Когда заходишь в приемную к Ване, расположенную в офисном здании около Донецкого металлургического завода, то обращаешь внимание на то, что на столах стоит очень много сладкого: пирожные, конфеты, вафли, печенье, «Фанта».
Гостю сразу же предлагают: «Угощайтесь пирожными».
В приемной полно охраны. Пока я жду, ребята рассказывают мне смешной случай, как они в степях Донбасса поймали голого негра.
«Когда мы «укропов» разгромили, то ночью во время зачистки поймали негра-наёмника. Он был совершено голым. Мы так удивленно спросили у него, почему он без одежды. Оказалось, что это он специально полностью разделся, чтобы слиться с ночью и не быть пойманным», — смеются бойцы.
Пирожные и конфеты стоят на столе в кабинете и у самого командира республиканцев. На столе замечаю и «Макаров».
«Это у меня еще с армии. Просто глюкоза во время войны нужна», — поясняет мне Ваня такое обилие сладкого.
Но, несмотря на любовь к глюкозе, сам он астенического телосложения, поджарый, высокий. Ни грамма жира. Рядом с письменным столом костыли. Ему трудно самому передвигаться. Это последствия ранения.
Ваня достаточно молодой человек, добродушный, подвижный, несмотря на ранение, с живой мимикой. В общем, настоящий русский парень.
— Как появился ваш позывной Ваня Русский?
— С самого начала, как ополчение начало формироваться, ребята стали придумывать себе разные позывные. У меня долгое время его не было. Я постоянно был занят, думал совсем о другом. И вот настал момент, когда меня люди спрашивают: все-таки какой у тебя позывной? И мне ничего другого на ум не пришло, как сказать «Русский». Тогда ж мы все говорили, что русские наши братья. И получилось в итоге — «Ваня Русский».
— Вы местный?
— Я коренной дончанин.
— Какая у вас была гражданская специальность?
— У меня высшее образование. Я закончил Донецкий экономический институт им. Туган-Барановского. Я инженер холодильно-пищевой промышленности. Моя гражданская специальность предполагала, что я буду рассчитывать сопротивление материалов, чертить схемы вплоть до болтиков…
— Как вступили в ополчение?
— Во время Евромайдана я поехал в Киев, чтобы посмотреть на все своими глазами. Побыл там, их «тяжелого» чайка попил.
— То есть, вы поехали, как участник Евромайдана?
— Нет, я поехал больше как турист, чтобы самому все понять. Я человек, который верит только тому, что увидели собственные глаза. Могу выслушать 100 человек, но выводы сделаю свои собственные. И пока я не определюсь в своей позиции, то я не могу ничего предпринять, если мои действия несут за собой серьезные последствия.
Посмотрел на все это. Попил чаю. Вернулся в Донецк.
Смотрю, у нас уже митинги начались. Пашу Губарева встретил. С ним в первый раз вышли на площадь Ленина. Начали люди собираться. Мы ведь, на самом деле, просто хотели, чтобы нас всего лишь услышали, и сделать все так, как мы просили.
Потом мы потихонечку наблюдали за тем, как с войсковых частей выдвигалась техника в направлении нашего Юго-Востока под предлогом учений.
В то время я помимо Паши Губарева познакомился и с Александром Владимировичем Захарченко, моим командиром, и, надеюсь, единственным моим командиром на этой войне.
— И вы вместе с ним штурмовали здания Донецкого ОГА и горсовета?
— Да. Мы с ним тогда, как говорится, «прошагали плечом к плечу».
— Вы служили до всех этих событий в армии?
— Да. В Днепропетровске. В украинских воздушно-десантных войсках. Год отслужил. Вернулся я в звании младшего лейтенанта. У меня в институте была военная кафедра.
После окончания ВУЗа я задумался: есть ли мне смысл идти работать, или мне пойти отслужить в армии. У меня два старших брата есть. Я самый младший. Как в сказке — третий сын — Иван. И я так подумал: братья мои трудяги, все заслуженные шахтеры, у всех семьи. Вообще, у меня трудовая семья. Мать медработник, отец шахтер. Денег, чтоб они пошли учиться, не было. Поэтому меня, как самого младшего, и отправили в ВУЗ. Я думал в техникум поступать, но меня заставили пойти в институт. Получил диплом. Все мы можем, если хотим. Тогда же подумал: если пойду на работу, то это будет пожизненно. Не люблю рутины. Значит, стоит пойти в армию.
