Более полугода назад в Киеве, у своего дома, был убит журналист и писатель оппозиционных взглядов Олесь Бузина. Он критиковал нынешнюю украинскую власть жестко, но справедливо. Приверженность Бузины морально-нравственным принципам высоко оценили на Международной научной конференции «Зиновьевские чтения». Медаль, присвоенную посмертно, за сына получила его мать.
С Валентиной Павловной мы встретились в Новодевичьем монастыре в Москве. Это мое самое трудное интервью. Сдержав слезы во время встречи с мамой Олеся, я, не прекращая плачу во время работы над этим текстом. Он насквозь пронизан искренностью, болью, состраданием, пониманием и жизненной мудростью матери, пережившей своего сына…
А.Б. — Валентина Павловна, мы сегодня с Вами были в доме книги, там, где Вы нашли книгу о Вашем сыне «Олесь Бузина. Расстрелянная правда». В Москве чтят память Олеся, как Вы увидели, даже книги о нем уже пишут. А как в Киеве, по-Вашему, чтят память Вашего сына?
В.Б. — Вы знаете, я могу судить по тому, сколько людей ходит к могиле Олеся. Я каждый день хожу на могилу, за исключением одного-двух дней, когда отлучаюсь из города, и я никогда не бываю у могилы одна. Всегда приходят люди, могила постоянно в цветах, очень много несут цветов к могиле Олеся. Сейчас я сильно волновалась, что памятник будто бы рано ставить, а в зиму могила будет вроде как неухоженная. Пришла молодая пара, мы разговорились, они обняли меня, и я им сказала, что волнуюсь, что пойдут дожди — земля будет на могиле осыпаться, пойдут снега — заметут могилу, и ходить через могилу могут… Меня это очень волновало. Они посмотрели друг на друга и сказали: «Мы вам через месяц позвоним, дайте, пожалуйста, ваши координаты, мы ходим к могиле, но с вами не всегда встречаемся». Я дала координаты, а через месяц они мне позвонили и сказали: «Мы хотим вам показать, какую оградку хотим сделать. Если вы не возражаете, мы хотим из дерева: из дуба и ясеня». Я сказала, что не возражаю, Олесь очень дерево любил. Они мне через месяц показали проект и потом поставили эту оградку. Они ее сами сделали, сами привезли, смонтировали, они все сделали. Я даже не знаю фамилии этих людей. Я знаю только их имена. Теперь они как члены моей семьи, я с ними созваниваюсь, я с ними общаюсь. Они всегда мне говорят: «Звоните и говорите с нами, мы очень чтим Олеся, у нас есть все его книги, мы постоянно следили за его творчеством, и мы очень благодарны вам за то, что вы родили Олеся, а Олеся за то, что он был». Вот это один из таких моментов. Если вы будете в Киеве и подойдете к могиле, там всегда цветы. Я ношу, вторая мама — теща его, она тоже ходит к могиле, но в основном несут просто те, кто чтит его память.
А.Б. — Значит, не умер наш Киев еще? Не поддался всей этой бесовщине, которая там присутствует сейчас во власти?
В.Б. — Вы знаете, у Олеся в одной из книг есть такие слова: «Если вам скажут, что я умер, не верьте — я живой, читайте мои книги, я весь в них». Конечно же нельзя думать даже, что все одинаково относятся к его творчеству, конечно же, нет. Я это знаю, и есть люди, которые об этом мне прямо говорят. Я считаю, что это правильно. Вот мне кажется, что этот человек красивый, а кому-то, что он некрасивый. Есть разные мнения по всякому случаю. Но то, что у Олеся много почитателей — это я как мать говорю вам откровенно и уверенно. При том, это самые разные поколения, вот что интересно. Очень много пожилых людей, стареньких, с палочками…. Когда приходят такие люди на могилу, мне очень больно, но в то же время радостно. Они мне напоминают мою маму, бабушку Олеся, которая много внимания уделяла его воспитанию. Она его очень любила, и он ее безумно любил. И когда эти старенькие люди приходят, я чувствую присутствие моей мамы. Идут средние поколения, идут молодые, с детьми…
А.Б. — Я помню, когда были похороны Олеся. Огромное количество неравнодушных людей, которые пришли: которые знали Олеся и которые не знали его. Слава Богу, что такие люди есть в Киеве, и я очень рада. Скажите, а к Вам обращаются журналисты, когда готовят материалы об Олесе?
