Той далекой зимой ровно пять лет назад мы все так устали от обстрелов, так измучились, что сейчас, оглядываясь, понимаем, что прожили то время в каком-то сомнамбулическом состоянии. Периодически выныривали из него, чтобы ужаснуться ещё сильней. Я помню, как мы тряслись ночами, как бесконечно обновляли «Перекличку» в социальных сетях, перезванивались. Мы тогда все говорили друг другу приблизительно такие фразы: «А вдруг это всё сон? Это ведь не может быть наяву, нам всё это снится — этот бесконечный кошмар!»
Ровно пять лет назад, 12 февраля 2015 года, за три дня до вступления в силу второго "Минска", в Горловке случилась трагедия. Очередная горловская трагедия — так правильней. Вечером 12 февраля 2015 года украинские военные отобрали у семьи Коноплёвых бесценное — детей. Всех! Прямое попадание украинского снаряда в жилой дом оборвало жизни четырнадцатилетней Насти, семилетней Даши и полуторагодовалого Кирилла. Во время артобстрелов мать всегда прятала детей под диван или в угол глухой комнаты. Матери казалось, что там безопасно. Своего сына я тоже растила в ту зиму за диваном и тоже думала, что за диваном безопасно.
Любовь Коноплёва вышла на кухню в тот самый момент, когда в их дом прилетел снаряд. Рухнул потолок, обрушилась стена, всё вокруг свалилось на пол. В это же время из другой комнаты вбежал муж Денис и оттолкнул Любовь в сторону. Родители выжили, дети навсегда остались детьми. Военкор Настя Михайловская до сих пор считает, что то, что она увидела в том жутком феврале в Горловке, является самым страшным зрелищем за всю войну.
«Мы поехали в Горловку, — вспоминает Михайловская, — нет, сначала по всем каналам показали страшное. Смерть, дети, разбитая ванная, прямое попадание. Я помню, что мы ещё разговаривали с журналистами в кафе, спорили, пойдёт ли он на фронт: пойдёт, не пойдёт… А, что ещё делать, когда у тебя разом убили троих детей? Зачем жить? Как? А через день мы поехали в Горловку, чтобы ответить на эти вопросы».
Был солнечный день
У Насти был военный транспорт, сопровождение, автоматчики, тогда почему-то все считали, что Настю могут украсть укры, поэтому охраняли с особой тщательностью в две смены. «Мы ехали по пустому Донецку, разбитым дорогам, блокпосты, голодные, оборванные ополченцы, — вспоминает Настя, — формы тогда ни у кого толком не было, а уж зимней-то и подавно. Я, моя подруга Оля, гуманитарщица из Москвы, полуслепой оператор, даже не вспомню, откуда она его раздобыла. У парня зрение минус 10 с астигматизмом, он был из какого-то общества инвалидов, кажется, Оля просто решила поддержать мальца. Вселить веру в себя… Поэтому он и поехал с нами к убитым горем родителям. А также Дэн Леви, тогда фотограф и баптист из оккупированного Краматорска…»
Домик семьи Коноплёвых стоял совсем рядом с дорогой в тени огромного поросшего лесом террикона. «Туда мы ходили с детьми в поход с палаткой. Залезали на самый крутой верх, жарили сосиски с хлебом, ложились спать, смотрели на звёзды и рассказывали страшные истории…» — так вспоминала Любовь Коноплёва свою довоенную счастливую жизнь. А теперь… Что теперь? Только смерть.
Калитка была примотана проволокой, крошечный огородик расчерчен грядками, в одной из них под маленьким шиферным крестом были зарыты останки детей Любы. То, что не увезли медики. Не стали отскребать от стен, дверей и пола… Такие дорогие ей прядки волос, кусочки кожи… Каждый она тщательно упаковала в полотенца и зарыла в огороде. «А что ещё мне было делать?— сквозь сжатые зубы говорила через два дня после трагедии Любовь. — Я ж не могла их просто выбросить».
