Виктор Некрасов. Русский киевлянин, изгнанный из Киева

О доблести советских бойцов мы могли знать не только из корреспондентских заметок с линии огня, но и, например, из послевоенной «лейтенантской прозы» о солдатском быте. Пионером этого жанра считается Виктор Платонович Некрасов, написавший близкую многим участникам Великой Отечественной повесть «В окопах Сталинграда». Этот обаятельный поджарый брюнет с аккуратными усиками, в зрелые годы и в старости, как по мне, походивший чем-то на Алена Делона (и в молодости, и в старости), еще до войны много сделал как для государства, так и для Киева и его прославления. И в этом же городе ему «злом отплатили за предобрейшее».

Виктор Некрасов родился 4 (17) июня 1911 года в Киеве в семье врача (Зинаиды Некрасовой) и банковского клерка (Платона Некрасова). По маме Виктор — отпрыск аристократического рода Мотовиловых, правнук шведского барона, венецианских дворян, дальний родственник Анны Ахматовой со стороны матери, урожденной Мотовиловой.

Вскоре родители разошлись, Платон Феодосиевич работал в Петропавловске, а Зинаида Николаевна в 1912 году с сыновьями и сестрой Софьей уехала на учебу в Лозанну (Соня же обучалась на геолога). Потом мама с детьми перебралась в Париж — работать в госпитале. В 1915 году Некрасовы-Мотовиловы вернулись в Киев. В 1917 году папа умирает от сердечного удара. А в 1919-м, когда Петлюра взял Киев, франкоговорящего Колю за якобы шпионаж (нашли французские книги) убивают в Миргороде «красные».

Семья как-то пережила ужасы личной потери и гражданской. Подросший Виктор, помимо школьных предметов, изучал английский и французский. Окончил железнодорожную стройпрофшколу. Из любви к рисованию (карикатурам в том числе) пошел в архитекторы. Проектировал и возводил ж/д вокзал (1929-1930 гг.), спроектировал лестницу (1937-1938) на Аскольдовой могиле. За проект газетных киосков назначили премию, что пришлась кстати в час безденежья у семьи. Одновременно ходил в литстудию при Союзе советских писателей Украины, дебютировал в печати в московском журнале «Советский коллекционер» (1932). Бросил архитектуру и стал актером при Киевском театре русской драмы, работал театральным художником.

Выступая в гастролирующем железнодорожном театре в Ростове-на-Дону в 1941 году, познакомился с будущей женой, актрисой Галиной Базий. Молодых разлучила война (она сама его нашла уже в 1950-х). Рвался на фронт, отказавшись от брони, но только один из всей труппы отправлен туда в конце лета. Бился за Харьковщину, Донбасс, Мамаев курган (Сталинград), Одессу и Люблин. Дважды ранен, награжден медалями «За оборону Сталинграда», «За отвагу» и орденом «Красной звезды». В начале 1945-го демобилизован в звании капитана.

Вика — как его звали родные и друзья — уже работал завотделом в киевской газете «Радянське мистецтво» (1945-1947), но общегосударственную и мировую известность обрел после книги «В окопах Сталинграда» (черновое название — «На краю земли»), которую написал, разрабатывая правую руку после второго ранения. Писал ночами, а тетка — все семейство жило в коммуналке — ворчала: из 500 рублей ветеранской пенсии 400 уходило на керосин для лампы. Однако создатель материала позже уточнил: текст сочинялся, в основном, в доме у подруги юности Жени Гридневой, на дефицитных детских ученических тетрадях. Их во имя искусства иногда жертвовала ее маленькая дочь.

 

Рукопись Некрасов отправил в Москву другу, работавшему в журнале «Вокруг света», с просьбой пристроить ее куда-нибудь. Но папка по ошибке попала к некоей женщине. Она тоже крутилась в литературном мире и заинтересовалась нежданной посылкой.

