Тогдашний председатель Правительства России Дмитрий Медведев возразил «батьке»: «Мне кажется, что ни в коем случае мы не должны бросать хоть какую-то тень на подвиг наших предков, которые защищали свою землю, жили на территории современной России, Белоруссии, они защищали свою землю от захватчиков».
Увы, герои 1812 года уже не считаются в Белоруссии защитниками Родины от захватчиков. Отечественная война рассматривается самостийными историками и идеологами как русско-французская и… гражданская для белорусов! Потому что белорусы, якобы, воевали с обеих сторон.
Представить события 1812 года как белорусскую гражданскую войну несложно, достаточно прибегнуть к системообразующему приёму местечковых националистов — записать в белорусы часть поляков (прежде всего тех, которые родились или жили в Белоруссии).
За время польского господства на территории Белой Руси высшие слои западнорусского общества подверглись тотальной полонизации: шляхтичи Минска, Гродно и Витебска говорили по-польски, считали себя частью народа польского и чрезвычайно болезненно воспринимали разделы Речи Посполитой 1772, 1793, 1795 годов.
Свои политические чаяния они связывали с восстановлением Польши «от можа до можа».
Реализовать польскую мечту вызвался Наполеон Бонапарт, под патронажем которого ещё в 1807 году из части земель прусской и австрийской Польши было создано Великое герцогство Варшавское. Поход на Россию должен был продолжить процесс воссоздания польской государственности.
Первоначально кампания 1812-го и вовсе называлась во Франции «Второй польской войной» («Первая польская» завершилась Тильзитским миром и образованием Варшавского герцогства). В этой связи неудивительно, что значительная часть шляхты Северо-Западного края выступила на стороне Великой армии, воевавшей во многом за польские интересы.
Ян Конопка и Доминик Радзивилл, называющиеся сегодня «великими белорусами», сформировали на территории бывшего Великого княжества Литовского уланские полки, вошедшие в состав наполеоновской армии.
Кроме того, в рядах польского корпуса Юзефа Понятовского сражалось некоторое количество шляхтичей из белорусских губерний. Пехотные и уланские полки Великого княжества Литовского получили нумерацию вслед за полками Варшавского герцогства, то есть они считались частью польских войск.
По распоряжению французского императора в захваченном Вильно было создано Временное правительство — Комиссия Великого княжества Литовского. Полномочия Комиссии распространялись на Виленскую, Гродненскую, Минскую губернии и Белостокскую область, которые были преобразованы в департаменты с двойной (местной шляхетской и французской) администрацией.
Для Витебской и Могилёвской губерний назначались отдельные правления, состоявшие преимущественно из польских помещиков и ксендзов. Основной функцией данных администраций было обеспечение французских войск продовольствием, лошадьми и фуражом.
Восстановленное Наполеоном Великое княжество Литовское воспринималось шляхтичами лишь в качестве переходной ступени к возрождению Польши в границах 1772 года, поэтому Временное правительство ВКЛ сразу после его создания вошло в состав Генеральной конфедерации Королевства Польского.
Политические деятели, принявшие участие в работе новых органов власти на территории Северо-Западного края, рассматриваются в современной белорусской историографии как «свои».
Им приписывается особая литвинская идентичность и стремление создать независимое от Польши Литовское княжество. Однако «литвинство» для шляхтичей XIX века было не более чем региональной разновидностью общепольской национальной идеи («роду литовского, нации польской»), а потому говорить об их литвинском патриотизме несерьёзно.
Шляхта воспринимала ВКЛ как восточную Польшу, «Новопольшу» (название это в итоге не прижилось, но его пытались ввести в общественно-политический дискурс в конце XVIII — начале XIX веков).
«Граждане, поляки! Наконец пробил час нашего счастья, — говорилось в прокламации Комиссии Временного правительства Минского департамента. — Попечением величайшего из монархов и мужеством его непобедимой армии мы возвращены Отечеству.
Временное правительство… извещает об этом радостном сердцу всех поляков событии в надежде, что все достойные поляки будут содействовать всем предначертаниям Правительства, направленным к счастью Отечества и к оправданию надежд Великого Наполеона, великодушного нашего Избавителя».
Не менее красноречивым было воззвание гродненской администрации:
«Настало время показать всему миру, что мы поляки, что мы ещё не утратили того народного духа, коим гордились наши предки. Под влиянием этого именно духа часть горожан соединилась в Конфедерацию.
