Они на французском и на русском языках рассказывают, что 30 марта 1814 года в этом месте русские казаки положили начало французским кафе-бистро. Потому что требовали от французских официантов и особенно официанток "сделать все быстро" — напоить, дать закусить и полюбить.
Француженкам это, мол, так понравилось, что за кафе так и осталось это название.
Помня об этом и указывая на доски, я как-то рассказал французскому официанту, что мой далекий прапрапрапрадед был там, на Монмартре, в 1814-м.
Он переспросил, правда ли это? Я подтвердил (а это таки правда), и каково же было мое удивление, когда через пару минут он появился с огромным бокалом пива на подносе и на вытянутой руке, манерно вручил его мне со словами "Это презент!".
Это было неожиданно, но крайне приятно, что и говорить. А говорить было и есть, о чем, и никакая сегодняшняя "отмена России" этому не помеха!
В 2 часа ночи ровно 209 лет назад была подписана капитуляция Парижа, что и стало первым триумфальным завершением не только наполеоновских войн в Европе, но и личным триумфом российского императора Александра I в противостоянии с его французским визави императором Наполеоном I Бонапартом.
После Тильзитского мира 1807 года Наполеон даже называл Александра "брат мой". Но с тех пор прошло 7 лет, и русский "брат" продиктовал волю запросившей перемирия столице Франции: "…Прикажет остановить сражение, если Париж будет сдан: иначе к вечеру не узнают места, где была столица".
"Брат" Наполеон стоял в это время в 180 километрах от столицы своей империи в Сен-Дизье. Его банально обманули – выслали против него 10-тысячный кавалерийский корпус российского генерала Фердинанда Винценгероде при 40 орудиях.
Наполеон его разбил 26 марта и ждал продолжения. А союзные войска России и Пруссии (100 тысяч солдат из которых 63 тысячи – русские) пошли на Париж и накануне, 25 марта, под Фер-Шампенуазом разбили спешащие на соединение с армией Наполеона французские корпуса маршалов Огюста Мармона и Адольфа Мортье, заставив их откатиться к Парижу.
И уже 29 марта союзные армии подошли вплотную к передовой линии обороны столицы.
Наполеон высоко оценил решение противника: "Это превосходный шахматный ход. Вот никогда бы не поверил, что какой-нибудь генерал у союзников способен это сделать". И поспешил со своей небольшой армией на спасение Парижа, однако было уже поздно.
К 5 часам дня 30 марта 1814 года маршал Мармон отправил парламентера к русскому императору с просьбой о перемирии. К тому времени наместник Наполеона в Париже, его старший брат Жозеф Бонапарт уже оставил столицу на Мармона.
С полномочиями сдаться, чем так разозлил брата-императора, что тот даже запретил жене Марии-Луизе с ним общаться и держаться от "предателя" подальше.
Но главное случилось еще раньше: солдаты и казаки российского генерала Александра Ланжерона, будущего устроителя Одессы (да-да, одесский Ланжерон — это в его честь) и генерал-губернатора Новороссии, штурмом взяли Монмартр, господствующею высоту столицы Франции, откуда она просматривалась и простреливалась во все стороны.
Условия капитуляции написал оставленный у французов заложником на время перемирия полковник граф Михаил Орлов, и император Александр ее принял. Маршал Мармон вручил Александру ключи от Парижа. Французы выпросили для себя лишь прав уйти с армиями из поверженной столицы на северо-запад. К Наполеону.
А дальше в полдень 31 марта 1814 года эскадроны кавалерии во главе с императором Александром I триумфально вступили в столицу Франции. И случилось то, о чем потом написал будущий декабрист, участник битвы за Париж Николай Лорер:
"Колонны наши с барабанным боем, музыкою и распущенными знаменами вошли в ворота Сен-Мартен… Любопытное зрелище представилось глазам нашим, когда мы… очутились у Итальянского бульвара: за многочисленным народом не было видно ни улиц, ни домов, ни крыш; все это было усеяно головами, какой-то вместе с тем торжественный гул раздавался в воздухе.
Это был народный ропот, который заглушал и звук музыки, и бой барабанов. По обеим сторонам стояла национальная гвардия… От десяти часов утра войска шли церемониальным маршем до трех часов".