В итоге, повесть опубликовали журнале «Знамя» в 1946 году. История ведется от лица лейтенанта, инженера-сапера Керженцева (Некрасова), описывающего свой боевой путь и переломное Сталинградское сражение. Книга демонстрирует как дух отваги, так и желание некоторых отсидеться и даже откровенное дезертирство. Показана армейская неразбериха, намек на проблемы со снабжением и эмоции, как они есть, без пафоса — разочарования, даже сомнения в победе. При этом красной линией просматривается готовность к самопожертвованию ради победы, роль дружбы и братства в ней.

За достоверную военную литературу автор, хоть и был обруган за «ремаркизм», а также преуменьшение истинного масштаба и исторического значения Сталинградской битвы, но получил Сталинскую премию второй степени. Главный редактор «Знамени» Всеволод Вишневский рассказывал, что Сталин лично внес в списки на премию эту книгу. Исходя из каких соображений генералиссимус выделил Некрасова, до сих пор неясно, но некоторые нынешние критики замечают, что повесть достойна даже первой премии.

Успех «В окопах…» оказался таким, что книжка была переведена на 36 языков и в переизданиях составляла более четырех миллионов экземпляров. К 10-й годовщине книги по ее мотивам сняли фильм «Солдаты», где сыграл Иннокентий Смоктуновский. Сценарий написал сам автор, а фильм получил премию Всесоюзного кинофестиваля. По мотивам другой великолепной фронтовой повести о солдате, вернувшимся с войны в Киев — «В родном городе» (1954) — снят фильм «Город зажигает огни» (1958).

В 1947 году Виктор избран зампредседателя правления Союза советских писателей Украины. В 1948-1950 гг — спецкор «Литературной газеты». С 1954 по 1970 годы печатался в журнале «Новый мир», считавшийся либеральным.

…Мама, бабушка и брат Коля на момент рождения Вики жили в доме №4 по улице Владимирской, на углу Десятинного переулка. Рядышком — Десятинная церковь, где покрестили младшего потомка. Она была разрушена в 1928 году, а 1936-м от нее не осталось и кирпича. Первозданный вид сохранился только на оцифрованных архивных фотокарточках, которые можно увидеть на очень интересном и информативном сайте памяти Виктора Некрасова.

По возвращению Зинаиды из Европы вся киевская ветка семьи, включая Софию, жила по адресу ул. Кузнечная (Горького, сейчас — Антоновича), 24а. После пожара в этом доме в 1943 году они съехали в коммуналку — дом №38а по этой же улице. Там же после службы и до 1950 года жил Виктор, а тетя оставалась здесь до самой смерти в 1966 году. С 1950 по 1974 год Виктор Некрасов проживал с мамой в доме №15 на Крещатике, в самом Пассаже. Галя же приехала к нему в 1971 году из Кривого Рога, где работала в местном театре, только после смерти Зинаиды Николаевны годом ранее. Пара оформила брак в 1972 году.

Пасынок Виктор Кондырев (сын Галины Базий, горный инженер, позже — переводчик и литератор, с соратниками руководит сайтом об отчиме) бывал в Киеве наездами, но обязательно — в квартире на Крещатике. Да и современники Виктора Некрасова, оставшиеся в живых, и знают-то Вику только по Пассажу. В этом писательском доме собиралось много-много друзей, и было весело. А подробно о том, какими были эти квартирники, о других моментах жизни Некрасова мне и рассказал Виктор Леонидович, уже 45 лет живущий во Франции.

— Как такового, распорядка дня у него не было, он мог проснуться в 8-9 утра, — вспоминает Кондырев. — Но завтракал и чаевничал он обязательно на кухне. Она была хорошей и заменяла повседневную столовую. Правда, утренний чай мог быть отложен ближе к полудню, если Некрасов перед этим слегка подгулял.

Сервированный по всем правилам обеденный стол домработница Ганя, практически член семьи, накрывала всегда в большой комнате. Хозяин любил незатейливые, но вкусные традиционные блюда — борщ, котлеты.