Акт её, протокол заседания и устав оглашаются для сведения жителей Гродненского уезда, а также и для части его, называемой Сокольским уездом — Советом Конфедерации, призывающей, во имя нашей общей матери Родины, к объединению всех поляков, всех граждан, живущих на Польской земле».
Или, например, депеша в Варшаву от пинской шляхты:
«Мы, обыватели Запинского и Пинского уездов, получив от Его Светлости князя Шварценберга, главнокомандующего Австрийских вспомогательных войск, Акт Генеральной Конфедерации Варшавского Сейма, будучи проникнуты чувством святой любви к Родине, с полнейшей сердечной радостью присоединяемся к Генеральной Конфедерации Варшавского Сейма.
Великие слова сказаны в этом акте — Польское Королевство восстановлено, и польский народ снова объединён в одно тело».
Таким образом, в случае победы Наполеона территория Западной Руси стала бы неотъемлемой частью польского государства, а всё русское население Польши (белорусы и малорусы) вошло бы в состав польской нации, процесс формирования которой предполагал масштабные ассимиляторские практики.
Собственно, политика ополячивания Западной Белоруссии и Западной Украины, проводимая польскими властями в межвоенный период, даёт представление о том, что ждало белорусов и малорусов в восстановленной Речи Посполитой.
Если польская шляхта Северо-Западного края в большинстве своём выступила на стороне Наполеона, то крестьянство, сохранившее русское самосознание и культуру, поддержало российскую власть, не желая возвращения польских порядков.
На оккупированной французами территории белорусы развернули мощное партизанское движение (аналогичное тому, которое было в период Великой Отечественной войны).
Белорусский историк В.Г. Краснянский в своей работе «Минский департамент Великого княжества Литовского» (1902 г.) писал:
«Православные крестьяне-белорусы, составляющие коренную массу населения Минской губернии, совсем иначе относились к французскому владычеству, чем поляки. Для белорусов, этих вековых страдальцев за русскую народность и православие, владычество французов и торжество поляков являлось возвращением к столь ненавистному недавнему прошлому.
Ещё двадцати лет не прошло, как они свободно вздохнули, избавившись от польско-католического гнёта, и теперь снова грозила им та же опасность; с другой стороны, их испытанное в горниле страданий национальное чувство никоим образом не могло примириться и с французским, иноземным и иноверным, владычеством.
Вот почему неприятель, проходя по Минской губернии, на всём её пространстве встречал лишь опустелые деревни. Казалось, всё сельское население вымерло; оно бежало от ненавистных французов и поляков в глубь своих дремучих и болотистых лесов…
В этой глуши, скрытые от чужих глаз, белорусские мужички по-своему обсуждали настоящее положение дел и принимали свои средства к борьбе с врагом. Здесь среди них мы встречаемся с первыми героями партизанской войны…
Стоило только отдельным французским солдатам неосмотрительно удалиться в сторону от движения армии, как они попадали в руки крестьян; расправа с ними была коротка: их беспощадно убивали».
Особенно широкий размах партизанское движение получило в Витебском уезде. Партизаны производили массовое истребление наполеоновских солдат витебского гарнизона, отправлявшихся из города в деревни на поиски продовольствия.
Французский интендант Витебска маркиз де Пасторе признавал в своих записках, что ему с большим трудом удавалось обеспечивать продовольствием 12-тысячный гарнизон города, «из которого выйти было невозможно, не рискуя попасть в руки партизан».
Перед Бородинской битвой Наполеон вынужден был выделить из своих главных сил 10-тысячный отряд и отправить его на помощь витебскому гарнизону, который крестьянские ополченцы фактически держали в осаде.
Ярость белорусов выливалась также в поджоги и разграбления владений польских помещиков, поддерживавших французов. Так, крестьяне деревни Смолевичи Борисовского уезда под предводительством Прокопа Козловского сожгли имение одного из Радзивиллов вместе с самим его хозяином.
Непосредственный участник событий 1812 года А.Х. Бенкендорф писал:
«Дворяне этих губерний Белоруссии, которые всегда были подонками польского дворянства, дорого заплатили за желание освободиться от русского владычества.
