Бессмертный рассказ Антона Павловича о притеснениях мальчика не был бы бессмертным, если бы не мальчики. Раньше их отдавали в ученье к сапожнику, теперь делегируют в высшие эшелоны власти. Не везде, конечно, а в развивающихся странах. В ту ли сторону разивающихся — повод прочитать у классика.
Антон Чехов имел в виду Ваньку Жукова, девятилетнего мальчика. В Украине же сейчас все чаще имеют в виду Володю Зеленского. Так и не выросший до президента страны мальчик практически иллюстрирует все изложенное в письме на деревню дедушке Константину Макарычу. С поправкой, конечно, на всемирный технический прогресс, четвертую промышленную революцию, шестой экономический уклад на планете и деиндустриализацию своей страны.
«Дождавшись, когда хозяева и подмастерья ушли к заутрене, он достал из хозяйского шкапа пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. «Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».
В самом деле Эммануэль Макрон и Ангела Меркель Ванькиному, то бишь Володькиному, слову не верят, в одну нормандскую песочницу уже не садятся, в игрушки с выполнением Минских договоренностей не играют. Есть еще тезка (только Владимирович), так тот иногда позволяет обмен солдатиками, но они, как в известном анекдоте про китайские игрушки, уже не радуют, хоть и благодаря пиару блестят.
«Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего деда. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 65, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Днем он спит в людской кухне или балагурит с кухарками, ночью же, окутанный в просторный тулуп, ходит вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают старая Каштанка и кобелек Вьюн, прозванный так за свой черный цвет и тело, длинное, как у ласки. Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но кредитом не пользуется».
Какова всеобъемлющая собирательность — в одном абзаце писатель в пенсне и с «чеховской» бородкой смог живо обрисовать весь паноптикум экспортера демократии. Одно сравнение рыночной колотушки с оглушительными по простоте душевной твитами чего стоит! О том, что некий кобелек не пользуется кредитом, тоже иносказательно емко изложено, однако не стоит отвлекаться на второстепенные фигуры — Володьке бы тоже успеть каким кредитом попользоваться, перед тем как его самого.
Далее в рассказе про дедушку еще более заковыристо изложено: «— Табачку нешто нам понюхать?— говорит он, подставляя бабам свою табакерку. Бабы нюхают и чихают. Дед приходит в неописанный восторг, заливается веселым смехом и кричит: — Отдирай, примерзло! Дают понюхать табаку и собакам. Каштанка чихает, крутит мордой и, обиженная, отходит в сторону. Вьюн же из почтительности не чихает и вертит хвостом».
Как тут не провести аналогию с истерией в приближенных к Белому дому СМИ по поводу искусственного происхождения коронавируса в одной из бактериологических лабораторий Поднебесной? Дали «понюхать» всему миру, уж никаких сомнений в забористости! Сомнения только в происхождении хвори, но, как говаривали на Среднем Западе, проблемы каштанок шерифа не волнуют.
«Ванька вздохнул, умокнул перо и продолжал писать: «А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в сенях, а когда ребятенок ихний плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку».
Хороше же тому Ваньке, у которого один хозяин! У нашего Володьки — коллективный, националистический, выволакивающий его к микрофону всякий раз, когда Володька пытается укачать в люльке свой электорат, спеть ему на сон колыбельную «Какая разница».
Опять же селедку, то есть госаппарат свой, мальчик не с того конца чистит, а хозяйка (или кто там сейчас в посольстве США в Киеве главный гендер) тычет ему в харю, пардон за буквальное цитирование.
«Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности… Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру… Я буду тебе табак тереть, — продолжал он, — богу молиться, а если что, то секи меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить, али заместо Федьки в подпаски пойду…»
Насчет должностей в Госдепе никогда недостатка не было, советников там пруд пруди по любым вопросам. Вот хоть по вопросам Чечни и Рамзана Кадырова: у мальчика большой опыт по части извинений за неудачные шутки. А сколько уж дедушкины нукеры и нукеры всех демократически избранных прадедушек шутили на Кавказе, Средней Азии, Ближнем и Дальнем Востоках — не один мальчик понадобится заглаживать, было бы желание.
«А Москва город большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают, а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное… А в мясных лавках и тетерева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают».
Уже за один этот абзац Володьке полагается пожизненная защита свидетеля и экранизация мемуаров «Как я играл президента». Ведь что он такого тут сказал: во-первых, столица у россиян знатная, на много лошадиных сил; во-вторых, местные пришлых не жалуют, сами, аллегорически выражаясь, везде поют; в-третьих, про крючки на пуд сома — это про системы РЭБ (радиоэлектронной борьбы) сказано, про их покупку в каждой лавке еще старшой говорил; а про ружья бариновы по сто рублей — так это уже про гиперзвуковые ракеты, вестимо, о них еще пару лет назад было говорено, теперь вот даже и мальчики подтверждают.
Ну и про тетеревов, рябчиков и зайцев метафора понятная: ресурсы страны в Москве абы кому не сдают. Был один Ходорковский, решил за заморские деньги веру в запасы углеводородов отнять — теперь он абы кто. А завистники все цифры пишут, несвои прибыля вернуть требуют. Да абы кого привечать продолжают и других ванек подначивают.
«Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин колодкой по голове ударил, так что упал и насилу очухался».
В этом месте повествования вспоминается недавний эфир Владимра Зеленского у Савика Шустера — говорят, здорово к голове высокого гостя кто-то приложился в гримерной. Потому что в здравом уме и при ясной памяти так себя у микрофона не ведут, глупостей таких не морозят.
«…а гармонию мою никому не отдавай», — просит внучок в последних строках своего письма. Имея в виду, конечно же, «Квартал 95», любимую свою игрушку. Ведь счета ее банковские, надо полагать, где-нибудь в зарубежных банках, то есть под юрисдикцией тамошних дедушек и бабушек.
«Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу… Сидельцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма опускаются в почтовые ящики, а из ящиков развозятся по всей земле на почтовых тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольцами. Ванька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель…».
Что уж подразумевал Антон Павлович под почтовыми тройками и пьяными ямщиками — FedEx ли, DHL или украинскую «Новую почту» — не суть. Нам интереснее судьба бедного мальчика: «убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал… Ему снилась печка. На печи сидит дед, свесив босые ноги, и читает письмо кухаркам…» А сам Владимир Александрович, вероятно, в этом сне опять выходил на поклон, играя сам себя в недавнем прошлом. Но смешно при этом становилось только победителю своих повторных выборов дедушке.
