Наталья Хаткина — русскоязычный поэт. Родилась в Челябинске 2 сентября 1956 года. Литературное имя обрела в 17 лет. Первый сборник стихов «Прикосновение» вышел в 1981 году в издательстве «Донбасс» с предисловием Евгения Евтушенко.
Официальная часть
Околом
Кажется, ей сразу достался именно счастливый билет, который она почему-то решила не компостировать. Когда Наталье Хаткиной было всего-то 17 лет, четыре её стихотворения опубликовала «Комсомольская правда», выходившая в ту пору тиражом в 9 миллионов экземпляров. Тогда же прозвучало слово, определившее и судьбу, и жизнь поэта, — околом. Слово это потом было отвергнуто в качестве названия первой книги старшими товарищами, его заменили на водянистое и ниочёмное «Прикосновение».
Околом — это «всё, что ломит око» и одновременно «перевёрнутая надпись на тележке с молоком». После околома казалось, что поэтическая судьба должна была сама найти автора, но нет. Критики не отозвались, поэты, благосклонные к талантам молодых, тоже промолчали. В тот период Хаткиной писали письма со всей страны, приезжали в гости, звали замуж.
Навсегда ли Донецк?
Донецк Хаткиной не был родным. Её детство — это беспрерывное кочевье, семья жила там, куда направляли отца — военного вертолётчика. Урал, Средняя Азия, Африка. После демобилизации в 1971 году родители выбрали Донецк по совету родственницы, написавшей так: «Город чистый, молодой, спокойный, и снабжение хорошее. Для Наташи есть университет».
Училась Наталья успешно на филологическом факультете Донецкого государственного университета, дипломную работу писала о чеховской прозе, много времени проводила в областной библиотеке. После окончания вуза в 1978 году год работала в селе Терны (Донецкая область) учителем русского языка и литературы, потом вернулась в Донецк и в течение двадцати лет работала библиотекарем в Донецкой областной детской библиотеке имени Кирова.
Дважды она хотела из Донецка уехать: в Москву и в Одессу. Обе попытки провалились. Потом Наталья с грустью вспоминала: «Я, в припадке самомнения, считала, что могу покорить Москву — как Александр Дюма покорил Париж, с одним золотым в кармане. Донецк как любимый город проявился постепенно — так проявлялись когда-то чёрно-белые фотографии».
1981 год оказался плодородным, родился единственный ребёнок, дочь Маша, и вышла в свет первая книга стихотворений «Прикосновение» с предисловием больше чем поэта Евгения Евтушенко, в котором мэтр отметил основные, на его взгляд, особенности поэзии Натальи Хаткиной: синтез реалистической и метафизической правды, преодоление провинциальности, поразительная искренность, патриотизм, женскость. Хаткиной было двадцать пять.
В 80-е у Хаткиной был период, когда она пробует взяться за современное перо, совершает попытку изменить собственной классической ясности, с которой вошла в литературу, но другой она стать не может и признаёт, что является традиционалистской. И в этом была её победа.
Она так и не решается покинуть Донбасс, то ли смелости не хватило, то ли действительно решила Донецк сделать своей судьбой. Хотя её держал не город, а скорее дом, её личный плен — дочь, мать, брат. Она совершает попытку перенести Москву в Донецк, собирает вокруг себя творческую элиту, культуртрегерствует, формирует собственную эстетику и невероятно много работает. Хаткина не знает скидок, не ослабляет критерии, высмеивает провинциальность, держит высокую ноту, ориентируется только на Москву, считая её столицей поэтов.
Суть Донецка Хаткина описывала так: «Трава, которая пробивается сквозь асфальт. Параллель: я очень люблю Одессу. Её атмосфера густо настояна на традициях: исторических, фольклорных, литературных, художественных… Море, опять же. А в Донецке приходится выращивать культуру, про которую говорят, что её нет. А это не так! Причём давно уже не так. Так вот для меня Донецк — это отец, который говорит: «Учись и работай. Всегда!» А Одесса… Нет, даже не мама — бабушка. Ласковая и снисходительная: «Ты погуляй, позагорай, а стихи — бриз принесёт…»
Характер
Поэту рот не заткнуть, а заставить его писать то, что он не хочет, задача и вовсе невозможная. Слишком свободолюбивы настоящие поэты, слишком горды, чтобы предавать свой дар. Хаткина ломала себе поэтическую карьеру дважды. Первый раз в 70-е, написав стихотворение на смерть Шукшина, вызвавшее пристальный интерес органов государственной безопасности. После текста, в котором были слова «Сколько сволочи недорезанной по Руси» вряд ли стоило надеться на то, что чиновники от литературы допустят её в Союз писателей. Но это удалось преодолеть через несколько лет благодаря Евтушенко, в 1981 году он написал рекомендацию: «Рекомендую принять в Союз писателей талантливую поэтессу Наталью Хаткину».