Знаменитым вечерним чаепитиям в компании ближайших друзей — несменная программа, начинавшаяся где-то в 9 вечера, — предшествовала прогулка по Царской (Владимирской) горке и обратно в любое время года. К выходу художник не сильно и готовился: одевался «по-простому» — не ярко, как рядовой советский гражданин того времени. Но летом обожал носить белые парусиновые брюки и рубашку, расстегнутую в жару чуть ли не до пупа. Он вообще прикипел к рубашкам с коротким рукавом, часто носил кеды. На улице, пока была в здравии, его сопровождала мама, Зинаида Некрасова. Для вечернего круиза у нее были платье и шляпка того же цвета и того же материала (но вообще она любила красиво одеваться в любое время года). Зимой же у Некрасова для выхода была соответствующая обувь и «зеленая куртка с цигейковым воротником», а голову он утеплял «модной в то время кепочкой».

— Шли также Ева и Исаак Пятигорские, — продолжает мой собеседник. — Лучшие киевские друзья, практически каждый день приходившие на чай. И вместе с ними еще пара человек, что заглядывали на огонек. Перед гулянием они обязательно брали сладкое в булочной на противоположной от Пассажа стороне Крещатика. С друзьями он также исходил весь Подол. Был там с ним раза два-три, поскольку жил в Кривом Роге.

По словам Кондырева, писатель всегда был приветлив и общался с массой людей, а некоторые из них приглашали его в скверик на Крепостном переулке у улицы Грушевского — одну из точек, где часто угощались чем-нибудь и покрепче.

А к прибытию основной гурьбы готовился чай. И обязательно с лимоном, который в те времена не так-то просто было достать. Так что частые гости Некрасовского дома нередко приходили со своими лимонами. А то были, не считая заезжающих в Киев многочисленных друзей: Владимир Киселев (отец писателя Леонида Киселева), инженер Олег Лапин, режиссер Рафаил Нахманович, архитектор Авраам Милецкий, литератор и журналист Рюрик Немировский, писатель Михаил Пархомов (часто с женой), режиссер Леонид Осыка и чета Пятигорских.

— Лимончик резался тонкими ломтиками, и все пили с ним чай. Мужчины пили его из подстаканников, женщины — из чашечек, — описывает трапезу Виктор Кондырев. — На столе всегда были сыр и халва, которую ели с маслом.

За чаем разговоры велись исключительно самые незначительные — простые, нейтральные, житейские. Было, конечно, место и спиртному, Некрасов любил выпить. Он не был таким запойным, как, к примеру, Высоцкий и Даль, но небольшие затмения случались, хотя потом быстро приходил в норму. Употребление алкоголя вылилось у него в плохую привычку, предполагает Кондырев, после войны и «фронтовых 100 грамм». В подпитии хозяин любил немного пошутить, поехидничать и потравить пошлые шуточки.

— Он обычно выпивал больше всех и в подпитии, как бы так сказать, докучал людям, которые сидели вокруг него, в основном, трезвые, — припоминает Кондырев. — Но агрессивным он в таком состоянии никогда не был.

И еще о прогулках. Виктор Платонович за всю жизнь объехал и обходил чуть ли ни весь мир, порою самому себе рисуя и отправляя открытки. До войны много путешествовал в пределах СССР, в 1950-1960-х был в европейских странах и США. Позже посетил Шотландию, Австралию, Андорру, Бразилию, Ватикан и прочие «экзотические» для советских людей государства. Поэтому-то не удивляет его страсть к гулянию. «Турпоходы» по обожаемому Киеву — в преданности которому он признался в «Записках зеваки» — вдохновляли Вику на писательство. Скажем, будучи фанатом древнего Подола, в своих произведениях он восхвалил Андреевский спуск и как архитектор высоко оценил расположенный там жилой дом, который назвал «замок Ричард Львиное Сердце». Здесь Вика также «открыл» знаменитый булгаковский «Дом Турбиных».

Хотя, по словам поэта Бориса Дабо-Николаева, все было не совсем не так. Будущий литературовед познакомился с Некрасовым в 17 лет, в 1963 году, благодаря своему другу, с которым посещал один литкружок — талантливому старшекласснику Леониду Киселеву. Его сборник стихотворений в том году опубликовали в «Новом мире». Туда эти стихи годом ранее передал Виктор Некрасов.