В.Б. — Знаете, я практически никаких материалов в последнее время об Олесе не читала. К его полугодию очень краткую публикацию сделала газета «Сегодня», в которой он работал почти 10 лет. Очень кратенькую такую. Больше за последние 2 месяца я ничего не видела и не читала.
А.Б. — Вы осуждаете коллег Олеся из газеты «Сегодня»?
В.Б. - Нет, я не осуждаю, Бог им судья. Но эту газету я не читаю, я не беру ее в руки, мне очень больно. Столько, как он сделал для этой газеты…
А.Б. — Такие были потрясающие тексты по субботам…
В.Б. — По субботам, потом по пятницам. А колонки в понедельник и четверг? Как их ждали люди… В том районе, где я живу, я знала, что в субботу, потом в пятницу я должна раненько побежать, потому что после обеда уже не возможно было найти газету. А осуждать их, я не осуждаю. Бог их рассудит. Им этого не понять.
А.Б. — Скажите, а кто-то из окружения Олеся общается с Вами?
В.Б. — Общаются. Вот вы со мной общаетесь, я узнала, что даже отсюда, из Москвы приезжали на похороны. Я безмерно благодарна вам. Приезжали и специально из Донецка, они подходили, очень долго был венок от дончан. Кстати, вот сейчас я в Москве, и ко мне у гостиницы подошел незнакомый мужчина. Он меня узнал, потому что видел ранее по телевидению. Он подошел и сказал: «Я вам очень сочувствую». Он обнял меня, мне было очень приятно. Со всех уголков Украины люди приезжают, люди ищут могилу. Журналисты, вот мы говорили о Тане Чугаенко и ее подружке Лесе. Они вдвоем и во двор приходят на место трагедии, и на могилу ходят. Лукашины Юра и Люба и многие другие приходят.
А.Б. — Скажите, а оппоненты Олеся выходят на связь как-то, кто-то угрожал или еще что-то такое?
В.Б. — Нет.
А.Б. — Никто вам не писал, ничего не говорил?
В.Б. — Нет. И нельзя говорить, чего не было.
А.Б. — Как продвигается расследование убийства?
В.Б. — Двое молодых людей, Медведько и Полищук, это очень молодые ребята, одному не полных 25 лет, другому, наверное, 25. Вот двое этих молодых людей арестованы. Они находятся под стражей, ведется следствие.
А.Б. — Вы верите следствию?
В.Б. - Они подозреваемые. Пока они подозреваемые, у меня нет злости. И вообще я по жизни не злой человек. Они подозреваемые, поэтому я не могу злиться сейчас. Вот когда будет доказано, что это они, я от своих слов не откажусь тогда. Я в самом начале сказала, что проклинаю до двадцатого колена. Если Бог может, пусть меня простит, но в то же время я гнева Бога прошу на них. В моем возрасте, с моими болячками, я уже только сказать что-то могу и то со слезами. Я была на нескольких судах и не могу на них без слез смотреть, это очень больно, очень обидно.
А.Б. — А они смотрят Вам в глаза?
В.Б. — Смотрят. Я прошу. Я в самом начале просила, что посмотрите мне в глаза. Они отказываются.
А.Б. — То есть они не смотрят Вам в глаза?
В.Б. — Нет, они смотрят в глаза, но они отказываются от всего, они говорят: «Мы не убивали».
А.Б. — А как Вы чувствуете — они или не они?
В.Б. — Я считаю в таких ситуациях грех, нельзя говорить… Я же не видела, что это они сделали, и просто так не могу, это уже грех. Но если будет доказано… Сейчас они хотят, чтобы их на поруки взяли. Но это их дело, их право. Если это законно, пусть берут на поруки. Депутаты за них приходили в суды и брали их на поруки. Но вместе с тем, суд их не отпускал. Ну почему-то задержали именно их, не задержали же кого-то другого. Пусть суд смотрит.
А.Б. — Скажите, а Вам снится сын?
В.Б. — Два раза снился. И не очень четко. Там, где он похоронен, там есть место пока свободное, как лужаечка. Мне приснилось, что он там стоит, рядом с могилой, и мальчик с ним лет семи.