Второй случай пришёлся на лихие святые девяностые. Многие коллеги по цеху в тот период переориентировались на Киев. Перспектив было много, писать, издаваться. Хаткина оказалась в составе делегации из Донецка в Киеве на съезде писателей Украины. На трибуну выходили обласканные славой «письменники» и рассказывали о том, как им было тяжко и тошно под гнётом оккупационного режима, который заставлял их писать не то, что они думали на самом деле. «Надо гавкнуть», — решила она без пафоса. И гавкнула, и снова сломала себе карьеру: «Не понимаю! Убить человека можно, но заставить писать — нельзя!»
Cambala и Старушка Х. — новое время
Cambala — это ник Хаткиной в Живом Журнале. Живой Журнал стал для неё дневником, туда она складывала истории о своей жизни, о своей семье (дочь Маша, внук Давид, строитель Сергей, собака Соня). Там она угасала, оставляла о себе память.
Старушка Х. — это ник Хаткиной на сайте «Стихи.ру». Она явилась в образе мудрой, но очень современной женщины-поэта (именно так в разговорах со мной Хаткину называл Евтушенко). На сайте «Стихи.ру» Старушка Х. дала около 300 минирецензий, при помощи шуточных и ненавязчивых замечаний обучала поэтическому ремеслу и обращала в свою поэтическую веру.
Количество
Если попытаться жизнь человека обратить в цифры, то в случае с Натальей Хаткиной получится следующая формула. Она прожила без малого пятьдесят три года, написала за жизнь около четырёхсот стихотворений и восемь поэм, издала пять поэтических сборников, родила одного ребёнка, была хозяйкой более дюжины кошек, помогла словом и делом неисчислимому количеству людей.
Околоофициальная часть
Поэт и человек
На излёте августа 2018 года я встретилась с Машей Хаткиной, дочерью Натальи, ровесницей первой книги поэта, и попросила её рассказать то, чего не знает никто. То, о чём нигде не написано.
Первое, что Маша вспомнила, это время детских болезней как исключительно прекрасное время. Наталья Хаткина откладывала все свои насущные поэтские дела и забиралась под одеяло к дочери, чтобы бесконечно долго, до полного выздоровления ребёнка, рассказывать девочке истории. Они вместе сочиняли небольшие рассказы, придумывали характеры героям. Хаткина много времени уделяла внуку Давиду, учила его читать. Она умерла, когда мальчику ещё не исполнилось и шести лет.
Несмотря на многочисленные долгие командировки и бесконечные выступления, Наталья «впивалась в родных людей», отдавала им всю себя. Щедрость её заключалась в том, что она постоянно кидалась на помощь всем. И знакомым, и тем, с кем была едва знакома. Это касалось даже друзей дочери, за них у неё тоже болела душа.
Мать и взрослая дочь (Хаткина умерла, когда дочери было 28 лет) созванивались около пяти раз в день. Это была их норма. Маша вспоминает, что те дни, когда звонков было меньше пяти, считались обеими женщинами тусклыми и зря прожитыми: «Мы постоянно были на связи!»
Маша считает, что ей очень повезло с детством, так как, по сути, у неё было две мамы — мама Наташа и Раиса Евгеньевна (бабушка), дома бабушку все называли и называют по сей день Лялечкой. Это придумал отец Натальи Хаткиной, когда и он, и его жена были молоды. Бабушка учила внучку быть девочкой — уборка, готовка, шитьё. Мама Наташа учила дочь другим вещам, не менее важным. Раиса Евгеньевна всю жизнь считала свою дочь странной, так и говорила: «Моя странная Наташа!»
Мама Натальи Хаткиной вспоминает, что маленькая Наташа очень любила читать наизусть Пушкина: «Мы должны были вылетать в Африку из Шереметьево. Ехали до аэропорта на автобусе. Наташе было четыре года. На весь автобус она декламировала стихи: «А царица молодая, дела вдаль не отлагая, с первой ночи понеслась!» Так и говорила, вместо «понесла» — «понеслась». Наташа задавала столько вопросов! Это ужас какой-то был, а потом научилась читать. И Всё! Вопросы прекратились. Она читала целыми днями. А однажды в Гану прилетел Гагарин. Все собрались на него смотреть. Всё было оцеплено. Мы тоже пошли с Наташей. Наташа вдруг побежала и прорвалась через эту охрану к Гагарину. Космическая девчонка».