Так вот, Дабо-Николаев утверждает, что наводку на исторический объект мэтру дал Леонид Киселев, рассказав о своей лучшей подруге, студентке Вале, жившей на Андреевском спуске.

«…Валя ни от кого не скрывала, что наискосок от нее — дом Булгакова. Как-то Леня рассказал об этом Виктору Некрасову. Летом 1967 года в «Новом мире» появился известный очерк «Дом Турбиных», из которого и началась новая история этого дома», — указывает Дабо в своих мемуарах о Киселеве, написанных от третьего лица.

Был непривычно откровенным

…За столом разговоры на острые темы были негласным табу. Они велись или на улице, или в кабинете, или на балконе — чтобы обмануть прослушку киевского КГБ (писатель раздражал правящую верхушку, об этом ниже). Хотя то были не тайные заговоры о свержении режима, а, как говорит Кондырев, «анекдотики какие-нибудь, саркастические и иронические слова» в сторону власти. Хотя, например, обсуждались процессы против критиков советских методов управления — публициста и правозащитника Ивана Дзюбы и психиатра Семена Глузмана.

Вот что о настроении именитого жителя Пассажа говорил Леонид Киселев, который, как и Борис Дабо-Николаев, с самых юных лет был антисоветчиком и видел в Некрасове родственную душу.

«…30 января 1963-го года «Киевский комсомолец» пустил в мир заметки корреспондента АПН (Агентство Печати «Новости») Виктора Буханова о его приезде к Солженицыну в Рязани. Борис позвонил Лене (Киселеву. — Ред.). Тот при встрече рассказал, что тоже прочитал Буханова, но интереснее было послушать Виктора Некрасова, который специально ездил знакомиться. Он, как Буханов, характеризует Солженицына как человека замкнутого. Но не это главное. У Солженицына характер фанатика или основателя секты, почти то же самое. Для Некрасова самое главное — свобода. Он — европеец по происхождению и характеру. А Солженицын — человек лагерно-русский. Хочет изменить цвета, в которые окрашено ограждение…

Как позже сказал Леня, (Некрасов. — Ред.) был непривычно для последнего времени откровенным. Последнее время — это непрерывные проработки после выступления Хрущева на собрании творческой интеллигенции в марте 1963 года. Сигнал про конец оттепели…» — пишет Дабо.

Впрочем, утверждает Виктор Кондырев, отчим мог говорить о таких вещах только с оставшимися двумя-тремя верными друзьями, двое из которых те же Пятигорские. Пропорционально наращиванию давления на Некрасова сокращалось количество его соратников. Кто-то из них просил его даже и не звонить. Кто-то, втершись однажды в доверие (в том числе и через выпивку), тихо испарился.

— Друзей потихонечку, как говорится, «отшивали». Да они и сами опасались преследований и отошли в сторонку, чтобы не замараться, — отметил Кондырев.

Член КПСС еще с войны, Некрасов в силу честности не мог закрывать глаза на некоторые вещи. А власть и ее церберы не терпели своенравных выскочек. Так, за неучастие в кампании против космополитизма (1948-1953 гг) он был смещен с должности предправления СПУ. Повести «В родном городе» (1954) и «Кира Георгиевна» (1959) о послевоенном хаосе в стране, обвинен в дегероизации советского жителя и советского образа жизни. Описания Викой неприукрашенной, объективной реальности жестко редактировалась даже в «Новом мире». Путевые заметки «По обе стороны океана. В Италии — в Америке» (1962) разозлили Никиту Хрущева, а один из «коллег»-приспособленцев обозвал очерк «низкопоклонством перед Западом». За поддержку фильма своего друга Марлена Хуциева «Застава Ильича» (1962), разгромленного Хрущевым, снова попал под горячую руку первого секретаря ЦК Компартии.

Автора «Окопов» за отступление от соцреализма песочили во многочисленных публикациях и в 1963-м. Но это не действовало. «Я писал и буду писать правду, ту правду, которую мы защищали в окопах на Волге!» — отвечал на нападки он.

