Уроки с Владимиром Высоцким. 85 лет со дня рождения русского пророка
07:28 25.01.2023 (обновлено: 14:08 27.02.2023)
© Метелица Сергей
Владимиру Высоцкому сегодня стукнуло бы всего 85 лет со дня рождения. И он мог бы дожить, он крепенький здоровьем был. Сам он говорил о себе в 1941-м, о самом начале той страшной войны: "И плевал я, здоровый трехлетка, на воздушную эту тревогу"
Он наш современник, но не дожил. Потому что в его жизни были водка, наркотики и... СССР. Они «помогли» уйти в 42, но очень странно. Его при жизни называли алкоголиком, наркоманом и антисоветчиком. А он искренне любил все это, потому что оно приносило ему страшный труд, вдохновение и отдохновение. От жизни такой, какую он выбрал сам и какой жил, несмотря ни на что.
Он ни от чего не отказался даже весной 1980-го, за пару месяцев до смерти, когда в парижской клинике жена Марина Влади и друг Михаил Шемякин, по их словам, сделали последнюю попытку «спасти Володю», и он там напророчил сам себе в одном из последних стихов:
Жизнь — алфавит: я где-то
Уже в «це-че-ша-ще», —
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.
Уже в «це-че-ша-ще», —
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.
Шемякин потом вспоминал, что роба в этой больничке действительно была то ли красного, то ли малинового цвета. Но Высоцкий не захотел лечиться. Он рвался в Москву, что-то доделать, договорить, дописать.
И он никогда не был антисоветчиком. При таком таланте, как у него, который признавали на Западе, при такой жене, как кинозвезда мирового уровня Марина Влади, он мог бы спокойно уехать и жить там припеваючи. Но он сам сказал-спел:
Я смеюсь, умираю от смеха:
Как поверили этому бреду?!
Не волнуйтесь — я не уехал,
И не надейтесь — я не уеду!
Как поверили этому бреду?!
Не волнуйтесь — я не уехал,
И не надейтесь — я не уеду!
Высоцкий всегда был символом некоего протеста. Неосознанного, смутного, не всегда понятного и четко сформулированного, но протеста. Может быть потому, что он видел то, что и все, но глубже и дальше, а это заставляет человека неосознанно шевелиться и, как говорится, расширять собственные горизонты.
Пел о том, чего людям не хватало тогда и не хватает сейчас, а это манит неизвестностью и неизведанностью чувств. Позволял как бы прикоснуться к умному, но запрещенному, а это рождает чувство запретной сопричастности и возвышает. Все время о сложном, о потаенных уголках души он говорил простыми словами, и это хотя слегка и разочаровывало наступающей ясностью, но все равно рождало желание что-то делать. Умом ведь не только Россию не понять, но и русских.
А русские, как мне кажется, и в несвободе всегда интуитивно тянутся к свободе. Это и рождает протест. Даже когда в тряпочку и с фигой в кармане, это делает человека свободнее, сопричастным с протестом, с борьбой.
В отношении Высоцкого, как и в отношении многих людей его ранга и калибра, самая расхожая фраза — «он у каждого свой». Наверное, это правда, хотя сам он писал, что, дескать, оденусь, как в каменный век, и скажет ценитель упрямый: «Да это ж другой человек», а я — тот же самый.
Но его всегда, и при жизни, и особенно после нее, когда нельзя уже было нарваться на хлесткую ответку, боялись и любили. Любили и боялись. Завидовали и лезли к нему в друзья, ненавидели и поклонялись. Хотя, может быть, и тайно в душе.
Представляете, он и мой, оказывается, современник. Когда я родился, ему был уже 21 год, и в 1959 году в его жизни уже был Большой Каретный (хотя еще без песни) он уже окончил школу-студию МХАТ, два года готовился к дебютной роли бойца без слов в студенческом спектакле по пьесе Александра Штейна «Гостиница "Астория"», а на выступлении студентов курса перед жителями Ступинского района Московской области так читал монолог деда Щукаря из «Поднятой целины», что тогдашняя его безответная любовь и в будущем знаменитая телеведущая Аза Лихитченко потом вспоминала: «Володя начинал читать свой отрывок — и постепенно захватывал зал так, что зрители уже боялись пропустить хоть одно слово». И тогда же он снялся в кино в эпизодической роли студента Пети в фильме Василия Ордынского «Сверстницы». Молодой такой, обычный, но заметный, хотя и не очень запоминающийся.
О Владимире Высоцком всегда сложно писать. Особенно когда случаются какие-то юбилеи в его жизни, и мода на Высоцкого вдруг выплескивается в умы граждан новыми потоками информации и ее интерпретациями.
