Стараемся их сажать, забирать, переделывать и посылать в их сторону, говорит рядовой 107-го стрелкового батальона имени Георгия Победоносца Сергей Бодякин. Об этом он рассказал в интервью изданию Украина.ру.
— Сергей, начнем со стандартного вопроса. Кем вы были до войны и как попали на фронт?
— До войны я работал в крупной фармацевтической организации. Попал на фронт по примеру своего брата Василия Фофанова, который впоследствии погиб 30 апреля. Не мог остаться в стороне и пошел защищать нашу Родину.
— Срочную службу проходили?
— Нет.
— Не страшно было, что не справитесь?
— А чего бояться? Страшно было в первое время. Было непонятно, что тебя ждет впереди. А потом быстренько осваиваешься в новых условиях.
— Сколько понадобилось времени, чтобы освоиться?
— Немного. Мы прошли полигон. Там у нас были хорошие инструктора и хорошая подготовка. Обе школы: одна советская, другая российская.
Бегали, стреляли. Проходили боевое слаживание. Нам все очень подробно объясняли. Потом началась практика с боевыми патронами. А дальше отправили на фронт.
С 16 октября я попал в Донецк. Он уже был под обстрелом, так что осваивались буквально на ходу. А с 27 октября мы уже стояли на первой линии обороны.
— Чем конкретно вы занимаетесь на поле боя?
— Я стрелок стрелкового направления. Работаем против танков. Наша основная задача — сдержать атаку противника, обеспечив разведданными наших соседей-артиллеристов. Мы должны не дать ему прорваться в Донецк.
— Вы с беспилотников пытаетесь отследить вражеские танки?
— Беспилотниками занимаемся не мы. Ими занимаются отдельные ребята. Они профессионалы своего дела. Мы занимаемся наружным наблюдением. У нас подготовленные позиции ко встрече с врагом. Больше ничего конкретного сказать не могу.
— Вы уничтожаете танки в основном с помощью артиллерии? Или с помощью ракет, гранатометов и беспилотников тоже?
— У нас все это есть. У нас хорошее вооружение. И противотанковые устройства, и коптеры, и артиллерия. Все это хорошо взаимосвязано и хорошо работает. Это видно на практике.
Причем не только на Донецком направлении, но и под Угледаром, и на остальных направлениях. Важно переформатировать, связать подразделения, чтобы все работало как единый механизм.
— Первый свой боевой выход помните?
— Уже нет.
— А что помните?
— Недавно получил осколочное ранение. Враг скинул с беспилотника два ВОГа (выстрел осколочный гранатомётный. — Ред.). От одного я не успел уклониться и небольшой осколочек вошел под лопатку.
— Кто вас вытащил с поля боя?
— Коллеги по работе (смеется). Эти мои товарищи и сейчас находятся на позициях. Они тоже добровольцы и тоже из Ростова. Один из них с позывным «Малыш» оказал первую помощь и доставил до точки эвакуации.
— В чем состояла первая помощь?
— Просто перевязали рану. Проблема в том, что вывезти раненых с позиций довольно трудно и не всегда это получается, потому что мы находимся под обстрелами. Тем не менее меня вывезли на точку эвакуации. Машина увезла и все. А дальше — госпиталь.
— Бойцы говорят, что когда получаешь ранение, не сразу понимаешь, что тебя ранили.
— Это правда. Идет большой выплеск адреналина. Ты не понимаешь, что происходит, но ты понимаешь, что тебе нужно делать. У нас это доведено до автоматизма.
— Боль потом ощущали?
— Нет. К физической боли мы привыкли уже давно.
— Некоторые бойцы говорят, что когда ты впервые получаешь ранение, теряешь ощущение неуязвимости. У вас что-то такое было?
— Нет. Один мой товарищ в ноябре получил очень тяжелое ранение. В него вонзилось 15 осколков. Сейчас он вернулся на фронт. У меня тоже нет никакой боязни. Мы все надеемся на скорейшую победу.
— Вы сказали, что пошли на фронт, потому что не могли остаться в стороне. Вы понимаете, против кого и за что воюете?
— Мы воюем против Украины и против Запада. Мы воюем против однополярного мира. Мы воюем против 50 стран.
