад этот памятник и открывала.
Как такое могло случиться? Этот трагический и только кажущийся безответным бунинский вопрос на самом деле не так уж трудно разрешим, если понять, кто стоял за взрывом и соответственно кто допустил Михновского в приличное харьковское общество и почему. Почему город наступал на те же грабли и девяносто, и сто двадцать лет спустя? Ведь ему так легко отправить морального урода в маргинез и так нелегко вытащить оттуда!
Для начала выясним, в чем же причина столь толерантного настроения в этих краях.
Тогда здесь говорили: «В Харькове поляк никогда не был паном, а еврей — жидом», то есть в губернии вообще не было польского землевладения и еврейских гетто (она находилась за Чертой оседлости, и в городах жили только тщательно отобранные на правожительство иудеи). Национальный вопрос на бытовом уровне не стоял ни в городах, ни в сельской местности, где великорусские и малоросские села прекрасно уживались со времен заселения края при первых Романовых.
Еще в первой половине XIX века здесь на «народном языке» писали действительные статские советники — ректор университета Пётр Гулак-Артемовский и местный земельный магнат, брат губернского предводителя дворянства Григорий Квитка (Основьяненко).
Никаких сомнений в благонадежности у центральной власти не вызывали: служили ревностно, были преданы Царю и Отечеству. Более того, сам Александр I гостил неоднократно в усадьбе Квиток, а его брат Николай с удовольствием посещал и университет, и созданный Квиткой-Основьяненко институт благородных девиц. Агрессивные польские влияния до этих мест не доходили, а многие местные обыватели по праздникам надевали медали за подавление восстаний 1831 и 1863 года.
Так что местная разновидность украинства справедливо виделась и наверху и губернской общественностью, сначала как барская блажь, а потом как харьковская специфическая форма народничества. А как еще общаться с автохтонными пейзанами? Не по-французски же!
Историей и этнографией края занимались уважаемые профессора и бессменные гласные городской думы Дмитрий Багалей и Николай Сумцов (кто ж мог даже помыслить, что в 1917 году они украинизируются!). Предприниматель Алексей Алчевский с супругой рассматривали украинство скорей как хобби. Студенты, увлекавшиеся национальным колоритом, разъезжались по окончании университета и технологического института в родные края и там за границами губернии проявляли свои наклонности. Так что иммунитета нет, а среда не враждебная.
Более того, на взращенном народниками чувстве вины перед бедным и необразованным народом в местной интеллигенции росла и неловкость за то, что она не говорит с народом на родном языке. Любой проходимец или маньяк мог запросто упрекнуть уважаемых профессоров и заводчиков в отрыве от корней и предательстве родной почвы. И такое пугало явилось в Харьков.
В 1899 году, когда вся Россия отмечала столетие Пушкина, в Харьков переселяется 26-летний юрист Николай Иванович Михновский. Двухметрового роста, с дипломом университета св. Владимира и вполне терпимыми манерами.
Причиной отъезда Михновского из Киева стал скандал отнюдь не политического свойства, не членство в «Братстве Тарасовцев» с 1891 года, а выходящая за всякие рамки «аморалка». Он увел из семьи жену своего начальника А. Д. Фурмана, привёз в небогатое село на Полтавщине, где его отец был приходским батюшкой. Там она заскучала и решила вернуться в прошлую жизнь. Еще бы, ведь она была еврейкой, а в семье Михновских разговоры «о жидах» были в порядке вещей!
С тех пор известны многие романы Михновского, так и не окончившиеся даже длительным сожительством, а сексуальная озабоченность очень способствует укоренению внутри разлагающейся личности радикальных идей.
Украинство не было уголовно наказуемым, в худшем случае власть может оштрафовать за незаконную литературу. Ведь ни к рабочим беспорядкам, ни к крестьянским бунтам, ни тем более к террору эти идеалисты не призывали. Ну, ездят в австрийский Лемберг, печатают и зарабатывают там что-то, так ведь эта макулатура там и остается.
Еще в Киеве Михновский сформулировал «Credo молодого украинца», в котором провозгласил своей целью борьбу за «самостоятельную суверенную Украину, соборную, единую и неразделённую, от Сана до Кубани, от Карпат до Кавказа, свободную среди свободных, без пана и хама, без классовой борьбы, федеративную по своей сути».
Полиция считала его «крайним по убеждениям с грубыми и совершенно несимпатичными методами и формами и направлением безусловно антигосударственным», но почему-то не трогала.
