Кузнецов родился в Киеве в семье инженера и учительницы. Через некоторое время отец оставил их, и будущий писатель воспитывался матерью и её родителями. Детство Кузнецова прошло на Куреневке.
Вместе с родственниками 13-летний подросток встретил приход немцев в Киев и два года прожил под их властью.
В сталинское время проживание на оккупированной территории в некоторых случаях могло стать препятствием для карьеры. Сам Кузнецов был уверен, что именно из-за этого его не приняли в престижный Литературный институт.
С другой стороны, в юности Кузнецов учился в балетной школе, а затем некоторое время танцевал в Киевском оперном театре, что тоже было достаточно престижным занятием.
После смерти Сталина Кузнецов все же поступил в Литинститут.
Ему удалось удачно вклиниться в начавшуюся «оттепель». Еще будучи студентом, он написал «Продолжение легенды» — вполне официозное произведение про молодых пролетариев, строящих Братскую ГЭС. Книгу сразу же издали большим тиражом не только в СССР, но и в нескольких заграничных странах.
Кузнецов, еще студент Литинститута, вошел в число номенклатурных писателей. Был назначен ответственным секретарем тульского Союза писателей.
В 1962 году по его рассказу на киевской киностудии Довженко был снят фильм «Мы, двое мужчин». В главной роли снялся Василий Шукшин, на тот момент уже имевший известность в качестве актера. Фильм не получил широкого признания в СССР во многом из-за того, что после бегства Кузнецова его положили на полку и больше не демонстрировали по ТВ.
Другую экранизацию повести Кузнецова «Встречи на рассвете» ждала еще более печальная судьба. Фильм был закончен буквально за несколько недель до бегства Кузнецова и успел побыть в прокате всего несколько дней. На этот раз картина была сделана на «Мосфильме».
Но главным прорывом Кузнецова стал роман «Бабий Яр».«Бабий яр» был не просто романом, а романом-документом. Кузнецов настаивал на том, что без прикрас поведал о пережитом в оккупации. Особенно удался писателю его дед — страстный антикоммунист, который радуется приходу немцев, но потом постепенно приходит от них в ужас. Несмотря на название, большая часть книги посвящена описанию жизни при немцах.
Собственно, расстрелам в Бабьем Яру отведено не так много места:
«Дед пошел было на улицу, но почти тотчас затопотал обратно по крыльцу и ввалился в комнату:
— Поздравляю вас! Ну!.. Завтра в Киеве ни одного еврея больше не будет. Пусть уезжают. Вывозят их. Приказ висит….
Конечно, я не мог пропустить вывоз евреев из Киева. Я выбежал на улицу. По Глубочице поднималась на Лукьяновку сплошная толпа, море голов, шел еврейский Подол!.. О, этот Подол! Сплошь разговоры: куда повезут, как повезут? В одной кучке только и слышалось: "Гетто, гетто!" Подошла взволнованная немолодая женщина, вмешалась: "Люди добрые, это смерть!" Старухи заплакали, как запели. Разнесся слух, что где-то тут прошли караимы (я первый раз слышал это слово, понял только, что это что-то вроде секты) — древние старики в хламидах до пят, они всю ночь провели в своей караимской синагоге, вышли и проповедовали; "Дети, мы идем на смерть, приготовьтесь. Примем ее мужественно, как принимал Христос".
Кто-то возмущался: как можно так сеять панику! Но уже было известно, что какая-то женщина отравила своих детей и отравилась сама, чтобы не идти, У Оперного театра из окна выбросилась девушка, лежит, накрытая простыней.
Вдруг все вокруг заволновались, заговорили, что впереди, на улице Мельника, стоит оцепление, туда впускают, а обратно нет.
Тут я испугался. Я устал, у меня гудела голова от всего этого, и я испугался, что не выберусь обратно и меня увезут. Стал проталкиваться против толпы, выбрался, потом долго шел домой по опустевшим улицам — по ним почти бегом спешили редкие опоздавшие.
Придя домой, увидел деда, он стоял на середине двора, напряженно прислушиваясь к какой-то стрельбе, поднял палец.
— А ты знаешь, — сказал он потрясенно, — ведь их стреляют.
И тут до меня дошло. Из Бабьего Яра неслись отчетливые, размеренные выстрелы из пулемета: "та-та-та, та-та…"
Тихая, спокойная, размеренная стрельба, как на учениях. Наш Бабий Яр — по эту сторону от кладбищ. Чтобы попасть на Лукьяновку, стоит только перейти его.
Дед выглядел озадаченным и испуганным.
— Может, это стрельбище?— предположил я.
— Какое стрельбище! — закричал дед. — Вся Куреневка уже говорит. Виктор Македон прибежал — жену провожал, едва спасся, матерь божья, царица небесная, что ж это?!»
