Понадобилось более двух десятилетий, чтобы добраться до настоящей полномасштабной войны с частью своих граждан, но такое развитие событий было предопределено уже в момент провозглашения государственного суверенитета. Дрейф в направлении национальных ценностей был предопределен самим характером обособления.
Независимость от кого и чего стала знаменем для бывших функционеров компартии, ставших бенефициарами распада советской державы? В 90-е прошлого века ответ на этот вопрос казался очевидным. Независимость нужна была для того, чтобы выбраться из тенет коммунистического режима с его убогим экономической системой и политическим устройством, в рамках которого человек не мог реализовать базовые права и свободы. Но виктимность, характерная для всех национальных движений постсоветского периода, требовала освободить коренные этносы от груза ошибок прошлого. Если коммунистическая эпоха была результатом ложного исторического выбора, то следовало найти того, кто несет ответственность за этот выбор.
Любой национализм исходит из того, что тот народ, которому он служит, является носителем подлинных ценностей. Если же ему не удалось их реализовать, то вина за это лежит на искажающей природу национального духа чуждой воле, которая, используя насилие, поработила и погребла под спудом на долгие десятилетия колоссальный потенциал народной культуры. Втянувшись в это состязание наций за право считать себя свободным от ответственности за впадение в рабство коммунистической идеологии, украинское руководство поначалу выдвинуло тезис, который вроде бы не казался излишне агрессивным — «Украина — не Россия».
На самом деле, из этого, казалось бы, невинного утверждения и вырастает вся националистическая доктрина с ее поздним перерождением в нацизм украинского типа. Украина — не Россия в каком смысле? Она просто другая или же следует это противопоставление в такой оси координат, где национальные отличия расставляют народы в порядке их убывания или возрастания в зависимости от их природной склонности сопротивляться злу или выполнять роль его агента.
Поскольку речь шла об избавлении от груза прошлого, то поиск субъекта, ответственного за выпадение из процесса естественного цивилизационного развития, и давал такую емкую формулу. «Украина — не Россия» в том смысле, что украинский народ, равно как и эстонский, грузинский, молдавский и другие, не подлежит суду истории за то, что в течение многих десятков лет он шествовал по ложному пути. Его по нему вели насильно, запрещая под страхом двигаться в том направлении, которое он выбрал бы сам, сообразуясь с собственными традициями и системой ценностей. С Россией, согласно этой логике, как раз все в порядке. Будучи на всем протяжении своего существования страной, боготворившей несвободу, славившей собственные цепи, экспортировавшей рабство в ближние и дальние пределы, она вполне закономерно стала пространством реализации тоталитарной утопии, колонизировавшей свободолюбивые народы, которые, предоставь им самим решать свою судьбу, давно в компании с цивилизованными, как их называли в 90-е, странами выстроили бы свой общественный быт по демократическим и капиталистическим лекалам.
Это стремление избыть минувшее, снять с себя бремя вины за якобы бездарно потраченное историческое время порождает сразу два полностью исключающих друг друга концепта. С одной стороны, равняться следует на одержавший историческую победу Запад и его нормы демократии, с другой, убежденность в качественном отличии собственного этноса, который просто не имел возможности в силу малочисленности сопротивляться русской орде, а потому вынужден был томиться семь десятилетий в ее полоне, давала иллюзию превосходства и вынуждала искать в истории другие точки опоры. Именно здесь и появляется необходимость в духовном родстве с националистами, которые еще в первые годы советской власти пытались избавиться от коммунистических оков. То, что они потом оказались духовными братьями и ближайшими соратниками германского нацизма — не так страшно. Этот момент можно а) опустить; б) переписать и представить дело так, что на самом деле они сражались, и с коммунистами и с фашистами; в) гордится этим обстоятельством, утверждая, что в тех исторических обстоятельствах это был верный союз.
Но равные политические и гражданские права и свободы для всех, декларируемые западными демократиями, никак коррелируются с представлением о национальной исключительности, особых правах коренного этноса. Отсюда шизофреническая раздвоенность сегодняшней Украины, которая вроде бы взяла курс на евроатлантическую интеграцию, но одновременно с этим возродила нацистские практики дискриминации этноса, признанного второсортным на том основании, что он связан культурными и историческими узами со страной, которой Украина, как известно, не является.
Мне часто приходилось сталкиваться с недоуменным и горестным вопросом — почему просвещенный и демократический Запад поддерживает националистов разных мастей на постсоветском пространстве? Он слеп и не способен понять, что националистическая идея находится в глубоком противоречии с сего собственной системой вещей?
На самом деле, ничего удивительного в такой поддержке нет. Социальный расизм, который Запад убрал из внутренних расчетов, вполне годится для глобальной рефлексии по русскому вопросу. Россия уже давно не коммунистическая страна, однако претензии к ней вновь обрели свой не меняющийся веками характер — она несвободна и свою несвободу пытается распространить на окружающие ее пространство. То есть концепт вековечного генетического рабства вновь формирует призму западного взгляда на происходящее в России.
И постсоветские национализмы взяты в союзники Западом именно потому, что они во внешнем пространстве, где можно позволить обращение нацистской архаики, не пуская ее к себе в дом, именно по причине глубокого сходства в оценках русской культуры и русской истории. Украина должна понимать, что провозгласив не собственную самодостаточность, а независимость от России, она обрекла себя на унылый и кустарны национализм, с которым, во-первых, она никогда не будет допущена в пространство Европы, во-вторых, сделала неизбежной войну с той категорией собственных граждан, право считать которых полноценными людьми она поставила под вопрос.
Государственность, выстраиваемая на идее отделения от кого-то, изживания опыта совместной жизни, уничтожения всех его следов, зиждется исключительно на пафосе непрекращающейся в истории и космосе конфликте со злом, стремлении обрести свободу в борьбе. Субъект этого героического противостояния нуждается в объекте отталкивания, в постоянно обновляемом пантеоне сопротивления «оккупанту и агрессору», в новых жертвах и героях. Кремль в этой зароастрийской картине мира получает статус злого начала Друджа, бесконечно воспроизводящего обман, насилие и разрушение. Оно должно быть побеждено в конце времен.
Финал этой дурной бесконечности доморощенного нацизма может быть положен только тогда, когда тот, кто находится в плену человеконенавистнических фантазмов, поймет, что нет никакой Украины, которая не Россия, а есть Украина сама по себе и в историческом общении с Россией в том числе. Это страна, населенная представителями то ли разных этнических групп, то ли одной, но говорящей на двух диалектах единого языка. И все эти различия не имеют никакого значения. Придавать им смысл — это преступление, которое и стало основой существования украинского государства в постсоветский период.