Пятый год идёт проклятая война в Донбассе, каждый день гибнут люди, снаряды попадают в дома, священники отпевают невинно убиенных мирных жителей. Кремль раз за разом выражает сожаление в связи с обстрелами Донбасса, жители Донбасса раз за разом надевают траур по своим и постят в социальных сетях фото горящих свечей.
Чёрные даты Донбасса — это раньше их можно было пересчитать, сегодня они неисчислимы. Мой друг из Горловки интеллигент и умница Сергей Иванов сорвал голос, вопя на весь Facebook: «На Донбассе минус пять! За сутки убито пять мирных…» 14 октября 2018 года была убита Анастасия Ковтун. Девочка, которая училась на втором курсе медицинского училища, девочка с украинской фамилией и по смертельному стечению обстоятельств однофамилица одного из самых одиозных и крикливых украинских политологов Вячеслава Ковтуна.
«Наша точка на карте — теперь горячая точка», — писала я в мае 2014 года, с той поры ничего не изменилось. Поле боя после боя — это всегда стаи горластого и прожорливого воронья.
Траурные даты Донбасса — инфоповод, удача, журналистский хайп (намеренно использую именно это слово, оно точно передаёт смысл того, что я пытаюсь донести этим материалом). Я знаю этот цинизм, я видела его сотни раз в больничных коридорах и моргах, на панихидах и совещаниях перед съёмками: «Снимать эмоциональные лица, «пылесосить» всё подряд, в надежде, что что-то станет остросюжетным и продаваемым».
С одной стороны, ты понимаешь, что репортёр ни в чём не виноват, он выполняет свою работу, «подсвечивает» войну, не даёт смерти вершить своё дело в тишине. С другой же стороны, когда ты приезжаешь в воскресенье помолиться в разрушенный Свято-Иверский женский монастырь, а на подступах к храму на корточках сидит сам Ману Брабо, получивший в 2013-м Пулитцеровскую премию за военные фотографии из Сирии, и со знанием дела, по-снайперски целится из своего фотоаппарата в людей, входящих в церковь, тебе становится невероятно тошно. Хочется подойти к Ману и попросить прекратить снимать, хочется крикнуть ему в лицо: «Ману, ты снял тысячи тысяч фото в Донбассе. Но ни одна из этих фотографий не сделала мир лучше! Ни один из твоих снимков не остановил чёртову войну!» Более того, само присутствие Брабо воспринимается людьми как некий маркер беды, как предчувствие обострения конфликта.
Лайкать, кликать и репостить
ЛДНР — две маленькие республики, население около четырёх миллионов человек, на физической карте мира места занимают мало, на политической — не занимают вовсе, серая зона безвременья. С ракурса же карты информационной, ЛДНР — это глыба, мощнейший пласт смыслов, текстов и подтекстов, повод приехать или не приезжать вовсе, воевать в Сети, не вставая с дивана.
Фотографии и ролики, снятые трясущимися руками, разлетаются мгновенно и бесцензурно, принося близким погибших огромные страдания. Снимок, получивший название «Горловская Мадонна», авторства Олега Желябина-Нежинского от 27 июля 2014 года не видел только слепой. После съёмок блогер сразу выложил фотографии, всего за несколько часов они облетели мир, но уже без его подписи. Чуть позже фото появились уже с подписью Желябина-Нежинского. Мать и бабушка погибших Кристины и Киры Жук связались с Олегом и попросили, чтобы он удалил фотографии, но безуспешно.
Через какое-то время блогер сказал, что приехал в военную Горловку по собственному желанию и ради правды о войне: «Я, сжав зубы, делал то, для чего приехал, — не обвинять кого-то или искать виноватых, а показать людям правду. Каково жить обычным мирным гражданам во время этой войны…» Не только жить, но и умирать!
А через какое-то время Желябин-Нежинский давал интервью, в котором выразил своё огорчение, что фотографии в СМИ и в интернете публикуются без его авторства, без подписи.