Несмотря на то что оттепель уже подошла к концу, а Хрущева заменили Брежневым, писателю всё-таки удалось продавить её издание. Вопрос решал лично партийный идеолог Михаил Суслов, ознакомившийся с романом и одобривший его издание с некоторыми цензурными правками.
Проблема этой темы заключалась в том, что отношения между Израилем и СССР в то время были очень скверными, если не сказать больше.
Вдобавок выделение страданий какого-то одного народа шло вразрез с официальной партийной концепцией, согласно которой во время войны страдал весь советский народ. В итоге роман издали, но Кузнецов был сильно недоволен цензурными правками.
Внешне, однако, вида он не подавал. За месяц до побега он даже вошел в состав редколлегии известного литературного журнала «Юность».
Вообще по всем признакам Кузнецов был обычным номенклатурным писателем, в диссидентских кругах незамеченным. Летом 1969 года его даже отправили в Англию в творческую командировку.
К столетнему юбилею Ленина он должен был написать роман и уехал в Британию вдохновляться и собирать материалы по истории Лондонского съезда РСДРП.
В Лондоне он отправил сопровождающего товарища в стриптиз, а сам добрался до редакции издания «Дейли телеграф», откуда журналисты увезли его в министерство, где помогли пройти необходимые бюрократические процедуры. На следующий день британские газеты вышли с передовицами о побеге номенклатурного писателя. Хотя Кузнецов и не был главной звездой своего поколения, его имя было на слуху.
Через несколько дней Кузнецов опубликовал в СМИ исповедальное письмо, в котором раскритиковал советские порядки и признался, что был завербован КГБ, которое вынудило его доносить о настроениях в писательских кругах.
Интересно, что на это письмо он получил отповедь от советских диссидентов. За всех ему ответил Андрей Амальрик, едко раскритиковавший перебежчика. Впрочем, Амальрик был скорее прав.
Он писал, что ему тоже неоднократно делались предложения о сотрудничестве, но он сделал свой выбор, он избрал путь без компромиссов, понимая, что это будет стоить ему карьеры. А вот Кузнецов — карьерист с фигой в кармане. Сначала комсомолец, потом партийный активист в Союзе писателей. Потом информатор КГБ. Все это он выбрал сознательно из карьерных соображений. Так что советские порядки, конечно, плохие и негуманные, но что на зеркало пенять, коли у самого рожа крива.
«"Мне не было дано иного выбора!" — как бы говорите Вы, и это звучит оправданием не только для Вас, но и для всей советской творческой интеллигенции, во всяком случае для той "либеральной" ее части, к какой Вы сами принадлежали.
Вы осуждаете — прямо или косвенно — некоторых ее представителей, но поскольку Вы не произносите ни одного слова осуждения в свой адрес, во всем обвиняя только власть, то непонятно, почему же к остальным можно предъявлять какие-то требования. Вы хотите сказать, что все вы — жертвы насилия, но, мне кажется, никакое насилие не может быть эффективным без тех, кто готов этому насилию подчиняться.
Иногда мне кажется, что советская "творческая интеллигенция", то есть люди, привыкшие думать одно, говорить другое, а делать третье, в целом явление еще более неприятное, чем режим, который ее породил.
Лицемерие и принятие вещей такими, какими они ей навязаны, настолько въелись в нее, что во всякой попытке поступить честно она усматривает или хитрую провокацию, или безумие. Я встречал людей, а Вы, вероятно, еще больше, кто, тайно ненавидя эту власть, делает все, что ему прикажут, и даже сверх того и, делая это, ненавидит еще сильней».
Кроме того, в разоблачительном выступлении Кузнецов заявил, что всю жизнь он писал под гнетом цензуры, поэтому все ранее опубликованные произведения он не желает признавать своими, а потому отрекается от всего, что издано под фамилией Кузнецов и берет новый псевдоним Анатоль.
Писатель также вывез из СССР фотоснимки с рукописью полного варианта «Бабьего Яра», не подвергнутого цензуре. Через некоторое время она была опубликована в Германии.
На этом, собственно, литературное творчество Кузнецова или Анатоля закончилось.
В Лондоне он работал на радио «Свобода», но вот его писательское вдохновение в условиях полной творческой свободы куда-то исчезло. После бегства из СССР он так и не написал ни одного произведения, лишь фрагмент романа, который, впрочем, был написан еще в СССР.
Вдобавок у Кузнецова начались проблемы со здоровьем. В 1978 году он угодил в больницу с сердечным приступом. А через несколько месяцев скончался от остановки сердца в возрасте 49 лет. В СССР вплоть до 1990 года писателя на вспоминали и не печатали. А после распада Советского Союза он был уже не настолько актуален.