У бомбоубежища северодонецкого «Азота» суета: люди с большими сумками быстро идут к автобусу или грузовику. Мирных жителей, которые прятались в промзоне, вывозят в город.
Пока взрослые лихорадочно собирают вещи и гасят свет в бетонном подвале, где, как в казарме, стоят ряды двухъярусных коек, на выходе плачет девочка — у нее сбежала кошка, с которой она играла долгие месяцы сидения в подземелье.
Теоретически выбраться с завода было можно — только вот в промзоне шел бой. Про зеленый коридор, предоставленный российской стороной, заложники «Азота» слышали, но перемирие было сорвано украинскими военными практически сразу.
«Захисники» как-то предложили эвакуироваться, но просто никого никуда не повезли.
«Защитники… — с сарказмом говорит Георгий, работник "Азота", он уже попросил у кого-то георгиевскую ленточку и повязал ее на синий комбинезон. — Предлагали на броне выехать, на бэтээрах, на Бахмут. А мы что ж, дураки? Потом не приехали даже. Записалось три человека, а они не приехали. Никого не эвакуировали. О том, что были открыты зеленые коридоры, тоже не знали, узнавали по радио. А это очень тяжело, потому что то, что по радио услышали, ждали официальной информации от кого-то из начальства, но ее ж не было».
© Филипп Прокудин/Украина.ру
Северодонецк Азот разрушения журналист Филипп Прокудин
Сергей, еще один заложник «Азота», в ожидании автобуса вспоминает, что пытаться сбежать с завода было просто опасно: «То, что за зеленый коридор по радио говорилось, они начали с самого утра ***** (бьет. — Прим. ред.)».
— Укро***** (военнослужащие Вооруженных сил Украины. — Прим. ред.), — подает реплику отец Сергея — Виктор, поглаживая сидящего на руках кота.
— А как отзываться [о них], если танчик возле моего цеха катался и ***** (бил. — Прим. ред.) по стенам, по нам, — оправдывается за отца Сергей.
Многие держались за предприятие и за город, потому что бежать-то было некуда. Эвакуировавшиеся в другие города в начале боевых действий, возвращались, уверяют собравшиеся у выхода из бомбоубежища.
«[Аренда квартиры] начиналась от шести [тысяч гривен], потом стало десять тысяч, те, кто в Днепр выезжали, через месяц вернулись обратно», — рассказывают они.
Алексей, собирающий вещи в полутьме подвала, рассказывает, что украинские военные уже во время боев в Северодонецке препятствовали эвакуации с территории завода.
«Сказали никого не впускать, никого не выпускать (…). В город нельзя было», — сообщает он о распоряжениях вэсэушников, пытавшихся обороняться в промзоне.
Под разговоры люди садятся в автобус, девочка, потерявшая кота, успокаивается. Едва салон заполняется, водитель рвет с места (привычка ездить по пустому городу, куда «прилетает», никуда не делась) и жизнерадостно сигналя военным мчится по улицам, где намечена колея среди покрывающих проезжую часть крошки от битого кирпича, гильз, осколков снарядом.
<…>
— Вы были в батальоне «Айдар»?
— В 2019 году, пробыл там чуть-чуть, уволили по статье, говорили, что служить не пойдешь… Несовместимость какая-то… Сказали, что никуда больше служить не пойдешь, — Александр Лисеев говорит сбивчиво и путано.
У него есть все основания: он сидит во дворе дома в Северодонецке. Во взглядах стоящих вокруг мужчин то особенное непроницаемое и отсутствующее выражение, по которому нельзя понять, как они относятся к сказанному.
И для военных Луганской Народной Республики, и для бойцов полка «Ахмат» служба в «Айдаре», батальоне, известном своими садистами и мародерами, это клеймо. Поэтому и выдает Александр, глотая воздух, рваные, почти бессвязные фразы.
По словам бывшего айдаровца, он тоже не захотел эвакуироваться из Северодонецка.
— По медицинским показателям [уволили]?
— Нет, мне оружие нельзя держать, некоторые приказы не выполнял, я начал чудить, чтобы меня уволили, — охотно пользуется он возможностью показать, что он был ни при чем.
Сообщили о бывшем айдаровце соседи Александра — они отдали его военный билет вошедшим в город бойцам союзных войск. Те «приняли» служившего в так называемом нацбате без лишних формальностей: лицо как будто немного расцарапано, под глазом наливается небольшой синяк.
«Уронили немного, когда брали, но живой-здоровый-целый», — подтверждает один из луганских военных безэмоционально.
А Александр так же путано, перескакивая с одного на другое, рассказывает, как попал в «Айдар» практически случайно, связей с сослуживцами не поддерживает:
«Как только уволился, человеку звонил с Красного Лимана, как телефон потерялся, больше никого не было… Когда призывался, военный сказал сначала, что пойдешь служить в 53-ю бригаду [Вооруженных сил Украины]… Потом у меня командир был, позывной «Черный», сказал, я тебя увольняю по статье».
По его словам, в «Айдар» шли за деньгами — там платили около десяти тысяч в месяц (около двадцати четырёх тысяч рублей), за передовую давали еще тринадцать тысяч гривен, плюс надбавки.
«В основном за деньгами [шли], молодые. С моей роты практически ни одного [идейного не было]», — убеждает Александр.
Послу службы в батальоне Александр устроился работать на «Северодонецкий стеклопластик», боевые действия встретил, по его словам, как обычный мирный житель города.
Что характерно, военнослужащих Вооруженных сил Украины он, как и многие жители освобожденных территорий, обладатели паспорта с тризубом, называет украинцами, отстраняя себя от «захисников».
«Со стороны украинцев не было никаких контактов, они закрывали нас в подвале, дайте хоть сигаретку, они как собакам нам кинут, позакрывали все двери, я понял, что они на "Азот" сбежали… Как с собаками обращались… Сами хозяйничали, взламывали наши квартиры ломиком, топором, в пятиэтажке, где бабушка моя, нет ни одной "живой" квартиры», — жалуется он.
В отношении к бывшим сослуживцам он солидарен с теми, кого автобус вывозит из промзоны «Азота».