Это был триумф. Но заключался он даже не в таком торжественном вхождении в Париж, а в его не менее блистательном приручении. Все дело в том, что во Франции, крайне уставшей от наполеоновских войн и потерявшей в них добрую половину мужчин, все равно были сильны бонапартисты.
Они даже сбивались в партизанские отряды и нападали на обозы союзных войск. Кроме того, "цивилизованные" французы боялись "варваров" из России.
В тогдашних информационных войнах русских, особенно казаков, СМИ и листовки изображали дикими и лохматыми медведями или циклопами с одним глазом во лбу из вечно холодной и голодной страны, обвешанных ожерельями из человеческих ушей и пытающихся человечиной, которые принесут смерть, разрушение и насилие.
Известен хрестоматийный сюжет об атамане донских казаков, будущем графе Матвее Платове, описанный в мемуарах жены наполеоновского генерала Жана Андоша Жюно. Зайдя в дом, Платов взял на руки девочку полутора лет, а ее мать тотчас же заголосила и бросилась ему в ноги.
Атаман долгое время не мог понять, что кричит ему обезумевшая женщина, и только потом ему перевели, что та просит "не есть ее дочь".
Но каково же было удивление французов, которые увидели перед собой обычных, здоровых и красивых солдат и таких же воспитанных и почти поголовно говорящих по-французски офицеров, одетых в приличную униформу и практически не позволяющих себе чего-либо предосудительного.
Николай Бестужев, лейтенант, историограф флота и писатель так писал об этом: "Русские, которых они нашли вовсе не такими, как воображали: стройность их полков, блестящая щеголеватость офицеров, говоривших с жителями их языком, красота русского царя, миролюбивые его намерения, кротость в войсках, какой не ожидали, — всё это было так внезапно для парижан, так противоположно тому, что они привыкли воображать…".
Экзотику привнесли в Париж только казаки да азиатские полки русского корпуса, расположились лагерем в городском саду на Елисейских полях. Первые, бородатые, в шароварах с широкими саблями, и в Париже вели себя, как дома на Дону.
Жгли костры и готовили себе еду, которую покупали у местных торговок, в прудах Фонтенбло выловили и съели всех карпов, мыли коней прямо в Сене и сами принимали водные процедуры с конями, шумно, весело и в подштанниках или вообще нагишом, чем приводили французских барышень в неописуемый восторг.
Русские казались им незлобивыми, добрыми, простодушными, но не слишком деликатными в обращении великанами. Парижанки давали солдатам первые уроки этикета. А пугали их только азиатские конные полки.
Они ужасались почему-то при виде верблюдов, которых привели с собой калмыки и падали в обморок, когда к ним приближались татарские или калмыцкие воины в своих кафтанах, шапках, с луками через плечо, и с пучком стрел на боку.
А случилось это потому, что император Александр строго-настрого запретил своим войскам обижать французов вообще и парижан в частности. Кроме того, чтобы избежать грабежей, император приказал выдать наперед жалование за 1812, 1813 и 1814 года.
У солдат водились деньги, и они ними охотно расплачивались. А офицеры вообще превратил королевский дворец Пале-Рояль в игорным дом с азартными играми, вином рекой и куртизанками, устраивая там поистине вакханские кутежи.
Об их размахе достаточно сказать, что будущий военный губернатор Санкт-Петербурга и незадачливый усмиритель будущих декабристов генерал Михаил Милорадович пропил и прогулял в Пале-Рояле свою зарплату-жалование на три года вперед.
Русские солдаты даже спасли от разрушения Вандомскую колонну, когда ее, созданную в честь побед Наполеона, хотели на радостях разрушить антибонапартисты. Ни один экспонат не пропал из парижских музеев, ни одна картину или скульптура не были испоганены.
А пример подавал сам император Александр. Он, молодой и красивый, часто запросто выходил на парижские улицы и беседовал с парижанами обо всем.
Он великодушно простил французам разоренную и сожженную Москву, конюшни в Кремле и храмах, расстрелы русских прямо у алтарей. И не отдал своим солдатам приказ "три дня на разграбление". А когда он приказал еще и восстановить зеленые насаждения на Елисейских полях, случайно уничтоженные расположившимися здесь частями русской армии, его полюбили еще больше.
