Лето 2014 г. Мы с Игорем Димитриевым стоим в пробке на узкой улочке недалеко от совмина Крыма. Телефонный звонок:
«Здравствуйте! Меня зовут Андрей Бабицкий и мне сказали, что вы можете компетентно прокомментировать ситуацию в Одессе…»
Я делаю круглые глаза. Это имя я знаю с юношеских лет из репортажей НТВ: Чечня, любимый журналист боевиков, мутная история с обменом и вот это вот всё… Но по вопросам, по интонации я начинаю понимать, что это абсолютно наш человек. Я даже перепроверил, тот ли это Бабицкий…
Лето 2015. Я иду по пустынной улице Постышева мимо сталинской громады Минугля. В Донецке, в общем, и так не много народу и еще меньше машин, а в жару город совсем замирает. Навстречу быстрым шагом, в задумчивости уперев взгляд в раскаленный асфальт идет невысокий темноволосый человек.
«Здравствуйте, а я вас знаю. Вы Андрей Бабицкий. Вы у меня год назад интервью брали, меня Александр Васильев зовут».
Конечно, он не вспомнил. Сколько их было, тех интервью, даже за один этот год, но из вежливости сказал, что припоминает.
С тех пор мы подружились.
Я помню его душевный день рождения в конце внезапно холодного сентября того же 2015-го. Вскоре я уехал в Москву. Это сейчас все привыкли к колонкам Бабицкого в разных государственных и патриотических СМИ. Но если не верите, можете проверить — первые из них появились во мнениях на «Взгляде». Его гонорары, весьма скромные, я держал у себя и передавал в Донецк с оказией. Ему так было удобнее. Ведь туда, в Донецк, просто так не «кинешь на карту».
Как-то он истратил сумму за несколько месяцев на общий ужин в «Одессе-маме» где-то между Киевским вокзалом и гостиницей Украина. Но куда чаще, чем в ресторанах, мы с ним ужинали в одной копеечной кафешке с кулинарией напротив автостанции у Крытого рынка, завсегдатаями которой является не самая притязательная донецкая публика.
Помню его квартиру в мрачной панельной хрущёвке, в которую он перебрался из Праги. Изнутри она была уставлена авторскими предметами интерьера и всяким недорогим антиквариатом, который он усердно собирал по Донецку. Помню столетней давности настольные часы с музыкой и надписью: «Одесса» на циферблате. Андрей всегда заводил их, когда я приходил в гости.
Мы садились на тесной кухоньке, я пил чай, он пропускал рюмку. И говорили. О войне. Этой и прочих, которые ему доводилось повидать (он бесконечно и абсолютно искренне каялся за слова о «выпуклой войне»). Говорили об Одессе и Праге, Севастополе и Москве. О Достоевском и Ольшанском. О его причудливой родословной и его собственных лихих 90-х, в которые он был звездой либеральной журналистики. И вот тут есть один принципиально важный момент.
Всю жизнь Андрей Бабицкий искал правду.
Этот поиск привел от «Свободы» в кавычках и «благословенной Богемии» к подлинной свободе, которую он обрел в неприкаянном Донбассе. Грандиозностью выбора, который сделал этот маленький, тщедушный, мучимый болячками человек, меня всегда потрясала.
В какой-то момент ему даже надоело об этом со мной говорить, потому что он считал этот путь естественным для каждого честного человека. И тогда мы начинали снова говорить с ним о войне, исламе, 90-х, алкоголе, Холмогорове, Одессе, Троцком. И всегда о вере. О Боге. О России.