Так получилось, что у нас в семье никто не служил, но дед воевал. Заслуженный герой, Царство ему Небесное. Сразу сказал в «простые» войска не пойду, пойду только в десантуру с парашютом прыгать, а так нет. Ну и стал в итоге десантником. Отслужил, получил нужный опыт. После возвращения трудился на разных работах: грузчиком, продавцом-менеджером по продаже запчастей.
Начались митинги, тяжело с работой стало. На заплату в 2400 гривен (300 долларов по тогдашнему курсу — прим. авт.) всю семью не вытянешь. Всё стало. А семья-то большая. Поехал на Евромайдан, но вернулся. Встретился с Пашей. Здесь организовали сопротивление, стали проводить митинги. Познакомился с Александром Владимировичем.
Выбрали командиров, определились с направлением и идеологией. Взяли штурмом администрацию. Оружия тогда не было. Пошли на штурм с палками и травматическими пистолетами.
— Я несколько недель назад брал интервью у экс-министра обороны Украины Валерия Гелетея. Он мне сказал, что в то время по их информации в здании Донецкой ОГА было всего лишь 800 сепаратистов, а потом осталось всего 250. Со всеми сепаратистами украинская сторона уже договорилась об освобождении здания, но находившиеся в ОГА российские спецслужбы не позволили прекратить сопротивление. Это правда?
— Это все вранье. Мы, когда взяли штурмом администрацию, то вполне отдавали себе отчет в том, что поступили, как террористы. Нам светило, как минимум, по 15 лет каждому. Все структуры работали: МВД работало, ГАИ работало, СБУ работало. Мы же видели, что вокруг нас стали появляться расчеты спецструктур. Они прорабатывали план, как будут штурмовать здание, но, на самом деле, внутри здания находилось так много людей, что все сразу поняли, что без жертв не обойтись. Из-за того, что в случае штурма было бы много убитых и раненных, украинская сторона отказалась от штурма. В воздухе витало, конечно, то, что вот-вот должны пойти на штурм, но, слава Богу, никто на это не пошел.
С той стороны приезжали к нам, беседовали, но все эти разговоры были ни о чем. Содержания в них никакого не было. Они пытались замылить нам глаза своими пустопорожними обещаниями.
— А когда в здание ОГА приезжал Ринат Ахметов, вы были тогда во время разговора с ним?
— Я встречался вместе с другими с ним и в Донецкой ОГА, и у него на «Люксе», где находится его донецкая резиденция. Ахметов человек как человек.
— Деньги вам за прекращение сопротивления обещал?
— Нет, лично не обещал. Просто свидетелей, наверное, было много.
— Паша Губарев мне рассказывал, что к нему ходили ходоки от Ахметова и предлагали ему миллионы долларов…
— Я слышал эту историю о том, что Паше предлагались деньги. Слышал разное продолжение этой истории: и о том, что дали, и о том, что не дали. Деньги предлагались для того, чтобы успокоить народ. Думаю, что так и было. Они хотели деньгами затушить очаг «народного возгорания». Тогда нужно было не деньги предлагать, а просто людей услышать и выполнить их требования.
— Свой первый бой помните?
— Первый бой был у меня на территории Донецкого аэропорта в мае прошлого года. По-моему, в двадцатых числах.
— Почему вы тогда понесли большие потери?
— У нас в «Оплоте» тогда не было таких больших потерь. У нас был один раненный и то по случайности. Огромные потери были у «Востока» и у других подразделений. Я видел очень много убитых, которые лежали вокруг.
А понесли потери, потому что была не такая боевая слаженность, не такая боевая подготовленность. Ребята были еще не обстреляны. Не было единого центра взаимодействия. На данном этапе у нас сейчас армия, а на том этапе было всего лишь ополчение.
Чем все это отличалось от нынешнего положения вещей, тогда все были сами за себя. Ты здесь на правом фланге воюешь, а в центре кто-то ушел и сдал позиции, не предупредив тебя. И все — поражение. Тогда не было общего оперативного управления и взаимодействия. Просто все должно быть, как в армии. Штаб, выстроенная иерархия и подчинение. Тогда все будет понятно, куда перекидывать войска, а где усиливаться.
— А вот тут многие московские патриотические «офисные хомячки» утверждали, что все это было предательство, что под аэропортом все так получилось, что просто командиры-предатели с Ахметовым договорились проиграть бой, чтоб побольше бойцов положить.