А.Б. — В моей редакции работал лучший друг Олеся — Женя Морин. Он умер, спустя полтора месяца после убийства Олеся. С ними я познакомилась в Мариинском парке в Киеве. Тогда были сумерки. Эта картина отпечаталась в моей памяти. Два друга идут по парку. Кажется, будто Женя просто не выдержал смерти друга…Какой у Вас источник силы?
В.Б. — Наверное, все-таки Бог дает силы. Это свыше, я в этом уверена. Я верующий человек. Другое дело, что после случившейся трагедии у меня какой-то был «синдром гнева». Я не могла до конца осознать, как можно на здорового, умного, талантливого человека, который любит жизнь, людей, который не лжет, а откровенно говорит, как можно было руку поднять? Почему Бог не отвел? Я же постоянно за него молилась, постоянно молилась… Я первое время для себя просила: «Зачем мне жить, зачем мне жить без сына?». Это единственная была моя радость и моя гордость. Он никаких проблем нам не создавал. Но кто-то отобрал у меня мое счастье и мою надежду. Когда мне казалось, что вообще возле меня никого нет, возле меня появились чужие люди, я даже фамилий некоторых не знаю. Они мне звонят, они всегда возле меня. Это все-таки, я считаю, Бог так дал, чтобы я не думала, что я одинокая. Но перестрадать, видимо, надо.
А.Б. — Очень много матерей потеряло сыновей в этой войне…
В.Б. — Я очень им сочувствую. Похоронено много рядом с Олесем, я очень сочувствую, я подхожу к матерям…
А.Б. — Осознают ли матери бессмысленность этой войны? Зачем все это?
В.Б. — Есть разные люди, и по-разному воспринимают.
А.Б. — Ну а Вы? Как мать, потерявшая сына в этой войне…
В.Б. — Одна из матерей почему-то постоянно подходила и все время говорила очень нехорошие слова в мой адрес. Ее сын погиб, и я ей сочувствую. Каждый человек по-своему это все переживает и проносит. Я никого нигде не оскорбляла, я ни на кого не перекладывала вину. Я знаю, что в смерти Олеся виноваты несколько человек, не только двое, которые стреляли во дворе, обязательно еще есть кто-то, кто скрывается за ними. Кстати, за одного из этих двоих, за Медведько, когда он шел на выборы в городской совет, я за него голосовала. Можете представить мое чувство, когда я вижу его? Я за него голосовала! Но пока он подозреваемый.
А.Б. — Если бы Вы достоверно знали, что это они, что бы Вы им сказали?
В.Б. — Я бы сказала, что они нелюди, и такие не должны на планете Земля жить. Люди, которые лишают жизни, причем беспричинно…. Видеть то, что я видела, как они этими пулями расправились (с сыном — авт.) — это не дай Бог никому видеть в жизни. Я с этим живу, и у меня и сейчас ужас перед глазами: лужа крови, в которой я стояла, когда я приехала после смерти. Это же все передо мной, я эту кровь и в рот брала, пробовала, как я вела себя…. Я же не могла так вести себя, но, видимо, я не могла иначе справиться, просто не могла справиться иначе. В жизни я совершенно другой человек, я человек сдержанный, воспитанный, я тот человек, который если и плачет, то не на людях. Но это то, что не может сдерживать моих слез. Я каждый раз прошу Бога: «Помоги». Потому что мои слезы не действуют на людей, с которыми я общаюсь. Я прошу прощения у людей, я потом остаюсь одна и прошу прощения: «Господи, пусть эти люди мне простят мою боль и мою обиду». Люди-то не виноваты.
А.Б. — Я думаю, что такие слезы очень положительно влияют на каждого человека. Например, на меня. Я Вам благодарна, что Вы провели эти полдня со мной, потому что после такого наступает вразумление. Меняются жизненные приоритеты. Все, что Вы переносите, это является уроком для многих-многих людей, живущих там или здесь.
В.Б. — Я же не думала, что я попаду в Храм Новодевичьего монастыря, значит, это все-таки Божья сила меня туда привела. Божья сила мне все-таки подсказывает, что нужно пережить эту трагедию. Хотя, в первое время, честно говоря, мне вообще казалось, что я мертвая и только хожу. Я только смотрела за переходами, чтобы не было беды тем, кто едет. А все остальное мне было ни к чему.
А.Б. — Я Вас понимаю.