Но и у меня был свой первый серьезный урок-откровение, связанный именно с Высоцким. Мы, учащиеся полтавской школы-интерната для детей, скажем мягко, со специфической судьбой с детства, разумеется, были воспитаны на «блатном» Высоцком, на «Я был душою общества // И я могу сказать себе // Мою фамилью-имя-отчество // Прекрасно знали в ка-гэ-бэ». Я не уверен в КГБ, но вот местное отделение МВД нас знало отлично.
И где-то в классе девятом, году в 1976-м, когда брежневский застой входил в фазу своего расцвета, а мы уже немного повзрослели, я был послан на городскую или областную олимпиаду писать сочинение на свободную (так тогда это называлось) тему: «Что я вижу, стоя у Вечного огня». И я написал, а эпиграфом взял строчки из Высоцкого, из «Братских могил»:
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Пластинка с этой песней тогда уже вышла официально, но что началось у полтавских охранителей тогдашних советских устоев. Сочинение не приняли, вернули его директору моего интерната с криком: «Бандит цитирует антисоветчика, примите меры».
Директор принял, вызвал меня на ковер для объяснений. Но за меня горой встала учительница русского языка и литературы Евгения Ивановна Мандро-Апродова. Женщина удивительной судьбы. Мы к тому времени уже знали, что всю войну она прошла зенитчицей, такой, как в фильме «А зори здесь тихие», никого не боялась, никого в грош не ставила, любила только свой предмет и нас и была справедлива до одури. И кто ей мог что сделать с таким, как сказали бы сейчас, бэкграундом, когда она могла выйти покурить прямо с урока.
Я тогда уже любил литературу и был у Евгении Ивановны на особом счету. Она могла при всех разрешить мне читать не школьную литературу на своих уроках, когда пытала моих одноклассников то «Евгением Онегиным», то «Героем нашего времени». «Мальчик все правильно написал!» — сказала она директору и увела меня с ковра. А потом подарила страшную в то время редкость — тоненький буклетик, выпущенный с портретами Высоцкого. Это было неслыханно и очень почетно, потому она сама рассказывала, что всю жизнь собирает книги и никому не дает их читать навынос, только у нее дома. И тут такой подарок!
А директор не стал меня как-то наказывать. Наоборот, тогда же взял на экскурсию в Москву. И, поскольку мы жили недалеко от Театра на Таганке, он повел нас к ней, с рассказами о ней, о спектаклях, о Высоцком. И мы были так впечатлены, что мне до сих пор кажется, что я тогда видел Высоцкого. Живого! Остановилась машина, из нее выскочил невысокий, крепко сбитый человек в только входивших тогда в моду джинсах, подбежал к телефонному аппарату и убежал обратно.
«Какие джинсы в те годы?!» — говорят мне скептики до сих пор. Но Высоцкий тогда уже ездил «за бугор» свободно, знал в одежде и комфорте жизни толк и мог себе позволить. И я до сих пор у Таганки ищу место, где мог стоять тот телефонный автомат. Именно тогда, мне кажется, я понял на всю жизнь, что означает фраза «своих не бросаем». Отношение к Высоцкому было, а может быть остается до сих пор, одним из идентификаторов «свой — чужой».
И эта идентификация, как мне кажется, продолжается до сих пор, когда Высоцкий — уже признанный классик, его принято хвалить публично, на нем легко пиариться и получать какие-то дивиденды. Годы-то как раз пошли сплошь юбилейные.
Сегодня ему 85. Три года назад 25 июля «отмечали» 40 лет со дня его смерти, а 1 декабря — 50 лет со дня свадьбы с Мариной Влади, о которой он сам написал в своем последнем стихотворении: «Двенадцать лет тобой и Господом храним». И как раз Марина почему-то совершенно необъяснимым образом и дала слабину насчет «свой — чужой», когда в 2015-м со словами: «Я поворачиваю свою жизнь и бросаюсь в будущее» — она на аукционе в Париже распродала последние стихи, фотографии и даже посмертную маску Высоцкого. И хотя Россия тогда как бы активно впитывала в себя «европейские ценности», но такой финансовый прагматизм «русской парижанки» многих русских реально покоробил.
За стихотворение со словами «Вернусь к тебе, как корабли из песни, все помня, даже старые стихи…», написанное рукой Высоцкого на визитной карточке агентства путешествий Viazur размером 13,4 на 10 сантиметров 11 июня 1980 года, за полтора месяца до смерти, вдова получила 200 тысяч евро. При стартовой цене всего в 8 тысяч. Слава богу, стих вернулся в Россию: его купила супруга Андрея Гавриловского — основателя музея Владимира Высоцкого в Екатеринбурге и совладельца тамошнего небоскреба «Высоцкий».
