О своем пути в военную документалистику, о работе в период «странной войны» и в ходе СВО, а также о знакомстве с Моторолой, акклиматизации в Славянске, штурме Мариуполя и смерти героев своих фильмов журналисту издания Украина.ру рассказал режиссер-документалист, фронтовой кинооператор Макс Фадеев.
— Макс, откуда нынче приходят во фронтовые операторы? Ведь не из вуза, насколько я понимаю.
— Ты знаешь, я до войны очень прилично зарабатывал. Была у нас контора, у которой всякие бутики-шмутики. Вся региональная элита там одевалась. А я работал арт-директором дизайнерского агентства. Мы формировали корпоративные СМИ, делали сайты, все-все-все, что касалось рекламы, маркетинга. Так вот эта контора с бутиками полностью у нас обслуживалась и в какой-то момент стала главным клиентом.
— И как же модный арт-директор дошел до работы в окопах?
— Я тяжело переживал самый первый майдан, глубоко изучал эту тему и уже первого декабря 2013 года сказал жене, что будет война. Она тогда не поверила. Украина, мол, не Чечня. Ну какая война? А в этот день, если помнишь, столкновения были на Банковой. Вечером супруга приходит с работы и говорит, что война явно будет и надо что-то делать.
А у нас уже билеты в Таиланд были куплены. Я подумал, что война до нашего Славянска дойдет где-то к 2015 году. Сперва на Харьков они пойдут, потом будут Крым долбить. Решил, что время еще есть и мы уехали отдыхать без интернета и связи.
Там-то жена с девчонкой из России поговорит и узнает, что Крым ушел, то кто-то расскажет, что какой-то Гиркин зашел в Славянск. В общем, 29 апреля мы прилетели в Донецк, а уже второго мая должны были ехать в Славянск, но именно в этот день начался штурм города и поездку пришлось отложить.
И где-то в это же время со мной связались ребята из Славянска. А надо понимать, что перед войной я пытался снимать документальный фильм о добыче в городе сланцевого газа. Ездил тогда в Пенсильванию на месторождения Shell. По ходу дела познакомился с ребятами, которые позвонили и рассказали, что нужен оператор — снимать, вести стримы о происходящем в городе.
Дали контакт человека в Донецке. Встретился с ним, получил планшет. Думал тогда, что это ГРУ или ФСБ. Думал, что это государство двигает, а выяснилось, что это частная инициатива отдельных лиц. Ну, в общем, собрался и поехал вести стримы.
Как добирался — отдельная история. Раньше с Ветки на Славянск ходили маршрутки и автобусы, но к тому моменту уже не ходили. Стояли там трое парней, которые приехали из города и возвращались обратно. И я с ними — четвертый. Мы едем на войну, а Донецк ведет себя так, будто ничего не происходит. И эти трое смотрели на дончан так, как мы все потом на россиян смотрели. Вспомни свои первые выезды в Ростов! Вот так и ребята из Славянска тогда. Очнитесь, мол, люди!
Девятого мая я поехал в Славянск, а коллега мой — в Мариуполь. Помнишь кадр, на котором БМП через баррикаду перепрыгивает? Это он снял. Его потом ВСУ в плен взяли и заставили каяться перед камерой.
Пока до Славянска добрался, пока эту аккредитацию получил, на Карачуне сложили вышки сотовой связи и вести стримы стало невозможно. Но у меня был собран полный комплект оборудования для документальной сьемки. Вот я и предложил снимать происходящее, а не стримы вести по десять часов в сутки. Они согласились.
Долго не мог получить аккредитацию, но выяснилось, что действует она только в Славянске, а за блокпостами можно снимать. В итоге я просто выезжал в нейтральную зону, ходил туда, где шли бои. Довольно опасную работку себе придумал. Бывало, знаешь, что приезжаешь в Семеновку, где вчера был бой, а тебе говорят: «Ну сходи поснимай, нам потом расскажешь, что там видел».
— Люди, которым не приходилось сталкиваться с войной, часто не понимают, насколько это опасно, а потому до поры не боятся.