Бедность, быт и восемь чашек
У библиотекарей маленькие зарплаты, поэтому в семье Хаткиной постоянно и довольно остро стоял финансовый вопрос. Денег всегда не хватало. Наталья писала книги, пыталась через сочинения заказной смешливой прозы достичь хотя бы какого-то благополучия. Это подрывало и тело, и душу. Конечно, быт не должен угнетать творца в той степени, в которой доставалось Наталье Хаткиной. Она была в тисках быта. Хаткина в бытовом плане похожа на покойную Беллу Ахмадулину и на Юнну Мориц.
Всем троим ни до чего нет дела, кроме поэзии. Мориц и Ахмадулиной повезло с мужьями, хаткинское же бытованье было сплошным преодолением хаоса своими силами, хотя Маша, когда подросла, взяла на себя часть обязанностей по дому: «Конечно, мама иногда убирала в доме. Убирала, как могла. Но часто начинала убирать, а потом могла увлечься чем-то и бросить на полпути, тогда подключалась я. У неё на столе всегда стояло огромное количество чашек. И вместо того, чтобы предъявлять ей претензии, надо было просто убрать все эти восемь чашек и принести девятую с чаем. Однажды я это поняла. Она не любила бардак, он-то у неё и возникал исключительно на столе: чашки, бумажки…»
Счастье
Кажется, был небольшой отрезок в жизни Хаткиной, когда она была действительно счастлива по общечеловеческим меркам, впрочем, у неё была распространённая у поэтов способность в несчастье находить крупицы счастья. Даже в ситуациях, когда всё было катастрофически плохо, она могла найти способ чувствовать себя счастливой. В конце жизни, когда дочь вышла замуж и уехала, Наталья Хаткина находилась в одиночестве, но это одиночество находила для себя питательным. Много работала, сидела в красной кофточке перед монитором и писала-писала-писала.
Присылала дочери рассказы и стихи. Ждала реакцию. На рассказы — смех, на стихи — слёзы. Такое было правило. Себя Хаткина трагическим поэтом не считала, но так вышло, что всё же им стала. «Но и одинокой она всё равно не была. Она была обособленной! Если ей какой-то человек не подходил, прерывала общение без сожаления», — вспоминает Маша.
Предчувствие войны
Часто мы ждём от поэтов пророчеств. Конечно, поэты работают с очень тонкой и красивой материей, и, действительно, способны заглянуть за край, предсказать будущее, предостеречь. Или нам это только кажется… У Натальи Хаткиной есть, как минимум, два текста, в которых красным по белому проходит тема войны. Первое стихотворение с посвящением «О.Г.» начинается упоминанием воздушной тревоги, оберегом в нём звучит строка «Эх, Павлик лишь бы не было войны». Предчувствием беды звучит весь текст, но особенно части второй и третьей строф: «Придёшь домой — воронка вместо дома, и только ветер треплет, точно пёс, какие-то листки из старого альбома. Присядешь собирать — и снова этот свист…»
Второй военный текст начинается со строк «Жались к огню и к другу друг, а может, к врагу враг», а оканчивается «И всех спокойней спал тот, который завтра погиб».
Донецк навсегда
Сложный и странный вопрос, но я его должна была задать Маше, осталась бы Наталья Хаткина в Донецке в 2014 году или уехала бы. Маша посмотрела на меня с некоторым изумлением и сказала: «Она бы осталась! Я в этом уверена. Я даже не просто так думаю, я в этом уверена. Впрочем, она и осталась. Она сейчас в Донецке, и будет в Донецке теперь уже навсегда!»
Скорее всего, её позиция была бы идеалистической. Война, обрушивавшаяся на город, воспринималась бы ею как личный враг. Не каких-то конкретных людей или государство она бы записала в свои заклятые враги, а саму войну.
Дорасти до мамы
Сложно быть дочерью гения, но одновременно и очень интересно. Маша вспоминает: «Моя мама — это идеальная мама для меня. Всё в ней было особенным, я с детства осознавала, что она не похожа на других мам. Когда же мне нужна была ласка обыкновенная, а не гениальная, у меня была бабушка! Это моя вторая мама, просто другая, нормальная мама. Она меня учила блины жарить и т.д. Бабушка научила меня быть нормальной, казаться нормальной, я же тоже поэт. Нам, поэтам, очень нужно это умение».
