Даже в блистательном для российской истории XVIII веке генералам зачастую приходилось исправлять ошибки профессиональных дипломатов.
Русские войска под командованием генерал-аншефа Василия Долгорукова вступили на Крымский полуостров летом 1771 г. и заняли его, почти не встретив сопротивления.
Да и какое могло быть сопротивление, если за год до того под стенами осаждённой османской крепости Бендеры главы 20 ногайских родов (преимущественно едисанских) приняли российское подданство. Ногайцы были основной ударной силой войска Крымского ханства. А дальше сработал эффект домино: отсутствие должного сопротивления татар русскому вторжению оказало деморализующее воздействие уже на османские гарнизоны крымских крепостей.
Российская стратегия в отношении Крыма была определена ещё весной 1770 г., до триумфальных побед армии Петра Румянцева над турецко-татарскими войсками в Бессарабии, когда и предположить было сложно столь лёгкое подчинение Тавриды.
В высочайшем рескрипте на имя Петра Панина (командующего 2-й армией, прикрывавшей крымское направление) обозначались следующие перспективные цели:
1) добровольное отторжение татар от «подданства турецкого» и образование из Крыма «независимой области»;
2) принятие крымскими татарами русских гарнизонов до подтверждения независимости Бахчисарая султаном;
3) уступка ханом России некоторых пунктов для обеспечения русского судоходства на Чёрном море. Такими пунктами в Петербурге виделись, прежде всего, Керчь и Еникале, которые Екатерина II рассматривала как азовский аналог Гибралтара (и на которые претендовал ещё Пётр I по итогам участия России в Великой турецкой войне. — Прим. ред.).
Казалось бы, хан Сахиб-Гирей, посаженный на престол с согласия российских властей, должен был без особых возражений воспринять данную программу. Однако в самом начале переговоров о заключении русско-крымского мира выяснилось, что добиться его согласия на 3-й пункт будет чрезвычайно трудно.
Ситуация осложнялась тем, что без заключения соглашения с ханом крайне затруднительно было протолкнуть в большой русско-турецкий мирный договор пункт о независимости Крымского ханства.
Поскольку Россия в тот период рассматривала Крымское ханство как самостоятельное государство, то вести переговоры с его лидером необходимо было на равной основе, избегая мер силового давления. Крымские элиты быстро почувствовали это, перейдя из положения побеждённых в категорию равноправных переговорщиков.
К тому же российская дипломатия сама совершила действие, порядком усиливающее переговорные позиции крымцев. Ханству были переданы все доходы от бывших османских владений в Крыму, находившиеся в наиболее освоенной местности с многочисленным христианским населением, снабжённой морскими гаванями.
Противоречия между «пророссийской» ханской администрацией и русскими властями обнаружились уже в первые месяцы нахождения войск Долгорукова в Крыму.
Когда русский командующий уведомил Сахиб-Гирея о том, что его гарнизоны останутся в крепостях для защиты ханства от турок и им нужно на зимний период топливо, то получил следующий ответ: «Крымский же народ и без того разорён и безденежно не может дать русскому войску отопления». В отношении оставления русских войск хан утверждал, что раз ханство отделяется от османов, то защищаться от нападений должно самостоятельно.
Императорский манифест к жителям и владетелям Крыма провозглашал лишь освобождение региона от османского владычества и утверждал российское покровительство. Между тем инструкции главы российского МИДа Никиты Панина предписывали Долгорукову добиваться передачи России как минимум Керчи и Еникале, а по возможности и Кафы (Феодосии).
Долгоруков по этому поводу сокрушался: «Если б на первые мои донесения… получил точно об оставлении сих городов в воле Ея Величества, то б, конечно, не упустил исполнить, тем более что я не был тогда искатель их дружбы, а был победитель…»
Дальнейшее выполнение этой сложнейшей миссии было возложено на сотрудника Коллегии иностранных дел Петра Веселицкого, ставшего резидентом (послом. — Прим. автора) при хане. Российский дипломат требовал не просто отказа татар от упомянутых городов, но особого «просительного к императрице письма» о принятии их под свою власть.
Крымцы первоначально парировали эти притязания тем, что уступка трёх крепостей противоречит принципам свободы и независимости ханства. Затем пошёл в ход аргумент противодействия духовенства, поскольку эта сделка противоречит мусульманской вере.
Безрезультатно испробовав все возможные аргументы, Веселицкий заявил о необходимости направить дополнительные крупные средства на подкуп ханских чиновников. Императрица предписала выделить резиденту необходимые средства. Но и финансовые вливания к желаемому результату не привели. Впоследствии, кстати, Никита Панин упрекал своего подчинённого в неумеренном требовании денег.
Обстановка в Крыму явно не благоприятствовала успешному завершению переговоров.
На полуострове свирепствовало «моровое поветрие», уменьшавшее российский военный контингент, участились нападения на русских военных, ряд представителей местной знати вели активную переписку со Стамбулом, турецкие суда устраивали провокации у крымских берегов. Для того чтобы вывести переговоры из тупика, требовался какой-то неординарный шаг.