А 10 апреля на православную Пасху на Place de la Concorde – площади Согласия было устроено торжественное богослужение. На берегу Сены был установлен помост с алтарем. Вокруг выстроились войска.
На помост поднялся русский император Александр I в сопровождении прусского короля и православных священников. Пехотинцы обнажили головы и опустились на колени. Кавалеристы опустили вниз свои сабли. Священники в золотых ризах озвучили славянское пение и древние византийские мелодии.
Эффект от красоты службы и благочестия русских был настолько велик, что император в своем письме в Петербург написал: "Мне было забавно видеть, как французские маршалы, как многочисленная фаланга генералов французских, теснились возле русского православного креста и друг друга толкали, чтобы иметь возможность к нему приложиться".
Чтобы понять степень благодарности парижан русским "оккупантам", стоит, наверное, вспомнить, что военному губернатору российскому генералу Фабиану Остен-Сакену, который пресекал и без того немногочисленные безобразия на корню, при окончательном оставлении русскими Парижа в июне 1814 года подарили золотую шпагу, осыпанную бриллиантами, на которой честь честью красовалась надпись: "Город Париж — генералу Сакену".
С обоснованием награды: "Он водворил в Париже тишину и безопасность жители, благодаря бдительности его, могли предаваться обыкновенным своим занятиям и почитали себя не в военном положении, но пользовались всеми выгодами и ручательствами мирного времени".
Но на самом-то деле все было не так уж сусально и пасторально, как хотелось бы. Несмотря даже на то, что уже 6 апреля 1814 года император Наполеон подписал свое первое отречение от престали был отправлен на остров Эльбу.
"Он отрекся от престола. Это способно исторгнуть слезы расплавленного металла из глаз сатаны!", — написал тогда великий поэт и лорд Джордж Байрон.
И было отчего расстраиваться русским: как обычно, увы, за ту кампанию больше всех своим жизнями заплатили именно они. Даже при взятии Парижа погибло 8-9 тысяч наступавших, и более 6 тысяч из них были русские.
А за всю кампанию русские поистине заплатили страшную цену: в битвах с Наполеоном в России ее армия потеряла 80 тысяч человек, а заграничный поход обошелся ей в 120 тысяч человек боевых потерь. Ровно в полтора раза больше. Сбылись пророческие предсмертные слова фельдмаршала и "хитрого северного лиса" Михаила Кутузова: "Самое легкое дело — это идти теперь за Эльбу. Но каково-то вернемся? С рылом в крови?".
Так и возвращались. Но с победой. И обожанием царя всей Европой.
А Александр I ну очень хотели быть и прослыть европейцем, точнее – таким, каким ему не удалось стать в самой России, где он задумывал реформы, но так и не смог на них настоять.
А вот полякам, которые вновь вернулись в лоно Российской империи ровно за месяц до начала Заграничного похода, 12 декабря 1812 года он объявил амнистию всем полякам, которые участвовали в русской кампании Наполеона. А в самом начале нашествия Бонапарта под знамена "Великой армии" встало до 80 тысяч человек.
И зверствовали они в России почище французов, вымещая на русских свою неизбывную русофобию.
Более того, главнокомандующим в самых громких и славных сражениях, в том числе в "Битве народов" под Лейпцигом в 1813 году и при взятии Парижа, был австриец Карл Филипп цу Шварценберг. Да-да, тот самый, что был одним из военачальников "Великой армии" Наполеона, что вторглась в пределы России.
Он тогда командовал тридцатитысячным корпусом и воевал с армиями генерала Александра Тормасова и адмирала Павла Чичагова.
Это так возмутило русских дворян, увидевших, как в Европе монархи живут со своими дворянами и народом, до глубины души и, по мнению многих, в немалой мере способствовало движению декабристов.
Сама же Польша долгие годы была головной болью русских царей, источником смут и очагом восстаний. И с конституцией своей она рассталась после подавления восстания 1830 года. Но к тому времени уже были повешены пять декабристов, которые были Наполеона и поляков в его армии.