Про Любовь или прекратите в меня влюбляться
В Наталью Хаткину было очень просто влюбиться. Она умела очаровывать, сама того не замечая. Очарование её было и текстовым, и женским, и человеческим. Много в ней было непознанного, заранее привлекательного, неразгаданного никем. Маша наблюдала, как люди, сталкиваясь с мамой, хотели её постичь, понять материал, из которого она состояла, стать ближе, почувствовать родство. Порою Наталья страдала от слишком пристального внимания. Есть такое редкое качество — делать людей лучше, делать так, что рядом с тобой люди чувствуют себя «клёвыми». Рядом с Хаткиной люди становились выше, красивей, добрей, честней, талантливей. Она умела разглядывать, умела подмечать, умела подсвечивать.
В Наталью влюблялись, мечтали на ней жениться, искренне верили в то, что именно она им нужна, получали отказ, злились, но продолжали очаровываться. «Мама была идеальной женщиной, она могла повернуться любой своей стороной, влюбить в себя кого угодно, от интеллигента до человека рабочей профессии. Влюбить играючи, не со зла и не от скуки, а просто потому, что иначе не могла. Во всё всегда вникала, выслушивала, жалела, становилась для собеседника всем. А потом находилась в недоумении, как же так вышло, что вчерашний собеседник заговорил о чём-то большем, чем простая беседа. Иногда эта любовь становилась настоящим проклятьем», — вспоминает Маша.
Предчувствие смерти
За несколько месяцев до смерти мамы Маше начали сниться плохие сны. Маша понимала, что с мамой что-то происходит, уговаривала её пройти обследование, но Хаткина была непреклонна, обманывала всех, показушно радовалась новой для неё худобе, говорила, что наконец-то смогла сбросить вес, хотя никакого веса, который надо сбрасывать, у Натальи никогда не было.
Все последние стихотворения, которые писала Хаткина, были пропитаны тайным знанием собственного скорого ухода. «Она писала стихи, в которых намекала, что ей уже пора! А у меня были кошмары, мне снилось, как плачут какие-то дети, которых я не могу успокоить, я просыпалась, мне казалось, что дети снова плачут, только в реальности», — вспоминает Маша.
За несколько дней до смерти мамы Маша начала чувствовать в доме запах, который бывает в церкви: то ли свечи, то ли ладан. Она спрашивала у мужа и сына, чувствуют ли они. А они не чувствовали. 14 августа 2009 года Наталья Хаткина позвонила дочери днём и сказала: «Машунчик, я иду спать. Скажи мне что-нибудь хорошее». Хаткина вставала очень рано и часто ложилась поспать днём, это было абсолютно нормально, а вот просьбу сказать ей что-то хорошее давно дочери не озвучивала, лет десять, наверное. Это была такая старинная формула слов из подростковья, на просьбу сказать что-то хорошее, следовало ответить пожеланием доброго сна. Маша сказала маме: «Мамочка, пойди, поспи». Это был их последний разговор.
Белый лист
Первая мысль у Маши была, что мама могла удалить всё, почистить за собой. Полезли в корзину, о наличии которой Хаткина вряд ли могла подозревать, увидели, что и в корзине ничего нет. А потом компьютер неожиданно отключился и никак не желал включаться. Тогда Маша решила отнести его в ремонт, чтобы профессионалы извлекли информацию, если она там имеется. Долго возились в мастерской с железным другом умершей поэтессы, спасли великое множество папок со смешными названиями, Хаткина любила давать смешные названия файлам и папкам, а в папках пусто, ничего, полный нуль, белый-белый лист.
Донецкое море
Сегодня, 2 сентября 2018 года, приме донецкой поэзии могло бы исполниться 62 года.
Наталья Викторовна Хаткина, она же Старушка Х., она же Cambala похоронена на кладбище «Донецкое море», которое расположено в Ленинском районе города Донецка. На её памятнике выбиты слова из её же стихотворения: «Нет у света ничего, кроме тьмы, нет у Бога никого, кроме нас».
* * *
Надо посуду вымыть, а тянет разбить.
Это отчаянье, Господи, а не лень.
Как это трудно, Господи, — век любить.
Каждое утро, Господи, каждый день.
Был сквозь окно замёрзшее виден рай,
тусклым мочёным яблоком манила зима.
Как я тогда просила: «Господи, дай!»
— На, — отвечал, — только будешь нести сама.