Но это еще не все. В 1966 году Некрасов собрал несанкционированный митинг в Бабьем Яру — в 25-ю годовщину массового расстрела евреев в этом месте, — куда пришло много простых и известных неравнодушных. Некрасов хотел четко дать понять чиновникам: тут должен стоять памятный знак в честь невинно убиенных. Ещё в 1959 году он написал заметку «Почему это не сделано?», где осудил план городских управленцев сравнять с землей священное место ради социальных построек. Благодаря этому великому поступку овраг оставили в покое и через годы таки установили там мемориал.

В том же 1966-м неугомонный Вика подписал письмо 25 деятелей культуры и науки против реабилитации Сталина, среди которых был и Хуциев. Отрицательно Некрасов отнесся и пражским событиям 1968-го.

Ретивый правдоруб окончательно достал Политбюро, и фронтовика добавили в «черный список». За либерализм и связи с российскими и украинскими антикоммунистами в 1968 году ему влепили партийный выговор, а в 1972 году (по другим данным, в 1973-м) — лишили партбилета. Книга «В жизни и в письмах» 1971 года была последней изданной в СССР.

В 1972-1973 гг. руководимый Юрием Андроповым КГБ организовал облаву на «антисоветские элементы». Андропов был уверен: с помощью западных спецслужб самиздатчики и инакомыслящие текстами и высказываниями подрывали изнутри социалистический строй. На Украине был арестован ряд известных оппозиционных литературоведов и парочка ученых. Среди них — друг Виктора Некрасова, математик Леонид Плющ. Еще один друг, киевский психиатр Семен Глузман, получил 7 лет лагерей и 3 года ссылки. У него нашли рукописи Вики, но доктор выдал их за свои, чтобы не подставлять друга. А Виктор Платонович не признавался, чтобы не сделать хуже Глузману. Рукописи Некрасова нашли и у 19-летней самиздатчицы.

«Закрыли» упомянутого Дзюбу, который был помилован лишь благодаря своему туберкулезу и своевременному заступничеству коллег. В Москве исключен из Союза писателей и помещен в психушку Владимир Максимов.

Апогей зачистки пришелся на 1974-й. 13 февраля выслан из страны Александр Солженицын, чуть позже эмигрировал в Париж, освободившийся из «больницы» Максимов. 17 января проведен унизительный обыск квартиры Некрасова и его гостей. Чекисты забрали рукописи, «запретные» работы других авторов, альбомы живописи и фотографии. Слежки, долгие допросы…И остановки милиционерами в Киеве и Москве (где он проживал у семьи Лунгиных) якобы для проверки личности, в том числе, по подозрению в угоне автомобиля, хотя Некрасов водить не умел.

Уязвленный и уставший от клеветы, Виктор Платонович в личном письме Леониду Брежневу от 20 мая пояснил, что не может более сносить оскорбления, и попросил генсека разрешение на двухгодичную загранвизу. В ответ — молчание, зато уже 29 мая Союз писателей Украины отчислил Некрасова «за поведение, несовместимое с высоким званием советского писателя».

Тогда Вика подал документы на трехмесячную визу в Лозанну для визита к родственнику. В конце июля разрешение было получено, а приглашение «оттуда» оформил родной дядя. 12 сентября 1974 года Виктор Платонович с супругой, взяв с собой собачонку Джульку, отбыли в Цюрих, имея в наличии 5-летние «загранки» и визу. Из-за потерянных документов на медаль за Сталинград он прикрепил ее к титульному листу «В окопах…». Таможенники пропустили.

— Я и еще десять человек провожали его до самого (аэропорта) «Борисполя», — вытягивает из памяти момент расставания Кондырев. — Мы остались перед входом в здание, дальше нас не пустили. Он зашел внутрь и помахал нам ручкой из дверей аэропорта. И все.

Членам семьи удалось воссоединиться только в 1976 году после того, как Некрасов попросил Луи Арагона замолвить слово за пасынка и невестку перед советским руководством. Оно как раз намеревалось вручить поэту орден Дружбы народов. Арагон, глубоко уважавший диссидента, ультиматумом вынудил Москву выпустить Кондыревых.