«Желябин снял наших погибших девочек, выложил их на обозрение всему миру, но его волнует лишь то, что фото не подписаны его именем. Его не волнует, что эти ужасные фотографии причиняют нам боль и теперь их практически невозможно удалить. Хотели подать на него в суд, но знаем, что это никак не отразится на нём, его могут защитить юристы, и мы ничего не добьёмся. Фотографии он продолжает публиковать на своей странице в Facebook в увеличенном размере. Я не хотела, чтобы их такими видели. Они были достаточно красивые и умненькие девочки», — это слова матери погибшей Кристины Жук, навсегда ставшей для Донбасса и для всего мира Горловской Мадонной.
Приблизительно неделю назад в Донецк приезжал депутат Государственной Думы, писатель Сергей Шаргунов, чтобы снять сюжет для своей авторской программы. Решили поехать в сторону аэропорта, показать улицу Стратонавтов, монастырь. Любая съёмка в монастыре производится или не производится с благословения матушки Михаилы, которая отличается строгим нравом. Я попросила моего знакомого иеромонаха Феофана похлопотать перед настоятельницей, чтобы она разрешила снимать в монастыре и храме, всё же Шаргунов не просто ведущий авторской программы, а сын священника и человек, который c самого начала искренне поддерживает Донбасс не только из московских телестудий, а и из полей тоже. Матушка отвечала, чтобы, конечно, приезжали, на улице снимать можно, а вот в храме надо молиться, а не снимать сюжеты.
«О нас хотя бы говорят…»
Отрицание, гнев, торги, депрессия, принятие — это стадии, которые проходит человек, когда его зажимают тиски эквифинальности, почти безысходности. Вот уже пятый год смерть стоит у изголовья кроватей жителей Донбасса — страшная и бесстрашная старуха, охотница за душами младенцев, юношей, женщин, стариков. Но даже для того, кто прошёл все стадии, остаётся ещё одна — неугасимая надежда на чудо. На чудо надеются все безнадёжные больные. На чудо надеется и Донбасс.
У одной моей близкой подруги дом находится на улице Стратонавтов. Это та самая улица рядом с донецким аэропортом, о которой не писал только ленивый. Ни одного целого дома. Совсем недавно подруга впервые после лета 2014 года увидела свой дом в одном из сюжетов на YouTube, она увидела даже не свой дом, а то, что от него осталось. Узнала по забору, который чудом не пострадал. Подруга специально не ездила смотреть на своё бывшее жилище, исповедовала «страусиную философию», пыталась самой себе доказать, что стоит её домик, как и раньше, просто к нему сейчас невозможно проехать.
«Сам наш дом выглядел так, словно он не настоящий, а из спичек! И на него нечаянно наступил ребёнок, расплющил. Знаешь, Аня, — плакала подруга в трубку, — с одной стороны я понимаю, что о войне нельзя молчать. Сколько горячих точек по миру, о которых молчат. О нас хотя бы говорят, но мне так больно было видеть свой дом, то, что от него осталось. И каменное лицо журналиста, который так легко и просто констатировал смерть моего дома. Где-то далеко у этого журналиста есть свой дом, вряд ли он мог бы говорить так спокойно о своём доме. Он сделал хороший, и я уверена — рейтинговый и хайповый репортаж, но как же больно мне было на это смотреть. Мне казалось, что у меня отобрали и растиражировали самое сокровенное — моё личное горе, которое я все эти четыре года с лета 2014 года загоняла вглубь себя».
Возможно, моя подруга права и с чужой болью следовало бы обращаться аккуратней, но вправе ли мы надеяться на сочувствие врача и должен ли врачеватель пропускать через себя боль пациента? Разве может репортёр сочувствовать каждому своему герою, разве должен он это делать?
Флешмоб
Последние несколько лет мир захлестнула волна так называемых флешмобов, от «Я — Шарли» и «Я — Волноваха» до «#КЕМЕРОВОМЫСТОБОЙ. Кажется, совсем скоро мы будет говорить о мировых флешмобах как о признаке глобализации.