— Тут я тоже не могу сказать, что это правда, но в то же время и не могу сказать, что это неправда. Сам ничего лично просто не видел. Но в любом случае мы должны понимать, что туда, на территорию аэропорта, заехал кировоградский спецназ. Они хорошо вкопались. У них была хорошая техника. У них были и вертолеты, и самолеты, которые сбрасывали кассетные бомбы. Работали по ополченцам «жесткими снарядами», которые запрещены к применению.
Тогда всех бросили в мясорубку. Не знаю, почему так произошло, почему не было такой слаженности.
Мы туда прибыли где-то в три часа дня. Наша группа в 100 человек во главе с Александром Владимировичем стала продвигаться в сторону аэропорта. Там с утра шел тяжелый бой. Слышно было, как летала военная техника, были слышны тяжелые бомбежки и обстрелы.
Мы, когда подошли, увидели — у ребят были тяжелые потери. Работают снайпера. Тяжело понять, где враг, а где свои. Нет ни связи, ничего. Но такая неслаженность была на ранних этапах войны.
Я потом лично для себя провел небольшое расследование и понял, что полной информации, кто в «Востоке» и в других подразделениях дал команду выдвигаться, ни у кого нет.
Вот сейчас мы воюем, как полноценная армия. Перед проведением операции мы опираемся на разведданные. А тогда без всяких разведданных просто шли штурмовать нужный объект. Пришли, и оказалось, что там, на самом деле, сидят хорошо обученные ребята, которые дали нам отпор, пользуясь поддержкой авиации. Это же не сражение. Это ни о чем. Это просто как неандертальцы с палками на танк.
Мы, «оплотовцы», тогда там долго отстреливались. Долго держали оборону. Вытянули ребят с «Востока» и отошли. В принципе наша задача была в том, чтобы те, кто остались в живых из других частей и подразделений, смогли отойти. Это и произошло. Видел тогда у всех ребят страх в глазах.
— А во время летней военной кампании 2014 года в каких боях пришлось поучаствовать?
— В Курахово, когда туда прорвались укропы. Потом мы сражались с ними, когда они пошли вдоль границы на Снежное, на Дмитровку. Если поэтапно рассказывать: то я воевал в аэропорту, в Карловке и Курахово, потом были на Дмитровке, Снежном, Мариновке (это граница с Россией). Украина хотела нам перекрыть границу, чтобы нам, если что, не было, куда отойти. Они хотели устроить блокаду Республике, в том числе и продовольственную. Очень тяжелые сражения шли на Саур-Могиле. В те дни Украина несла там космические потери. «Укропы» там погибали тысячами. Вокруг горела броня. В направлении Дмитровка-Мариновка-Саур-Могила там были у них огромнейшие потери. Это было в июне. Стояла страшная жара.
Мы потом перебазировались в Донецк ближе к Карловке. Они тогда там к нам близко подошли и попытались прорваться в Донецк. О Песках тогда никто еще не думал. Мы долго держали Карловку. Потом мы оттуда отошли.
Тогда же начались бои за Шахтерск. Пришлось ехать туда. Там очень тяжелые бои были. С Шахтерска Александр Захарченко и будущий министр обороны ДНР министр обороны Валерий Кононов начали сплачивать ополченцев вокруг себя. С того момента среди ополченцев у Александра Владимировича появился уже большой авторитет. Он быстро раскидал по нужным направлениям технику. Командиры стали подстраиваться под него. Поэтому и удалось в тех местах выстроить крепкую оборону, которой у нас раньше не было. А раньше такого не было, тогда каждый был сам по себе. Сейчас мы уже стали единым целым.
Тогда мы отбили атаку на Шахтерск. После этого был Иловайский котел. Сражения там были также тяжелыми. Но там я долго не находился. Во время боев командовал подразделением. Мы тогда понесли потери, но не такие, конечно, большие. Украина там реально потерпела поражение. Здесь, в Донецке, долгое время держали оборону. У нас на тот момент во время обороны города не было такого сильного единого формирования. Просто силы были разбросаны по Республике — в Шахтерске, в Снежном, Дмитровке, а тут «укропы» в Донецк уже пытаются проломиться. Они заходили со стороны Петровки. На Марьинском блокпосту очень долго сражались. Это там, где комбат 8-ой роты долго стоял. «Француз». Вот там я тоже очень долго провоевал.
Сейчас «Француз» раненный лежит. Его укропы фосфором обожгли, а это запрещенное оружие. Украина использует вопреки международным правилам снаряды такого рода. Для них, что перемирие, что не перемирие, а снаряды они такие используют. Как результат, «Француз» сейчас лежит в реанимации.