В отместку в том же году советским библиотекам поступил приказ: изъять книги автора — все издания, на всех языках. В 1979 году у него отняли гражданство — «за деятельность, несовместимую с высоким званием гражданина СССР». В 1983 году диссидент получил французский паспорт.

Некрасов был до мозга костей киевлянином и если писал о чем-то, практически всегда упоминал Киев. Ему было очень тяжело покидать любимый город, друзей. Но еще больнее было осознавать: подставили свои же — киевляне. Кто? Кроме столичных КГБ-истов, выслуживавшихся перед московским начальством, это и многочисленные пригретые властью «официальные» писатели (чьи работы издавались большими тиражами и выпускались регулярно в толстых украинских литжурналах), которые строчили доносы на Некрасова. Лизоблюды и стукачи, они не столько двигались вместе с линией партии, сколько по-черному завидовали его успеху, независимости, возможности путешествовать, смелости возражать партруководителям.

— Вся эта братия из «спілки письменников» Украины в большинстве своем была, простите, говнистой, — отзывается Кондырев о недоброжелателях отчима. — Я думаю, что они не только копали под него, но в доносах еще и добавляли своего. Назвать фамилии? Нет. Не потому, что не хочу, а потому, что просто совсем их запамятовал.

Лодырь, сибарит и бездельник?

Некрасов из Швейцарии перебрался в Париж — точку сбора политэмигрантов из Российской империи и СССР. Проводил встречи с другими антисоветчиками, участвовал в соответствующих акциях, виделся с «полузапрещенным» Владимиром Набоковым, два года был заместителем главного редактора журнала «Континент», работал с парижским бюро «Радио Свобода», газетами «Русская мысль», «Новое русское слово» и другими изданиями.

Жизнь была налажена, можно было спокойно творить, что и делал Некрасов (заграничная библиография у него внушительная). И выпивать, по наблюдениям Кондырева, стал куда меньше. Раньше же пил не только по привычке, но и от обиды на все многочисленные парткомовские выволочки и другие унижения.

Но на гладкой воде да иногда появлялась рябь. Так, например, случались у него разногласия со своим начальником, главредом ежеквартального христианско-либерального и общественно-политического «Континента» — тем самым Владимиром Максимовым, покинувшим Союз после принудительного психиатрического «лечения».

— Владимир Емельянович был человеком резким, нетерпимым к оппонентам, — разъясняет суть проблемы Виктор Кондырев. — Он постоянно видел вокруг себя врагов, которые хотят его очернить, называл их «холуями», «прислужниками КГБ». Либеральная часть советской эмиграции за такую резкость клевала Максимова и пыталась перетянуть на свою сторону Некрасова. А он был не против. Первые 2-3 года он переживал душевный подъем, шевелился в редакции, а потом как-то сник. Он не был таким активным и нетерпимым, как Максимов, его пугали такие люди, такая нетерпимость даже к своим недругам.

Тем не менее, когда Некрасов отошел от дел в «Континенте», обиды вроде как были забыты. И все же, на почве трений Виктор Платонович таки нажил себе пару недоброжелателей среди напарников.

Работавший в журнале Анатолий Копейкин (встретивший писателя в году 1985-м или 1986-м за стаканчиком алкоголя в баре парижской гостиницы — где остановилась правозащитница и диссидентка Елена Боннэр — но «обратиться к нему с разговором заробел») в этой связи утверждает, что поэтесса Наталья Горбаневская, также бывшая замглавредом ежеквартальника, о Некрасове «отзывалась брезгливо: «Лодырь, сибарит, бездельник».

— Максимов говорил мне, что хоть Некрасов ничего и не делал у него в «Континенте», но деньги он ему платил. Максимов был вообще зайчик, очень порядочный человек, — вспоминает тот период Копейкин.

Виктор Кондырев имеет по этому поводу однозначное мнение.

— Может быть, какие-то два дурачка из эмигрантской среды что-то тявкнули-вякнули, но никто на это не обращал внимания, так как все знали: Вика — это чудесный, порядочный, справедливый и высококультурный человек, — отрезает он.

