- Алексей, каков, по-вашему, итог встречи Лукашенко и Путина в Сочи? Смогли ли стороны достичь на этих переговорах намеченных целей?
— Надо понимать, что у каждой из сторон была программа-максимум, и понятно, что ни одна из сторон ее не достигла. Для Беларуси такой целью была получить цены на российские энергоносители ниже мировых и без премии, которая, по мнению российских компаний, полагалась им сверх этой цены.
Этого Беларусь не получила, но зато она получила возможность покупать нефть по мировым ценам у иных компаний, которые могут эту премию не требовать. По сути это все равно некоторое снижение цены по отношению к той, которая могла бы быть в том варианте, если бы они вообще не договорились бы.
- А что касается газа?
— Цена тоже в общем-то компромиссная, потому что она могла бы быть выше. Например, Армения платит гораздо больше. Могла быть и ниже, потому что на европейском рынке газ дешевеет. Он стоит порядка 100 долларов, а не 127, как Беларусь будет за него платить в течение этого года.
По сути мы имеем такой компромиссный вариант, который обе стороны на сегодняшний день устраивает.
- А в чем, по-вашему, была программа-максимум для российской стороны?
— Она пошла бы навстречу белорусской программе-максимум, но в обмен надо было бы принять 131 интеграционную дорожную карту, включая 31-ю, которая предусматривает единые контрольные, налоговые и иные механизмы.
Но, как мы видим, дорожные карты не обсуждались на встрече. Но российская сторона, с ее точки зрения, реализации программы-максимум не добилась. Был достигнут компромисс, вероятно, временный. Но, тем не менее, он зафиксирован.
- Известно, что Россия добивается от Белоруссии более тесной интеграции. Почему нельзя, например, создать единый эмиссионный центр или ввести единую валюту, но при этом Белоруссия остается независимой страной? Что страшного в реализации такого интеграционного варианта? Ведь Белоруссия в таком случае получала бы нефть и газ по внутрироссийским ценам. Что не устраивает Александра Лукашенко?
— Я не могу говорить за Александра Григорьевича Лукашенко. Могу только высказать свое мнение аналитика, который занимается этими вопросами.
На мой взгляд, вопрос в следующем. Принципиального отторжения Союза Беларуси и России нет. Вопрос в условиях. Белорусская сторона, как я понимаю аргументацию, все-таки настаивает на том, чтобы мы либо фиксировали равноправие, либо к нему стремились.
- Что это означает на практике?
— Если есть единый эмиссионный центр, пусть он будет в Москве, но пусть у Белоруссии будут некие единые механизмы влияния — либо квоты эмиссии, либо еще что-то. Некие механизмы, гарантирующие, что интересы белорусской стороны будут учитываться, а не получилось бы так, что все мы соединили, но все рычаги ушли в Москву и всё. В итоге у Белоруссии не остается ничего, кроме какой-то фикции — символики и чего-то такого.
Речь идет о том, чтобы создать некие механизмы, когда младший партнер не чувствовал бы, что его могут в любой момент прокатить и принять какое-то решение, которое ему совершенно не нравится.
Сейчас, как я понимаю, в России превалируют обратные настроения: вот вы меньше и по экономике, и по ВВП, значит, вы должны подчиняться.
Разница вот в этих подходах как раз и есть то противоречие, которое мы сейчас и наблюдаем.
Найти механизм, в котором было бы учтено и то, и то, — очень сложная задача.
- А как быть? Есть ли решение?
— Есть надежда, что все это будет решаться в рамках Евразийского союза, где решения принимаются консенсусом. Мы видим ротацию руководства и формирование руководства вот этой наднациональной евразийской бюрократии — общего правящего класса, некой общей идентичности, потому что они выполняют общие задачи. Это путь, которым прошел Европейский союз, где учтены интересы как его больших участников, так и малых.