— Как тебе сказать… я интересовался войной, прочел уйму книжек по теме, служил в армии, а потому имел представление. Когда взяли Семеновку, я почти сразу познакомился с Моторолой, что сыграло важную роль в моей судьбе. Так вот мы с ним шли и откуда-то из окопа, метрах в пятидесяти от нас, начали стрелять из ПТРД. А я до того ни разу не слышал, как звучит ПТРД (противотанковое ружье Дегтярева. — Ред.). Вот я примерно видел, где траншея и метров сто бежал. Думал, что это прилет.
Но в Славянске же в чем прикол был? Там все начиналось постепенно и сперва ты привыкал к автоматным очередям, дальше — к пулеметам крупнокалиберным, потом 82-й миномет. И вот в один из дней, когда я пришел на позиции и заночевал там, за одну ночь мы умудрились попасть сразу подо все. Вот все, что было у них под Семеновкой, летело по нам.
С нами там были итальянские журналисты, французские. Так вот они вообще не понимали. Если я падаю, то в ямку, а эти ложились прямо на дороге. Бегут куда-то, а один яркой белой сумкой светит в сторону противника. Ставят камеру, мигает красная лампочка и противник это видит. А я как-то сразу понимал, что можно, а чего лучше не делать.
— Инстинкт?
— Наверное. Плюс Мотор повлиял. Я видел, как он себя ведет. Ключевая фишка: там все прятались, а Моторола четко понимал, куда может прилететь, а куда не может. Ходил, снимал на телефон.
— Каким ты его запомнил?
— О Моторе у меня самые приятные воспоминания остались. На самом деле очень крутой был товарищ. И в войне разбирался, и в медиа. По сути дела, он был одним из первых, кто пускал журналистов работать, сам бегал с GoPro, публиковал записи, вел блоги в интернете. Во всем, что касалось информации, он шарил конкретно.
Мы ведь как познакомились? Я приехал в Семеновку и хожу там с камерой, а народ же сам знаешь какой: убери камеру, уходи отсюда! А Моторола подошел, аккредитацию посмотрел. «Ты из Сирии приехал?» — спрашивает. Я из Таиланда загорелым приехал, а все почему-то думали, что из Сирии. Плюс снаряжение на мне хорошее. Я ведь понимал, что будет война и вкладывался в снаряжение, оборудование.
Мотор приставил меня к Боцману и Кирпичу и стал я снимать. Кирпич — легендарная личность. Он первым в ДНР Георгиевский крест получил — за сбитую «сушку».
— Из пулемета?
— Да-да!
— Я слышал эту историю от десятков людей и каждый рассказывал по-своему.
— Чтоб ты понимал, в тот день я взял три интервью и каждый из трех героев утверждал, что самолет сбил именно он. То есть каждый, кто стрелял в него, был уверен, что сбил именно он.
— Сколько документальных фильмов ты снял за время этой «странной войны»?
— Даже не знаю, как правильно считать. Про взятие старого терминала аэропорта — «Терминал». Взятие нового — «На войне как на войне». Это уже больше часа и живая хроника, без закадра. Потом был фильм «Сепаратисты». По-моему, до фильма «Призраки» было четырнадцать или пятнадцать фильмов, но там некоторые по двадцать минут. Вот «Славянск. Хроники войны» где-то на полтора часа.
Это ведь я только приехал тогда. На пару дней уехал в аэропорт, вернулся и поснимал Донецк. Меня же тогда просили каждую неделю что-то выкладывать. Тогда у меня вышла «Позиция 22», если помнишь. Это там, где актер Пореченков стрелял. Там я снимал два или три раза. Потом вместе со «Спартой» заходил в старый терминал, снимал происходящее. Вот как сейчас в Мариуполе.
— Как для тебя началась СВО?
— Когда я ехал, уже погиб Воха. Я ведь сначала в «Спарту» поехал и должен был с ними побывать в Волновахе, но приехал как раз в тот день, когда он погиб. Я этот последний радиообмен слышал. Мы уже подъезжали, и рация начала ловить. Меня водитель «Спарты» вез, и мы услышали последние Вохины слова. Уехал в тот же день, поскольку ребятам было уже не до меня.
Поехал к «Сомали». Мы с Серегой Белоусом снимали их начиная с Донецкого аэропорта. У меня был полный карт-бланш. Я мог прийти к Гиви и сказать, что хочу поснимать то или это. На передке мог сидеть столько, сколько хочу, и на тех позициях, которые мне интересны. Потом Гиви погиб. Познакомился с Бойкотом и стал снимать практически все их боевые выходы. Накопилась много материала, но проблема была в том, что из него не получалось смонтировать фильм. Не было какого-то одного героя.