В 1985 году, в «перестроечную» эпоху свободы, такой несправедливо изгнанный автор, как Некрасов должен был стать одним из первых репатриантов. По своему дому он очень скучал.

— В эмиграции не я ему рассказывал про Киев, а он — мне, — удивляет Кондырев. — До «перестройки» киевляне мало приезжали в Париж, но часто были москвичи. А они знали многое о жизни в Киеве, вот Вика их и расспрашивал о состоянии дел в Киеве.

Хоть и старенький, он, наверное, смог бы вырваться в родной Киев, как в 1943-м, после освобождения города, когда лечащий врач отпустила его (с незажившим бедром после первого ранения) повидаться с мамой.

Увы, «гласность» до диссидента не дошла. Это во Франции в 1986 году он был награжден орденом «Литературы и Искусств». А в 1987 году умер от рака легких, проживая остаток дней в местечке Ванва близ Парижа, в доме с Кондыревыми. Мог бы еще пожить, если бы не одержимость куревом…

…О том, что был когда-то такой известный горожанин, напоминает только памятная табличка у подъезда по ул. Крещатик, 15 — в глянцево-безжизненном Пассаже. Кто живет в писательской квартире №10 — неизвестно, она сдается в аренду «под офис», как и вся жилплощадь в этом крыле.
В квартире №7 по ул. Владимирской, 4, как сказали мне руководители сайта Виктора Некрасова, «живет один молодой парень, он занимает сейчас высокую должность — возглавил Киевскую областную администрацию», но связаться с ним не удалось. В этом доме тоже ни одной жилой квартиры, в полуподвальном помещении давно обосновался дорогой ресторан. На дверях домофоны и кодовые замки, камеры — зеваки не пройдут. Суровые охранники, естественно, не знают, кто такой Некрасов. Почти то же самое можно сказать про квартиры на улице Антоновича, разве что грозных секьюрити там нет.

Через друга, работника МВД, я даже достал номера телефонов, закрепленных за квартирами (кроме Владимирской), но на звонки никто не отвечал…

P.S. Майданы и Некрасов

Последний украинский фильм о Викторе Платоновиче Некрасове снят в 2015 году. В нем сообщается, что писателю «вменили буржуазный украинский национализм за то, что подписался под письмом против закрытия украинских школ и притеснения украинского языка».

Интересно, что, кроме как в этом фильме, об этом письме и подписью Некрасова под ним нет никаких сведений в Интернете.

Но в любом случае, в окружении Некрасова было трое-четверо принципиально говоривших по-украински людей, о которых наш литературщик всегда уважительно отзывался. Поэтому он, как свободолюбивый гражданин, на 100% приветствовал бы проукраинское движение и независимость украинской державы — как закономерный итог антисоветской политики. Он, возможно, даже бы стоял рядом с манифестантами на «гранитном майдане» в 1991-м.

А то, что начало происходить на Украине с 2014 года — уже другое дело. Вика был исключительно «советско-русским писателем, проживавшим в Киеве» (в городе, который, как утверждает Кондырев, «был просто Киевом, просто НАШИМ, а не «украинским» Киевом»). И русский киевлянин — по культуре, по воспитанию, по кругу друзей, написавший повесть «Девятое мая» (1984) — категорически бы отверг радикальный национализм и накаты на русскоязычное население Украины, на русский язык, попытки вычеркивания Великой отечественной из украинской истории, изъятие «неправильных» книг и травлю инакомыслящих в конце концов.

— Безболезненный уход Крыма он бы воспринял, думаю, нейтрально. А может, удивился бы нарушению статус-кво, как некоторые московские интеллигенты, которые были против того, — рассуждает Кондырев, — Но война на Донбассе поразила бы Некрасова в самое сердце. И он точно бы не поддержал антирусскую свистопляску с этими идиотами, которые нападают на русский язык, с этими истеричками-кугутами из Верховной Рады, с этими тетками, нападающими на бедных кассирш за то, что они говорят не по-русски.