— А в боях под Дебальцево участвовали?
— Конечно.
— Сильно там тогда украинцы укрепились?
— Сильно. Времени у них было уже много. Мы тогда под Дебальцево не «Оплотом» сражались, а уже как Республиканская гвардия.
Мы по приказу главы ДНР Александра Захарченко проделали к этому времени очень трудную работу: собрали, если можно так выразиться, в кучу различные подразделения и сделали из них армию со строгой дисциплиной и централизированным командованием. Об этом можно долго говорить, как все это создавалось.
Мы начали в штабе думать над проведением операции. По картам определяли, где и как надо наступать. Определяли направления ударов, чтобы сделать правильный котел. Тога мы определились, что надо начинать с Углегорска и дальше двигаться через поселки, выходить на Логвиново. Дебальцево было очень сильно укреплено.
Углегорск также был хорошо укреплен, но там многие факторы сыграли нам на пользу. Гвардейцы наши реальные молодцы. Они очень хорошо сработали.
— А о каких факторах вы говорите?
— Получилась хорошая слаженность. Все толково получилось. Однако вначале мы из-за неправильно расстановки компонентов управления понесли потери по броне. Но после этого мы перегруппировались и уже нормально атаковали.
В результате первые 16 человек из Республиканской гвардии вошли в Углегорск. После чего туда подтянулась вся пехота.
— Как вы вообще оцениваете сегодняшнюю боеспособность украинской армии? Она высокая?
— Нет, ее уже нет. Просто боеспособные подразделения украинской армии — это подразделения, состоящие из наёмников. Итальянцев, французов, поляков и других. Именно они только нормально сражаются.
Вот смотрите. На первом этапе мы сражались с Вооруженными силами Украины, то есть с теми, кто нес службу непосредственно в войсках. Многие из солдат уже порядочно отслужили. Там были и контрактники. Какое-то обучение, подготовка и опыт у них были. Они пришли к нам, в Донбасс, где их, грубо говоря, Украина и похоронила. И все из-за того, что было неправильное управление. Мы их попросту истребили в боях. Мне это печально констатировать, потому что мы сражались фактически со своими братьями.
Пошла вторая волна мобилизации. Собрали новых парней, попытались их быстренько обучить. Многие из призывников повходили в составы батальонов, которые сформировались на скорую руку. Они пришли в Донбасс, и их тоже истребили. Остатки этих формирований отошли назад.
Пошла третья волна мобилизации. И их также истребили во всяких этих котлах.
После всего этого, ну, кто там уже остался. Кто там может нормально сражаться.
Там уже почти не осталось обученных и профессиональных военных. Одни плотники, строители, менеджеры, продавцы и консультанты. Нет уже у Украины нормальной и обученной армии. Нет у них времени на создание новой армии.
Теперь Украина, забирая у украинских трудяг, выплачивает наемкам по 5 тысяч долларов. У нас в штабе лежит много шевронов украинских диверсионно-разведывательных групп, которые мы уничтожили. Там и американские шевроны. Они принадлежали инструкторам.
— А вы брали в плен иностранных наемников?
— За всю войну я лично видел только одного поляка. Мы с ними сражались, но брать живыми их очень сложно. Они очень трусливые. Этим они отличаются от солдат ВСУ. Последних просто выталкивают в бой, они и сражаются, хотят ли они этого или нет. А наемник заходят в населенный пункт только после полной отработки артиллерии. Они идут только на зачистку.
— Где вы получили свое ранение в ногу? И у Захарченко ранение в ногу, и у вас. Вы что, в одном месте его получили?
— Нет, в разных местах. В меня попали осколки от мины, выпущенной из 120-го миномета. Я за эту войну много, где проходил. Долгое время сражался под артиллерийским огнем. Опыт боевых действий у меня огромный, и ни царапинки не было, а тут так просто исподтишка прилетели осколки, повредив мне вену и артерию. Сейчас не могу ходить, у меня поврежден нерв. Так что приходится заново учиться ходить. Тяжело, когда ведешь активный образ жизни, застопориться на этих костылях. Мне как командиру очень тяжело.
— Что говорят врачи? Все восстановимо?
— Да, все восстановимо. Видите, ногу-то не отрезали, а должны были отрезать. Просто 15 часов с момента ранения прошло. Мышцы уже начали умирать. У меня удалены 90% стопы подъема ноги. У меня ничего не вставлено в ногу, никакого металла.