Их крестьяне сочли себя свободными от ужасного и бедственного рабства, под гнётом которого они находились благодаря скупости и разврату дворян; они взбунтовались почти во всех деревнях, переломали мебель в домах своих господ, уничтожили фабрики и все заведения и находили в разрушении жилищ своих мелких тиранов столько же варварского наслаждения, сколько последние употребили искусства, чтобы довести их до нищеты».
Помимо народных ополченцев уроженцами Белоруссии были десятки тысяч рекрутов, несших боевую службу в рядах русской армии.
Сформированные на Витебщине четыре полка 3-ей пехотной дивизии защищали на Бородинском поле знаменитые Багратионовы флеши, а 24-ая дивизия, состоявшая из крестьян Минской губернии, героически сражалась у батареи Раевского.
На белорусской земле была окончательно добита Великая армия, именно здесь её отступление из России превратилось в бегство.
Кстати, в конце 1812 года в Белоруссии родилось хорошо знакомое всем ругательное слово «шваль». На самом деле это «chevalle» — по-французски «лошадь». Так измученные, вконец оголодавшие оккупанты умоляли белорусских крестьян дать им хоть какой-нибудь еды — хотя бы конины… Тогда же появилось слово «шаромыжник» — от французского «cher ami» — «дорогой друг». Так французы обращались к белорусам.
Выдающийся филолог и этнограф Евдоким Романов в 1885 году записал в Гомельском уезде белорусскую народную песню периода Отечественной войны 1812 года, в которой Россия называется «матерью», русский император — «белым царём», а казачьего атамана Платова — своим героем.
Мать Росея, мать Росея, мать Росейская земля!
И про тебе, мать Росея, далячо слава пройшла,
Ўсё про Белого Цара, да про Платона (т.е. Платова) казака.
А ў Платона казака не стрижано волоса, не британа борода.
Платон закон уступив, мритву — ножницы купив,
Сабе бороду оббрив, русы волосы обстриг,
Пранцузкую дочь любив, у пранцуза ў гостях быв. Пранцуз его не ўвознав,
За белые руки брав, за тесовый стол сажав, румку водки наливав.
На подносах подносив, ў его милости просив.
Особо отличившиеся в период войны белорусские крестьяне были награждены русским правительством крестами и медалями.
Так, по ходатайству Петра Витгенштейна, Михаила Барклая де Толли и начальника Главного штаба князя Петра Волконского 4 апреля 1817 года Александр І наградил медалями участников Отечественной войны 22 крестьян из деревни Жарцы Витебской губернии.
Весьма примечательна судьба Федоры Мироновой, крестьянки из села Погурщина Полоцкого уезда.
Она доставляла в штаб русской армии сведения о размещении неприятельских войск и складов. После войны владевший крестьянкой польский помещик распорядился выпороть её за то, что она посмела помогать «пшеклентым москалям», а затем продал несчастную в другой уезд. Возмущённая такой несправедливостью, Федора отправилась искать правду в Санкт-Петербург, где за неё взялся ходатайствовать прославленный генерал Е.И. Властов. В результате Федора со всей её семьёй была освобождена от крепостной зависимости, получила серебряную медаль и 500 рублей (фантастическую для тогдашнего крестьянина сумму).
Что касается многочисленного еврейского населения городов и местечек Белоруссии, то оно осталось полностью лояльным России. А.Х. Бенкендорф вспоминал:
«Мы не могли достаточно нахвалиться усердием и привязанностью, которые выказывали нам евреи… Они опасались возвращения польского правительства, при котором подвергались всевозможным несправедливостям и насилиям, и горячо желали успеха нашему оружию и помогали нам, рискуя своей жизнью и даже своим состоянием».
Несмотря на введённую Екатериной II черту оседлости, евреи больше боялись возрождения польского государства, чем гнёта «кровавого царизма».
Таким образом, в Белоруссии в 1812 году сложилась следующая диспозиция: местные поляки — за Наполеона, белорусы с евреями — на стороне России.
Казалось бы, победа в Отечественной войне не может интерпретироваться иначе, как общерусское историческое событие, значимое как для Великороссии, так и для Белоруссии; при этом, безусловно, трагическое для Польши.
Однако белорусские националисты выкидывают свой излюбленный фортель — объявляют поляков белорусами (чем Доминик Иероним Радзивилл не белорус?) и получают в результате нечто вроде братоубийственной гражданской войны, где их симпатии, разумеется, на стороне Наполеона (пусть корсиканец, лишь бы не москаль).
Отсюда и «растут ноги» у заявлений про «не наши войны».