В Харькове Михновский сначала стал помощником присяжного поверенного, а потом открыл и свою адвокатскую контору. Он снимает жильё в фешенебельном районе, возле Коммерческого клуба.
У Михновского в Харькове появляется, как бы теперь сказали, «крыша». Помимо юридической практики он становится секретарём богатой вдовы и меценатки Христины Даниловны Алчевской. Незадолго до банкротства и самоубийства ее супруг поставил у себя в саду памятник Шевченко. Он, конечно же, исчез после продажи огромного дома. Алчевская открывала воскресную школу, власти ее то закрывали, то поддерживали. Двое детей ее под влиянием Михновского ударились в украинство. Но и сама мадам, и ее отпрыски в экстремизме лично не были замечены. Разве что в том, что ввели Михновского в приличные харьковские дома.
Уже в начале 1900 года студенческая общественность под его руководством дала в Харькове праздничный концерт, посвящённый 100-летию «Энеиды» Ивана Котляревского. В феврале того же года Михновский выступал перед участниками Шевченковских праздников в Полтаве и Харькове, призывал к вооружённой борьбе за права украинского народа. Участники сборищ встретили этот призыв скептически, но, тем не менее, среди слушателей находилась молодёжь, которая восторженно слушала речи этого экзальтированного оратора. Когда в Полтаве Михновского захотели представить знаменитому литератору Владимиру Короленко, то украинский радикал заорал: «Я ренегату руки не подаю!»
Когда в январе 1900 г. в Харькове создавалась на базе студенческих кружков Революционная украинская партия (РУП), её руководители предложили Михновскому обобщить свои идеи в отдельной брошюре. Она появилась в том же году под названием «Самостійна Україна» и была издана во Львове-Лемберге тиражом 1000 экземпляров.
Малороссийская интеллигенция приняла этот манифест крайне враждебно: уж что-что, а погромные настроения в ее среде ещё не приветствовались. Кроме того, она не содержала никакой социальной программы, тогда как члены РУП тяготели в массе своей к социализму. В результате Михновского обвинили в шовинизме и чрезмерном радикализме.
А позиция эсдеков была позднее высказана в газете «Искра»: «Первой официальной брошюрой Украинской Революционной Партии била дико-шовинистическая «Самостійна Україна» (Независимая Украина). На ней не так отразился шовинизм партии, как шовинизм её автора, который, к слову сказать, к партии никогда не принадлежал».
Николай Михновский в конце 1900 года, в ответ на запрет официальной власти сделать надпись на украинском языке на памятнике Котляревскому в Полтаве, от имени той же РУП написал «открытое письмо министру Сипягину», которое заканчивалось словами:
«Украинский народ должен сбросить господство чужеземцев, поскольку они выжигают душу самой нации. Должен добыть себе свободу, даже если зашатается от этого целая Россия! Должен добыть себе освобождение от рабства национального и политического, даже если прольются реки крови! А та кровь, которая прольётся, падёт как народное проклятье на вашу голову, господин министр, и на головы всех угнетателей нашего народа».
Замечу, что Сипягин будет убит эсерами, и это письмо никто угрозой не посчитал. Никто не обратит почему-то внимание и на то, что Михновский выскажется о возможности террористических методов борьбы.
В 1903 году Михновский создаёт свою Украинскую народную партию, для которой он написал «Десять заповедей УНП». Не поленимся прочитать их:
1. Одна, единая, неделимая, от Карпат и до Кавказа независимая, свободная, демократическая Украина — республика рабочих людей.
2. Все люди — твои братья, но москали, ляхи, венгры, румыны и евреи — это враги нашего народа, пока они господствуют над нами и обирают нас.
3. Украина — для украинцев! Итак, выгони отовсюду с Украины чужаков-угнетателей.
4. Всегда и везде используй украинский язык. Пускай ни жена твоя, ни дети твои не оскверняют твой дом языком чужаков-угнетателей.
5. Уважай деятелей родного края, ненавидь врагов его, презирай оборотней-отступников — и хорошо будет всему твоему народу и тебе.
6. Не убивай Украину своим равнодушием к всенародным интересам.
7. Не становись ренегатом-отступником.
8. Не обворовывай собственный народ, работая на врагов Украины.
9. Помогай своему земляку прежде всех, держись в центре товарищей.