Осколки мне прилетели в область паха, зацепили артерию, и из-за этого кровоснабжение в ногу пропало на 15 часов. Меня прооперировали в Горловке. Долго в больницу везли, под обстрелами. Ребята остановили кровотечение. Позашивали мне вены и артерии. Потом отправили меня на Донецк. Не ближний свет — очень долго ехали. Причем, в Горловке осколки все не достали. Просто многие из низ стояли рубцами и на рентгене они видны, как тоненькая полосочка.
Мне помогли мои товарищи, имеющие отношение к хирургии. Они сказали, что надо пристальнее смотреть, потому что во мне еще есть осколки.
Донецкие врачи говорят, что нужно ампутировать ногу, иначе я умру. Ткани уже мертвые. Ситуации пятьдесят на пятьдесят. Все в слезы, братья в слезы. Солдаты говорят врачам: если командир будет без ноги, то он нас убьет и вас тоже, поэтому спасайте ногу, по-другому нельзя. И ногу спасли.
— Почему именно вас назначили командиром Республиканской гвардии? Это было ведь решение Захарченко, правильно?
— Я вам так скажу, что я со своим командиром, Александром Захарченко, с самого начала войны. С командиром я определился и никогда его не менял. Дай Бог, чтоб и не приходилось его менять.
Александр Владимирович умный человек. Очень толковый, тактичный, умный, нестандартный. У него есть чему поучиться, что я и делаю постоянно.
Я с самого начала был в тени таким «неназванным» командиром. При формировании «Оплота» на меня возлагались большие обязанности. И я исполнение всех приказов и поручений доводил до конца. Воевать я научился.
Меня пару раз завели не туда и бросили на произвол судьбы. Это не Захарченко. Это при взаимодействиями с другими отрядами тогда еще ополчения.
Приходишь, тебе говорят, что враг в трех километрах, разведка проведена, а я выхожу и тут с 500 метров по нам начинает бить артиллерия.
Из-за того, что я грамотно в этих обстоятельствах себя повел, ребята стали ко мне тянуться. Под моим командованием сейчас находятся опытные мужчины, которым по 40-50 лет. У некоторых за плечами по четыре войны. Они приходят и с уважением меня выслушивают и ждут моей команды. Я их также уважаю, выслушиваю и принимаю решение, которое остается за мной. А почему? А потому, что они меня уважают и знают, что я опытный командир.
Я всегда очень сильно боюсь потерять личный состав. Людей берегу. Потеря бойца — это для меня личная трагедия. Знаю, что без потерь войны не может быть, но я стараюсь их минимизировать. Есть мозги, есть технологии для этого. Я буду хитрить с врагом, обойду его. Мне задачу ставят, я ее выполняю так, как я ее вижу, мне не надо говорить, как ее делать, если до этого мы четко не распланировали все.
Я сам лично воюю, сам бегаю по окопам. Стараюсь, помочь каждому.
Есть два способа управления людьми во время войны: это уважение и страх. Я предпочитаю уважение.
— Сколько под вашим командованием находится бойцов?
— Пять тысяч человек. У нас армейская дисциплина. Организованы штабы, проведена связь, есть артиллерийский дивизион, реактивная и ствольная артиллерия. Есть танковые батальоны, саперные роты, снайперские отдельные взвода. В батальонах по 500 человек. Мы — профессиональная армия. У нас есть психо-физиологические центры, в которых бойцы могут пройти реабилитацию.
На службу в Республиканскую гвардию мы не примем ни наркомана, ни человека с психическими отклонениями, ни того, кто страдает алкоголизмом.
На начальном этапе все, кто мог, взяли в руки оружие, а сейчас нужен профессионализм, нужна слаженность, чтоб не терять бойцов.
В психо-физиологическом центре в течение трех дней добровольца перед тем, как он придет в отдел кадров, проверяют. Так что мы всех фильтруем.
К нам ведь год назад приходило много разных людей — бывшие заключенные, например. Это не значит, что они плохие. У каждого есть свои шансы, но просто было много беспорядка. А на данном этапе мы боремся за порядок, ведь Донецк — это наш город. Я свято верю в то, что мы наведем здесь порядок и построим молодую Республику.
— Каким вы видите будущее ДНР — самостоятельное государство, в составе России или в составе Украины?
— Мое мнение таково: я не стою на том, чтобы мы были в составе России или были отдельным государством. Мы можем оставаться и в составе Украины, но должно быть все сделано так, чтобы больше никогда не было этих майданов и государственных переворотов.
Беседовал Александр Чаленко