Флешмобы — по сути своей жанр сплачивающий, но отчего-то именно в эти траурные дни после трагедии в Керчи становится отчётливо понятно, что никаким флешмобом не вернёшь жизни, более того, порою флешмоб выглядит как глумление, как шанс для самого флешмобера стать в глазах общественности и в своих собственных более гуманным, добрым, человечным. Это, с одной стороны, хорошая попытка, но, на мой взгляд, она должна быть интимной, тайной, незримой, как в благотворительности. Хорош не тот благотворитель, который рассказал о своём благе, хорош тот, кто сделал и при этом промолчал.
Донецкий журналист Игорь Фарамазян на сороковой день после смерти главы ДНР Александра Захарченко публично сказал: «Когда уходит большой человек, кто-то из окружения, из свиты, из родни и друзей даже начинают… делить память о нём. Буквально рвут образ ушедшего на части. Ревниво. Порой до злобы. Всегда так было. Раз за разом. И будет, к сожалению. Вот и с Александром Захарченко так. На такое противно смотреть. Появляется чувство брезгливости. Нехорошее чувство. Потому что просто… ну, все мы люди и бываем не ко времени слабы. Однако же и это ещё одно подтверждение, что ушёл действительно большой, важный для нас человек».
Соглашусь с этой мыслью, и правда так бывает всегда, когда умирает большой и важный человек. Кажется, флешмобы стали для нас своего рода терапией, попыткой заглушить свою собственную и гораздо меньшую боль, чем боль семьи убиенного, например. В едином порыве флешмоба мы снова и снова, раз за разом путаем цель и средство.
Баланс
Конечно, фотография и видео — это мощное информационное оружие, можно написать тысячи слов о войне, которые не будут так востребованы, как визуальное подтверждение боли и человеческих страданий. Ужас же в том, что существует запрос на Донбасс как на источник боёв, ран и смертей. Это касается работ и внешних журналистов, и внутренних.
Своими мыслями на тему хайпа и антихайпа для Донецка поделился со мной главный редактор журнала «Русский репортёр», бывший дончанин (хотя все мы знаем, что не бывает бывших дончан) Виталий Лейбин: «Диалектическая сложность всех этих репортёрских и блогерских историй состоит в том, чтобы рассказать о чём-то, конечно, нужно использовать определённые средства и ресурсы, но как же часто средство превращается в цель. Путается попытка сказать что-то важное и флешмоб. Никакой город и никакой человек не выдержит такого пристального внимания, когда одной лишь войной ограничивается его содержание».
Преступно привычная война, ужас которой уже почти не бьёт по живому, по тем причинам, что и у боли есть предел, и у страха, и у сочувствия. Кажется, именно сейчас Донецку и репортёрам, которые о нас пишут, следует понять что-то важное и про хайп, в котором мы живём, и про антихайп. Остановиться сейчас, пока есть ресурс для преодолений, пока есть ещё шансы выкарабкаться из-под завалов сенсационной информации о жертвах. Но самое жуткое не в том, что Донецк пятый год носит клеймо горячей точки, а в том, что для СМИ горячей эта точка становится периодически (в этом и есть основной хайп), в то время как война в Донбассе — явление перманентное и неразрешённое. И проблему Донбасса нужно решать кардинально, системно, методично и как можно скорее, не опираясь ни на гвалт, ни на хайп, а на один лишь здравый смысл.
***
Несколько лет назад моему литературному редактору один доктор сказал: «Какой вы интересный пациент! У вас такой непонятный случай! Будем вас лечить. Я даже статью о вас напишу». Литературный редактор ужаснулся тогда и дал дёру из той больницы: «Я не хочу быть интересным пациентом, хочу быть серым и неинтересным, а значит целым и невредимым!»
Кажется, для того, чтобы город жил полнокровно и полноценно, а не кроваво и половинчато, нужно, помимо прочего, чтобы город перестал быть интересен охотникам за хайпом. Чтобы его обходили своим вниманием и маститые репортёры, и пулитцеровские лауреаты, и прочие рвачи от средств массовой информации, у которых один бог — рейтинг.