Не все так благостно было и со снабжением русской армии. В Париже было все хорошо, но вот строевые части под ним и в провинции жили буквально впроголодь. Артиллерист, участник похода штабс-капитан Илья Радожитский, вспоминал: "Но как у нас карманы были пусты, то мы не покушались зайти ни в одну ресторацию. Зато гвардейские офицеры наши, вкусив всю сладость жизни в Пале-Рояле, оставили там знатную контрибуцию".
Еще один русский офицер, Алексей Карпов о своем пребывании в Париже записал:
"Так как война кончилась, следовательно, и фуражировка запретилась, а потому явился у нас в корпусе во всем недостаток, — в фураже, в провианте, даже и в дровах — а доставления ниоткуда не было. Тут мы и узнали всю тяжесть войны.
Главное же начальство собралось все в Париже, пировало от радости с Государем, а войско терпело во всем недостаток, и никто о том не думал, ни один генерал или полковой командир — все пресмыкалось в Пале-Рояле.
…Когда мы проходили через Версаль своим парадом, как только можно чище и опрятней одеться старались. Но как вошли в Версаль, народ французский, видя нашу негодную одежду, разных цветов крестьянского сукна мундиры, людей, изнуренных до чрезвычайности, из которых половина босых, говорил: "И эти нас побили?".
Но побили же! Однако не для российского государственного, а для личного императорского престижа Александра I. Государственный секретарь Российской империи Александр Шишков, как известно, уже тогда указывал: "Мы идем единственно для европейцев, оставляя сгоревшую Москву, разгромленный Смоленск и окровавленную Россию без присмотра, но с новыми надобностями требовать от нее и войск, и содержания для них. Россия жертвует собою для других и ратоборствует больше для славы, нежели для пользы своей".
Вторил ему и фельдмаршал Михаил Кутузов: "Я нисколько не уверен, что полное уничтожение империи Наполеона было бы уже таким благодеянием для света... Его наследство досталось бы не России и не какой-либо иной континентальной державе, но той державе, которая уже и теперь владычествует на морях и чье господство сделалось бы тогда невыносимым".
Англии, то есть, стране, где "англичанка гадит" России до сих пор.
И вы не поверите, но не все путем даже с бистро. Казачья версия происхождения этого названия, увы, не находит подтверждения у французских языковедов, ибо первые упоминания использования слова "bistrot" во французском языке относятся лишь к 1880-ым годам.
Специалисты указывают и на похожие диалектные и просторечные слова, например, bist(r)ouille, bistringue или bistroquet. А французский этимологический словарь "Robert" вообще связывает бистро с диалектным bistouille – "пойло, плохой алкоголь".
Одно утешение: именно в бистро появилась традиция убирать пустые бутылки со стола, ибо "денег не будет". Все дело, оказывается, в том, что официанты во французских питейных заведениях не учитывали количество отпущенных клиентам бутылок, а попросту пересчитывали пустую тару на столе.
Смекалистые казаки отметили такой способ подсчетов, часть бутылок переправляли под стол и порой так неслабо экономили, что традиция пришла с ними и домой, в Россию.
Есть еще две почти современного параллели из того взятия Парижа.
Во-первых, бывший градоначальник Москвы, граф Федор Ростопчин вспоминал о небоевых потерях русской армии -- банальных дезертирах в уже поверженной Франции. Он писал: "Старики унтер-офицеры и простые солдаты остаются во Франции… Они уходят к фермерам, которые не только хорошо платят им, но еще отдают за них своих дочерей". Еще бы! Не просто работники, но еще и русские мужики. Ну, вы меня понимаете… Хотя для России – первые релоканты на нынешнем сленге…
Во-вторых, русские таки заявили о себе в Европе надолго. О чем и говорит, например, императорская шутка уже 1844 года "выпуска. Тогда в России правил брат Александра I Николай I. И когда он узнал, что в Париже готовится к постановке откровенно антироссийская пьеса "Павел I", то -- как сын "главного героя" пьесы -- направил во Францию письмо. И в нем он указал, что если пьесу все-таки поставят, то он пришлет во французскую столицу "миллион зрителей в серых шинелях, которые освищут это представление".
И тогдашние французы его поняли. А вот нынешние желают России "стратегического поражения" -- забили, значит. И не только они...