В столицу Урала в музей Высоцкого отправились и некоторые его фотографии и иконы. А вот кому досталась посмертная маска Высоцкого из бронзы, так и осталось неизвестным. Этот лот «не выстрелил»: при первоначальной цене в 35 тысяч евро он ушел всего за 55 тысяч. Тоже русскому, который захотел остаться инкогнито.
И ореол «любимой женщины — спасительницы поэта» в России для многих несколько потускнел. Как там у Александра Пушкина: не продается вдохновенье, но можно рукопись продать. И русские — во многом сентиментально-религиозные фетишисты, для которых, так принято считать, религия и память о них навсегда остаются в душе непонятными щемящими позывами — легко могут, оказывается, торговать самими фетишами. И многие задумались, а где, например, поэтический сборник «Идут белые снеги» Евгения Евтушенко, который в 1969 году, еще до свадьбы подарил Высоцкому и Марине с надписью: «Марине и Володе, чтобы, даже разлучаясь, они не разлучались никогда. Ваша Любовь благословенна Богом. Ради него не расставайтесь. Я буду мыть ваши тарелки на вашей серебряной свадьбе. Женя Евтушенко».
Сегодня уже понятно, что серебряная свадьба отменена Господом Богом навсегда. Но томик Евтушенко легко может стать лотом на аукционе, подставкой для кружки с чаем или брикетом для растопки камина по пьяной лавочке. И что тут можно поделать: свои своих иногда не бросают, а продают. И это тоже печальный урок. Во всяком случае для меня.
А в 2020 году к годовщине смерти, 25 июля, на надмогильном памятнике поэта на Ваганьковском кладбище поменяли… голову. Да-да, говорят, сыну поэта Никите и моднячему московскому скульптору Александру Рукавишникову никогда не нравилось изображение поэта на могиле. Ну, то, что простояло почти 40 лет с нимбом гитарного корпуса вокруг головы. И если «нимб» все же решили оставить, то вот голову сменили.
Сейчас Высоцкий на памятнике встречает всех недоуменно полуоткрытым ртом. А что? Хозяин — барин да еще и сын, а скульптор за бабки сейчас и не такое изваяет. Тоже урок…
В этом году ко дню рождения, к такому знатному юбилею, тоже будет много сказано, показано и предложено. А на ВДНХ даже пройдет фестиваль «Высоцкий. Я люблю». В Государственном музее поэта сыграют одноименный музыкальный спектакль в исполнении артистов Студии театрального искусства Сергея Женовача и мастерской Бориса Плотникова. Везде будут лекции, кинопоказы, музыкальные и поэтические вечера, фильмы с его участием (у него их 28, гораздо меньше, чем могло бы быть).
И будут звучать песни. Многие их тех 600, что он написал. И опять многим станет понятно, что имела в виду Марина Влади, когда ее спрашивали, неужели нельзя было найти себе еще одного мужа во всей Франции, а она шутливо по форме, но серьезно по сути отвечала: «Там — шарман, здесь — мужик».
Высоцкий — это и сейчас еще по-прежнему протест против того, что реальной жизни подчас не хватает мужиков. Что свои бросают своих. Потому что мужчины стали очень женственными, а женщины чрезмерно мужественными.
А он ведь пел в своем «Белом безмолвии»:
…Что же нам не жилось, что же нам не спалось?
Что нас выгнало в путь по высокой волне?
Нам сиянья пока наблюдать не пришлось,
Это редко бывает — сиянья в цене!
Что нас выгнало в путь по высокой волне?
Нам сиянья пока наблюдать не пришлось,
Это редко бывает — сиянья в цене!
Тишина… Только чайки — как молнии,
Пустотой мы их кормим из рук.
Но наградою нам за безмолвие
Обязательно будет звук!
Пустотой мы их кормим из рук.
Но наградою нам за безмолвие
Обязательно будет звук!
…Наше горло отпустит молчание,
Наша слабость растает как тень.
И наградой за ночи отчаянья
Будет вечный полярный день!
Наша слабость растает как тень.
И наградой за ночи отчаянья
Будет вечный полярный день!
…Кто не верил в дурные пророчества,
В снег не лег ни на миг отдохнуть,
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь!
В снег не лег ни на миг отдохнуть,
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь!
«Кто-нибудь» — это для многих Владимир Высоцкий, которому в этот день так приятно сказать: «Спасибо, что живой». И это тоже урок.