10. Не бери себе жену из чужаков, поскольку твои дети будут тебе врагами, не дружи с врагами нашего народа, поскольку ты даёшь им силу и отвагу, не создавай союзы с угнетателями нашими, поскольку будешь предателем.
Национализм Михновского, по его мнению, имел скорее оборонительный, защитный характер. Он был противодействием государственному шовинизму господствующей нации.
Характерно, что такой же мысли придерживались большевики, лидер которых, Владимир Ленин, утверждал, что необходимо разделять национализм угнетённой нации и господствующей нации. Национализм первых, по его мнению, несёт в себе позитивный заряд борьбы за национальное освобождение и может быть оправдан. Позднее, уже в постсоветское время верными ленинцами в этом вопросе стали многие московские либералы.
В то время еще не было придумано слово «геноцид» и мало кто доходил до идеи полного уничтожения «неправильных» соседей. Даже младотурки пришли к уничтожению армян гораздо позже. Разве что немцы на территории нынешней Намибии создали концлагерь для местного народа гереро. А вот Михновский фактически эту идею высказал!
«Все, кто на всей Украине не за нас, тот против нас, — писал он. — Украина для украинцев, и пока хоть один враг-чужак останется на нашей территории, мы не имеем права сложить оружие».
Но мало ли что он высказывал! Главное, каковы дела.
А они начались со взрыва памятника Пушкину в Харькове, который устроила подпольная организация «Оборона Украины», состоящая при УНП Михновского. Она также собиралась взорвать памятники Екатерине Великой в Одессе и ее внуку Николаю в Киеве, но там, как всегда бывает в сектах, не хватило исполнителей.
На месте преступления были разбросаны листовки с призывом «бороться за своё национальное освобождение». Реакция общества была отрицательной, и даже орган РУП назвал исполнителей акции «кружком политических придурков». Никто из организаторов и исполнителей наказан не был, харьковская общественность даже не подумала ничего дурного об уважаемом адвокате Михновском.
Он выигрывал дела, набирал клиентуру. Дела его конторы шли весьма успешно, и вскоре на пару с братом Антоном они стали вполне респектабельными харьковскими домовладельцами. Согласно списку 1909 года, они на пару владели недвижимостью на сумму в 4020 рублей, то есть в четыре раза больше, чтобы иметь право быть избранным в городскую думу.
И в 1906 году Николай Михновский туда попадает. Более того, просидит там гласным два созыва. В думе он примыкал к кадетам, в судах он защищал подписантов «Выборгского воззвания», например, Владимира Шемета. Он пытался также самовыразиться в украиноязычных изданиях, которые основывал одно за другим, и которые финансово прогорали еще до того, как власти собирались их закрыть.
В 1909 году Михновский создал товарищество взаимного кредитования, которое полиция рассматривала как «легальное прикрытие групп украинцев», обсуждающих политические вопросы.
И Грушевский, и Петлюра, и Винниченко считали Михновского радикалом, антисемитом и просто психически нездоровым челровеком, не желали иметь с ним никаких дел. А вот врачи знаменитой харьковской «дурки» — «Сабуровой Дачи» — так и не освидетельствовали его. У профессора Тутышкина и других докторов хватало и других больных, а уж гласного городской думы насильно туда привести никак невозможно. Так он безбедно прожил в Харькове до августа 1914 года.
А дальше — фронт Первой Мировой, служба в Киеве, нелюбовь Центральной Рады, высокомерие гетмана и попытка эмигрировать вместе с белыми из Новороссийска. Там его просто не пустили на корабль как хамствующий элемент. Затем жил и преподавал на Кубани и в Киеве.
Ни ЧК, ни ОГПУ Михновским не интересовались. 2 мая 1924 года НКВД пригласила его на беседу непонятно в каком качестве. Уже на следующий день Николая Михновского нашли повешенным в саду его друга и подзащитного экс-депутата Первой Госдумы Владимира Шемета. Он и нашёл в кошельке покойного записку с таким текстом:
«Хочу умереть своей смертью! Как в той поговорке: как ни крутись, а от смерти не уйдёшь. Передайте мой привет тем, кто меня помнит. Ваш Николай».
Ныне память Михновского увековечивают где ни попадя. В Харькове есть и улица, и мемориальная доска. И до сих пор видны повреждения на памятнике Пушкину, чтобы и грядущие поколению видели, к чему приводят благодушие и ложно понятая толерантность.