Очень многие спрашивают: зачем вы туда пошли? Так мой родной дом (где сейчас живет моя дочка) находится в 200 километрах от линии соприкосновения. Лучше врага остановить там, чем у себя.
Мы сражаемся за нашу Родину и нашу свободу. Чтобы страна могла существовать дальше. Чтобы с ее интересами считались во всем мире.
— Говорят, что армия напоминает обычный трудовой коллектив, где 10% — активные, 10% — лентяев, а 80% работают от случая к случаю. Это так?
— Это вообще не так. В армии нельзя не доверять друг другу. Это на обычной работе у тебя с кем-то могут быть не очень хорошие отношения, потому что это не имеет значения. А на войне ты должен быть на 100% уверен, что тебе помогут твои товарищи, не опасаясь обстрелов.
Должно быть истинное боевое братство. Дружба на войне и дружба в мирной жизни — это абсолютно разные вещи.
— Было ли к вам снисходительное отношение со стороны донецких, в том смысле, что они тут восемь лет воюют, а ты ничего не понимаешь?
— Когда я заходил на позиции, я был единственным добровольцем-россиянином. Остальные были из Донецка. Отношения у меня с ними складывались по-разному, но у нас очень схожий менталитет.
Да, не все жители Донецка были готовы строить Русский мир. Но конкретно там, где я служу, все ребята настроены на победу. Все очень ждали, когда придет российская армия.
— Ожидали ли они, что СВО так затянется?
— Быстрой победы никто не ожидал. Враг серьезно подготовлен. Они восемь лет профессионально готовились к войне под руководством хороших инструкторов. Не надо думать, что мы воюем с глупцами или наркоманами. ВСУ профессионально исполняют свой долг. Было бы глупо относиться к ним неуважительно.
— Как поменялась боеспособность «Георгия Победоносца» по сравнению с тем, когда вы туда пришли?
— Технологии идут вперед. Если раньше нужна была разведка, то сейчас достаточно запустить беспилотник, чтобы он полетел. Модернизируемся.
Очень многие ребята из разных уголков нашей страны оказывают нам волонтерскую помощь. Мы постоянно выезжаем на полигоны и что-то новое для себя усваиваем. Боеспособность личного состава тоже потихонечку улучшается. Люди осваивают новую технику. Нужно жить в ногу со временем и воевать в ногу со временем.
— Расскажите, как погиб ваш брат?
— Его убил снайпер с очень большого расстояния. Вполне возможно, что это был иностранный наемник. Мы с ним много жили и работали вместе. Через многое с ним прошли.
— Лично наемников видели?
— Не встречал.
— А с их снайперами у нас получается бороться?
— У нас тоже есть группы быстрого реагирования, которые все выслеживают и высматривают, пытаясь предотвратить такие случаи. Ребята из разведки очень хорошо работают.
— Кроме брата, многих вы потеряли из товарищей, с кем близко общались?
— Многие друзья сейчас стоят на разных направлениях: под Угледаром и под Бахмутом. Недавно я потерял друга, который служил в ЧВК «Вагнер». Остальные, слава богу, пока что живы. Борются за жизнь в ожидании победы.
— На каком направлении были в последний раз? Какова обстановка?
— Первая линия обороны Донецка. Обстановка сейчас везде очень накаленная. Наши враги получили очень много снарядов.
Вы же сами видите, что британские ракеты летят по тыловым городам вроде Луганска. Они могут бить на расстояние в 150—200 километров. Очень много дронов с профессиональными операторами. Но мы с этим боремся. Стараемся их сажать, забирать, переделывать и посылать в их сторону.
— Правду ли говорят, что наша сторона сейчас стала несколько экономить снаряды в ожидании большого наступления?
— Снаряды есть. Нам есть чем работать. А о том, что вы спросили, можно рассуждать вечно. Мы об этом точно не знаем, потому что это уже на уровне политики. Мы же не знаем, когда СВО закончится и каковы будут ее границы. Я не знаю, пойдем ли мы дальше или остановимся на определенных направлениях.
Но мне кажется, что расчет снарядов определяется именно этим.
— А вам легко сражаться, если вы не до конца понимаете, какова конечная цель СВО?
— Мне в любом случае легче сражаться, чем давать интервью. Ко всему привыкаешь. Мы просто будем стараться продвигаться как можно дальше.