«Мы прошли узкими тропинкам между грядок, — вспоминает Настя, — поднялись на крыльцо, за клеенчатой дверью веранды был узкий предбанник, уставленный кастрюлями, горшками с алоэ, каким-то детским хламом, на вешалке висели детские куртки, на полу сапожки, сандалии, кеды. Дверь открылась, за ней стояла маленькая женщина в коричневом платье…»
«Заходите, спасибо, что вы приехали», — быстро сказала Любовь. Глаза сухие, но вот-вот готовы излиться. Любовь крепко обняла каждого из приехавших людей, прижималась всем телом, словно искала защиты. «Я чувствовала, что каждая жилка, каждая клеточка её маленького тельца дрожит, — вспоминает Настя, — в каком-то неимоверном усилии оставаться здесь в этой чужой теперь для неё реальности разрушенного гнезда. Мы вошли, в комнате было темно, на столе стоял слоистый гриб в трёхлитровой банке. «Как он-то уцелел?» — всё крутилась в моей голове неуместная мысль. Из комнаты одна дверь вела в злополучную ванную комнату, самое интимное и защищённое место в доме, другая в детскую. Любушка с ужасом смотрела то на одну дверь, то на другую. Я видела, как в голове её проносились страшные больные мысли, даже не мысли, а какие-то сигналы прямо к маленькому разбитому сердцу. Любушка опустилась на стул. И начала медленно выговаривать такие сложные для неё слова: «Хотите посмотреть на моих детей?». Я тогда замерла, женщина встала и, вся как-то сжавшись, побрела в детскую…»
Тщательно прибранные кровати, две большие и одна маленькая, тапочки стояли, словно ждали своих хозяев. Шкаф в переводных наклейках, пёстрые занавески. Детский стол, уставленный фотографиями. Девочка-подросток, белокурая, необычайной красоты, не в мать. Вторая в школьной форме, полненькая, с лихой чёлкой как у лошадки и мальчишечка мамино сокровище. Маленький на руках у сестрёнок, потом побольше и крайний, последний его на земле возраст.
«Любушка взяла большого коричневого мишку с маленькой кровати, крепко прижала к себе, как будто вся за ним спряталась, — вспоминает Настя, — понюхала его, нервно облизнула губы и заплакала. То есть она говорила, ходила, предлагала нам чай, а из её помертвевших глаз текло горе. «Господи, за что?— всхлипывая, она переставляла стулья и двигала стол, чтобы мы все могли усесться, — Деток моих за что? Что они кому сделали?» Всё это время, пока мы ходили по дому, говорили, записывали, пили чай, который отравленным комом стоял в горле, из соседнего проёма раздавался равномерный стук. Наконец дверь открылась, и оттуда выглянул Любушкин муж. «Мне налей», — тихим голосом сказал он. Все мы с каким-то облегчением вывалились на веранду. Невозможно было больше находиться в этом концентрированном Любушкином горе».
«Я детей обратно родить должна»
«И тут в дело вступил так удачно увязавшийся за нами ополченец с позывным Ковбой, — вспоминает Настя, — небольшого роста очень бодрый дяденька, в ковбойской шляпе, ухлёстывающий за моей Олечкой, которая, впрочем, нас туда и привезла вместе со стройматериалами для восстановления этой самой ванной комнаты». Восстановлением ванной занимался муж, в ополчение он так не пошёл. На предположение Насти об ополчении Любовь замахала руками и с ужасом прошептала: «У меня больше никого нет. Не пущу! Я детей обратно родить должна».
«Муж и сам не собирался в ополчение, — вспоминает Настя, — тихий человек, потерявшийся в своём страшном горе. На руинах крошечного, ещё вчера такого уютного мира… «Надо тут всё обмерить, — со смешным южнорусским акцентом забубнил Ковбой, — всё, всё и тщательно. Какой мастикой пользуетесь?» Ковбой спрашивал тихого папу, тихий папа отвечал. Они друг друга прекрасно понимали. Папа, как будто хотел вырваться из своего внутреннего ада через это детальное обсуждение, тщательное делание. Мы вернулись в комнату. «Пойдёмте, я вам ванную покажу» — сказала Любушка и пошла к выходу».