Осенью 1771 г. Екатерина II решила направить для ведения переговоров в качестве своего полномочного представителя генерал-поручика и Слободского губернатора Евдокима Щербинина. Генерал являлся специальным уполномоченным по ногайским делам, поэтому именно под его началом находились те самые мурзы, которые в 1770 г. перешли под покровительство России.
Посольство Щербинина прибыло на территорию Крымского ханства в июне 1772 г. Дипломатическая миссия была очень многочисленной — 1500 человек: в основном её составляли солдаты Московского легиона и кавалерия. Посол заверил, что такая многолюдность посольства — знак большого уважения к хану. Хотя выглядело это как военная демонстрация.
Щербинин с большой ответственностью отнёсся к своей миссии. Уже по прибытии в лагере он несколько дней упражнялся в дипломатических прениях.
Переговоры начались в середине июля и сразу же споткнулись о «крепостной спор». Татарские сановники вновь заявили, что не нуждаются в российском военном контингенте на территории ханства. А позже отошли на запасную переговорную позицию. «Твердят, что крепости никогда не были им принадлежащими, а состояли в руках турецких, следовательно, и отдавать чужого не могут…» — докладывал в Петербург Щербинин.
Складывалось впечатление, что и этот раунд переговоров закончится безрезультатно, но тут российский посланник стал разыгрывать «ногайскую карту».
Крымская делегация на переговорах включала в себя не только хана и ключевых представителей «крымского общества», но и делегатов от «ногайских обществ»: Карашаг-мурзу Едичкульского, Темир-Шах-мурзу Едисанского, Катир-Шах-мурзу Буджакского и Эль-мурзу Джамбойлуцкого. Щербинин тогда сетовал, что многочисленной крымской делегации было сложно прийти к общему мнению по ряду вопросов.
В то же время ногайские предводители находились под влиянием Шербинина как главы экспедиции по ногайским делам. Мурзы одаривались щедрыми подарками в обмен на поддержку российской позиции на переговорах. Лояльности от своих подданных требовал и Сахиб-Гирей. Однако правовой статус ряда лидеров кочевых кланов был двойственным: с одной стороны, они оставались подданными хана, с другой — находились под покровительством российской императрицы.
Шербинин смог склонить ногайцев обратиться к хану с предложением передать русским Керчь и Еникале «для соблюдения целостности и утверждения независимости» Крымского ханства. Сахиб-Гирей раздражённо отреагировал на эту петицию и переговорную позицию не смягчил.
В сентябре, когда на конференции сложилась патовая ситуация, российский представитель пошёл ва-банк. Мурзы предъявили ультиматум хану, угрожая отречься от него, если тот не пойдёт на уступки России. Сахиб-Гирей был вынужден экстренно прервать переговоры под предлогом перенесения их из Бахчисарая в Карасу-Базар.
Тем временем напряжённость достигла наивысшей степени.
По Крыму прокатилась волна выступлений против русских. Российское военное командование ответило демонстрацией мощи своих войск. С развивающимися знамёнами, барабанным боем и пушечной стрельбой было рассеяно одно из крупных «несанкционированных» собраний крымцев, но, на что указывалось особо, — без жертв.
Примечательно, что в начале октября Щербинин поручил рескрипт Госсовета, дававший ему право отступиться от пункта о крепостях в обмен лишь на обещание крымцев защищаться от турок.
Однако вскоре крымская сторона сама пошла на уступки. К генерал-аншефу явились посланники хана, давшие понять, что Сахиб-Гирей всё-же пойдёт на российские условия.
Месяц заняло согласование основных пунктов соглашения, и 12 ноября 1772 г. оно было подписано.
По наиболее спорному вопросу в Карасу-Базарском трактате говорилось:
«… да будут навсегда с Российской Империею крепости Яниколь и Керчь, на берегу пролива из Азовского в Чёрном море лежащая, с гаванями и околичною землёю… чтоб в тех крепостях запасное войско и суда находиться могли для стражи и отвращения всяких противных на Крымский полуостров покушений…»
Хан и представитель крымской знати также подписали торжественный акт об отделении Крыма от Османской империи и провозглашении независимого государства.
Достигнутые с Крымским ханством договорённости существенно усилили переговорные позиции российской дипломатии на шедших параллельно дунайских «трактациях» с Портой. Лишившись своего вассала в Северном Причерноморье, Турция была вынуждена пойти на существенные уступки при заключении Кючук-Кайнарджийского мирного договора.
Правда, и на Дунае визави русской дипломатии явно затягивали достижение итоговых договорённостей. Тогда Екатерина II передала функции главного переговорщика от России другому генералу — Петру Румянцеву, который выполнил задачу скорейшего заключения мира.
Примечательно, что как в Крыму, так и на Дунае генералы-дипломаты накануне финальных раундов переговоров получали инструкции из Петербурга о смягчении российских требований. Однако как Щербинин, так и Румянцев смогли добиться гораздо большего, чем от них требовалось.