— Что чувствуете в момент боя? Страх? Азарт? Или там вообще ничего не разобрать?
— Страх в момент боя должен присутствовать всегда. Азарта там никакого быть не должно. На войне нет места романтике. Лично у меня изначально не было романтического взгляда на войну. Я никогда не видел в ней никакой романтики.
О смерти нужно думать всегда, потому что смерть на войне любит тебя не меньше, чем жизнь.
— Есть ли откровенные проблемы со снабжением у вашего подразделения?
— Все как у всех. У всех есть проблемы на разных направлениях. Не все ребята оснащены по последнему слову техники. Не у всех хорошая броня и оружие.
Но организация «Русский союз», от которой я сейчас нахожусь, оснащает ребят бронежилетами, касками и кевларовыми костюмами. Их недавно прислали ребята из Красноярска, за что мы им очень благодарны.
— Это связано с тем, что на любой войне всего не хватает? Или мы могли бы что-то достать, но не достали?
— Это можно было бы все достать, но мы это не достали по каким-то причинам (смеется). На мой взгляд, мы в принципе не были готовы воевать на многих направлениях сразу. Мы не ожидали, что будем воевать с 50 странами мира. У них оснащение тоже на высоком уровне.
Но сейчас наша машина тоже начинает развиваться. Сначала ее нужно разогреть, а потом мы начинаем идти, идти, идти.
На мой личный взгляд, нашей основной проблемой является отсутствие офицеров с реальным боевым опытом. Откуда им взяться? Россия же очень давно не воевала. Ребят, которые были в Сирии, на всех не хватает. В основном они работают в ЧВК «Вагнер». А те люди, кто прошел Афганистан и Чечню, — слишком возрастные. В основном, они выступают как кураторы.
Сейчас война уже другого формата. Используются другие средства борьбы. Например, от таких подразделений как разведка становится меньше толка. Их нужно переформатировать и более тщательно управлять дронами. Зачем рисковать людьми взводом или отделением из 20—50 человек, когда обстановку можно увидеть с неба?
— Вы сказали, что Россия всегда долго запрягает, но быстро едет. Поняли ли вы на личном опыте, почему так?
— Повторюсь, это отсутствие практики. Слишком долго мы не воевали. Слишком долго ждали чего-то и не показывали зубы. Но ничего. Сейчас наверстаем.
— Про самый трагичный случай вы сказали. А помните самый забавный?
— На войне без юмора никуда. Если ты этого не понимаешь, то для тебя это очень плохо.
Самый забавный случай я сейчас не вспомню. Но в основном все крутится вокруг наших личных приколов.
Я помню, как однажды моего друга «затрехсотило» и очень тяжело было выйти с позиций. Он был очень тяжело ранен. В таких случаях счет идет на секунды. Но мы пытались его подкалывать, и это ему помогло. Он выжил. Всю дорогу бежали, улыбались, надеялись на лучшее.
— Если говорить однозначно, кто сейчас побеждает? Мы или они?
— Мы. Мы однозначно победим, вопрос только во времени и в том, сколько для этого придется потратить наших человеческих ресурсов.
Много ребят погибает. Причем погибает очень много ребят из Донецка, о которых у нас, к сожалению, редко рассказывают как о героях. Я надеюсь, что в будущем это придадут огласке. И те же самые ордена (хоть ими и не вернуть ребят) найдут своих владельцев.
— Нужна ли нам еще одна мобилизация?
— Наверное, да.
Я не могу сказать про другие участки фронта, но конкретно нам не хватает личного состава. Много ребят ранены. Многим нужно подлечиться и восстановиться. Поэтому пока ждем добровольцев.
Но, повторюсь, мне пока непонятно, до каких рубежей мы планируем дойти в рамках СВО. Поэтому решение о том, будет ли еще одна волна мобилизации, зависит только от этого.
— Вас раздражает, что Москва будто бы живет своей жизнью и не понимает, что там происходит? Или пусть живет?
— Пусть живет. Мы там находимся именно для того чтобы здесь было как сейчас. Пусть люди спокойно гуляют по парку, а дети спокойно ходят в школу. Мы пытаемся остановить врага на той земле.
— Дальнейшие планы на жизнь есть?
— Их сейчас никто не строит. В планах только победа. Только после этого можно будет строить планы на жизнь.