— Разве в документалистике так уж важно, чтоб был герой? Это ведь, по сути дела, хроника.
— Должна быть какая-то история. Нельзя из пяти разных хроник собрать один фильм. Нужен сюжет, который все это объединит. По сути дела, я поехал в Мариуполь, чтобы завершить все эти истории. Были определенные герои, которых я хотел поснимать. Я же очень часто попадал в одни и те же группы «сомалийцев». Мариуполь объединял их истории, но так в итоге не получалось, поскольку они… кто-то погиб, кто-то был ранен. С кем-то я еще успел пообщаться, а кто-то в Марике почти сразу выбыл.
— Каждый из нас проходил через смерть героев своих материалов. Каково это было для тебя?
— Есть такой знаменитый буржуйский фильм «Рестрепо», который в определенной степени повлиял на меня. Там два режиссера, два оператора. Заявляют, что полгода пробыли на блокпосте в долине Коренгал, в Афганистане. Снимали там все, что с ними происходило. Сняли этот фильм. А когда началось в Ливии, один из них поехал туда и погиб, а второй сильно переживал гибель товарища, завязал со съемками на войне, сформировал курсы для журналистов по безопасности. И вот он сказал, что, отправляясь на войну, ты должен быть готов не к тому, что тебя убьют или ранят, но к тому, что потеряешь того, кого успел полюбить.
В принципе, это так и есть. За десять лет войны я потерял огромное количество людей. Практически все ребята из штурмовых групп, с которыми я был в Мариуполе, уже погибли. Девяносто процентов — точно. Выжили те, кого ранило, выжили где-то операторы дронов.
В том числе и поэтому мы так долго работаем над фильмом. Они все погибли, а многих я снимал много лет. И снимал не потому, что снимал, а потому, что они были для меня приятными людьми, чем-то нравились. Я успел к ним привязаться. А кого-то не снимал даже. Вот как Рому Воробья. Дело в том, что он сильно заикался, а не заикался только когда матерился…
— Расскажешь о нем?
— Воробей — главный герой нашего фильма «У края бездны». Он воевал с 2014 года и к началу СВО был командиром одной из штурмовых групп первой роты. Но по ходу дела так получилось, что Воробей стал исполнять обязанности командира роты. Интересно, кстати, что до войны он был ультрас донецкой футбольной команды «Шахтер».
— И в самом деле удивительно. Ультрас, в большинстве своем, ушли на ту сторону.
— Да-да. Почти все его друзья оказались на той стороне. Вообще до известных событий в Одессе он придерживался проукраинских взглядов и даже заставлял родителей учить украинский язык. Но Одесса очень сильно на него повлияла. Так Воробей попал в «Сомали». В первом составе у них было довольно много ультрас.
Там такой Егор был, начштаба. Он сам был из ультрас и подтянул несколько человек. Когда я приезжал снимать Гиви, он возил меня по разным группам. Я тогда на позициях по два-три дня жил и со всеми успел перезнакомиться. С Литвином, Кошмаром. Вот Кошмар, Заяц и Воробей были командирами штурмовых групп в первой роте — роте Литвина.
Я все время с ними где-то был: под Саханкой, под Коминтерново, в Горловке несколько раз. Две трети времени проводил в группе Воробья. Когда попал в Мариуполь, они хорошо знали меня, а я знал их. Так проще, когда знаешь людей. Главное — есть доверие.
Со временем очень многие выбыли. Воробей был ранен, но остался там с простреленной рукой. Сказал, что пацанов не бросит. Там была проблема с проспектом Металлургов. Все никак не могли пройти через него. И вот Воробей остался, а многие отчаянные бойцы к тому времени уже выбыли.
Воевали уже пацаны последних лет призыва и где-то у меня даже боевого опыта было больше, чем у них. Были ситуации даже чисто бытовые, когда они просто не знали, что делать. Ну вот мобилизованный шахтер знает, что дырку в заборе можно пробить топором, а молодой штурмовик, который всю юность в игры играл, не знает. Для него забор — это проблема. И вот ребята не знали, как штурмовать здание, которое за каменным забором.