«Вы им там всем расскажите, как нас тут убивают…»
Посреди огорода под верандой стояла развороченная артиллерийским снарядом чугунная ванная. Она просто выпала из пролома в стене, когда начали разбирать дом. «Вот здесь они и лежали, как живые, — вспоминала Любовь, — я их ещё поднимала, а они падали, на ноги поставить хотела, а они не стояли. Я кричала даже на них. А они как пластилиновые в горячей воде. Потом я у дочери нашла дырочку на затылке. Я её заткнуть пыталась, рукой держала, чтобы кровь остановилась».
«Вы им там всем расскажите, как нас тут убивают», — выдохнула Любовь и, покачиваясь, пошла к грядке с крестом. Эту фразу Настя слышала сотни, нет, даже тысячи раз. Люди Донбасса каждого журналиста просят только об одном, чтобы те рассказали, как их убивают. Рассказывают, но толку? Разве что-то изменилось? Разве перестали нас убивать? Нельзя быть ни немножко беременной, ни немножко убитой. С ужасающей методичностью нас убивают вот уже шестой год.
«Вот здесь они тоже есть, — сказала Любовь Насте совсем тихо, как будто жизнь из неё выходила вместе со словами, и опустилась на колени перед крестом, — деточки мои. Когда скорая помощь уехала, меня накололи сильно успокоительным, я и заснула. А проснулась, всё как в тумане. Пошла детей звать, муж с ними уехал. А я помню, что купаться их отправила. А дверь в ванную комнату не нахожу. Нет её. И ванной нет. Дыра в стене. И ничего теперь нет».
Приехавшие молча смотрели тогда на Любовь, сказать ничего не могли. По лицу женщины пробегали какие-то судороги ужаса и отчаяния. Из пристройки доносился громкий голос Ковбоя, Ковбой поучал несчастного отца, отец тихо оправдывался. В машине обратно в Донецк ехали молча. И Настя с Олей, и их обычно невозмутимая охрана, все как будто погрузились в мир своих личных страхов. На подъезде к Донецку Настя догадалась попросить оператора показать, что же он отснял.
«И тут уж я не знала, что мне делать, плакать или опять плакать,— вспоминает Настя, — наш подслеповатый друг весь материал снял не резко, словно в тумане, с поправкой на его плохое зрение и первый опыт работы. Но я тогда подумала, что такие сюжеты и должны быть нечёткие и размытые, как и само горе в метафизическом своём мире».
Ангелы Донбасса
Коноплёв Кирилл
28.07.2013 — 12.02.2015
Коноплёва Дарья
13.06.2007 — 12.02.2015
Коноплёва Анастасия
08.08.2001 — 12.02.2015
Все трое детей Коноплёвых родились летом с разницей с шесть лет, а умерли в один страшный зимний день меньше чем за 72 часа до начала действия второго "Минска". Того самого "Минска", от которого и по сей день не очень-то много пользы. Того самого "Минска", за пять лет действия (бездействия) которого погибли тысячи мирных людей.
Владислав Русанов
Маленький шахтёрский город,
пограничный с Россией.
Здесь
из окон пятиэтажки
небо такое синее.
Мальчик клеил из картона модели,
он мечтал в океане
водить каравеллы.
Он бредил парусами,
хранил портрет Колумба,
изучал такелаж, галсы и румбы.
Он остался под обломками
рухнувшего здания.
Украинский лётчик доложил
о выполнении
задания.
Самая обычная младшеклассница
знойным
луганским
летом
упрямо ходила в ДК,
занималась балетом.
Она крутила фуэте,
она стояла на пуантах,
легко различала аллегро и анданте.
Осколок прошёл навылет,
когда по Камброду
отработали украинские
миномёты.
Он мог бы стать актёром,
врачом,
инженером,
шахтёром,
пилотом…
Просто парнишка ещё не определился
с будущей работой.
Он часто сбивал коленки,
ругался со сторожами,
прогуливал уроки,
иногда курил за гаражами.
«Скорая» не успела помочь
даже просто уколом,
когда он зацепил «растяжку»
по дороге в школу.
Первого сентября
они входят в райские классы
и садятся за райские парты.
Белые.
Ангелы.
Донбасса.