— Искандер, нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой. Сегодня, в День Великой Победы, вспоминаем наших героев и говорим о том, как победить фашизм, который возрождается сейчас. Насколько я знаю, ваш отец-фронтовик крайне редко делился с вами своими воспоминаниями. Как думаете, почему так?
— Потому, что это было очень тяжелое испытание для каждого человека. Это не только у ваших дедушек и моего отца, это практически у всех. Миллионы фронтовиков много лет ничего не говорили. Их очень трудно было разговорить.
И страна в целом очень тяжело переживала не победу, а эту войну, столько было потерь, колоссальное количество — 27 миллионов по официальным данным.
Сколько они ужасов видели! Даже советские власти, я помню, в 1965 году, через 20 лет после Победы, учредили этот праздник и выходной день. А до этого смутно (отмечали. — Ред.). То поколение фронтовиков, которые были еще молоды, они имели в душе такую травму... Не только фронтовики — и те, кто в оккупации был тогда, но фронтовики в первую очередь.
Это правда, я сколько узнавал у всех моих знакомых, тогда почти никто действительно не мог сказать, что «мне отец рассказывал каждый день военные байки, истории» и т. д.
У моего отца тоже такое было… Тяжелейшая вещь — его призвали в 1943 году восемнадцатилетним, и довольно много времени учебки, переброски и т.д. Он попал на север страны — в дивизию, которая сейчас называется Свирская, это дивизия ВДВ.
Почему названа Свирской? Это река Свирь, мощная полноводная река в Ленинградской области, в Карелии, на севере. Тогда, в 1944 году, была одна из героических операций Красной Армии, Советской Армии, по форсированию этой полноводной реки.
Мой отец был пулеметчиком, и он участвовал в этом. После этого боя написали в дивизионной газете, что вот, пулеметчик, рядовой Хисамов, вел стрельбу с плотика, — индивидуальный плотик, как-то он его соорудил. И заканчивается так: «Он погиб смертью храбрых».
Получилось иначе с этим плотиком, с которого он из пулемета стрелял прямо с воды по фашистским укреплениям на другом берегу, — он был страшно ранен. Ему одна пуля попала в шею, другая в ногу, а третья, осколочно-разрывная, в руку. Он потерял сознание, его плотик снесло по течению, он попал в расположение другой части, где его подхватили, никто там не разбирал откуда. Отправили в госпиталь, где ему ампутировали руку.
В части его считали геройски погибшим. И вот эта часть, по итогам этой операции, получила называние — Свирская гвардейская дивизия ВДВ.
Мой отец, как я уже говорил, попал в госпиталь, ему ампутировали руку, кое-как залечили... Он ничего не ел, потерял интерес к жизни. И единственную эту историю он рассказывал — про петушка. Там санитарка пожилая, где-то на Урале это было, в Оренбуржье... Он отказывался есть, понятно, малец, пацан без руки, весь изранен был…
— Девятнадцать лет ему было?
— Да, лето 1944-го, ему 19 лет. И вот он такой весь инвалид, покалеченный, жить не хочет, есть не хочет, а там еда какая-то была страшная… И вот он рассказывал мне, что санитарка какого-то петушка зарезала у себя, «дохлого», сварила ему бульончик… она сварила семье своей еду, а ему бульончик. И с этого, он говорил, «я ожил». Такая легенда про куриный бульончик в семье… Страшная вещь…
Потом он написал домой. И вот в 1944 году он возвращается, солдатик без руки, домой, в Ташкент. А его отец не дожил. А молодой был еще дядька, ему еще пятидесяти не было, его отцу, моему деду. Мы мало говорим о том, что голод был в 1944 году, в «хлебном городе» Ташкенте был страшный голод. От недоедания, от расстройства мой дедушка умер, не дождавшись возвращения отца.
Вот такая военная история. И, конечно, травма на всю жизнь... повторяю, что кроме этой истории про бульончик, он мне ничего не рассказывал.
— И то в воспитательных целях рассказал, по сути.
— Да. Конечно, это мужественное поколение. Страшный путь они прошли: это война, ужасные вещи, смерти… Я немножко информации почерпнул об их военной деятельности от светлой памяти Бориса Кузьмича, однополчанина моего отца.
А отец мой не пил совсем. Он, кстати, испортил желудок на войне, после этого все время маялся. И спиртного совсем не употреблял. Но он собирал 9 Мая своих друзей, и к нему приходил Борис Кузьмич. Он был балагур, выпьет водочки — и начинал рассказывать.
Например, рассказывал, как несколько дней их часть отступала по лесам, по болотам, чуть не утонули все, под давлением какого-то врага неведомого, тот откуда-то появлялся, обстреливали, атаковали их. В 1944 году приходилось их роте, или там батальон был, отступать. И вдруг разведка донесла, что против них сражается финский женский батальон. Ну и, естественно, командиры: «Ах вы, баб испугались».
Тут восстали эти мужики. Говорит, мы перешли в контратаку, ночью операцию провели и, говорит: «Мы ножами этих женщин перерезали». Это же страшно!
Как об этом рассказывать… я просто не понимаю.
Словом, это поколение все вынесло. Мой дорогой отец построил дом, женился, трое детей… Они, это поколение, были героические люди. И понятно, почему они мало говорили о войне, — это травма.
Мое поколение — это счастливое поколение, мирное. Нам было хорошо, конечно. Мы можем как-то рассуждать, можем удивляться, почему люди о своих собственных нечеловеческих подвигах не рассказывают… А был действительно массовый героизм. Нельзя было без подвига жить, нельзя было без преодоления. Там страшные вещи были.
И конечно, мы должны эту память хранить в себе и себя все время мерить по нашим отцам и дедам.
— К сожалению, уже нет их в живых. И сейчас, уже нет такой возможности, попросить все же что-то рассказать. Поэтому знаем мы крайне мало. Вы уже упомянули о подвиге вашего отца, когда он самодельный плотик сделал, когда он героически атаковал. Но вы-то узнали об этом вообще из газетной публикации, не от него?
— Потом все-таки, в девяностые годы, началась уже настоящая… не кампания, а вот возвышение понимания (Великой Отечественной. — Ред.) войны, правильное отношение к войне. Это совпало с тем, что то поколение стало уже пенсионным. Как-то вот так. Это уже молодежь, которая пришла в политбюро… Они уже начали правильную кампанию по поднятию Победы.
А с ветеранами было (сложно говорить. — Ред.), потому что им было все-таки трудно, это была травма.
Так вот, в девяностые годы следопыты, журналисты все раскапывали и про моего отца все эти истории раскопали. К нему приходили интервью брать журналисты из наших республиканских газет в Узбекистане. В общем, тогда был внимание очень большое и, конечно, все журналисты расспрашивали, тягали этих фронтовиков, и они кое-что начали говорить.
И вот эту историю с тем, что мой отец «погиб смертью храбрых», а потом ожил — это была стандартная история. Там очень много было потерь. И вот уже с девяностых годов мы правильную линию взяли на возвышение войны и на радость от Победы, а для военного поколения было все-таки горя больше, чем радости.
— Огромное спасибо хочется сказать тем людям, которые разработали и внедрили проект «Подвиг народа», знаете, наверное, этот сайт? Там можно ввести фамилии и имена своих родственников и почитать, кто и за что был награжден.
— На Поклонной горе в музее я делал запрос, там кое-что написано, память есть.
— Чему ваш отец вас учил, и что вы передали потом вашим детям? Он действительно человек, который победил не только фашизм, а инвалидность свою победил. В девятнадцать лет лишиться руки — это непросто.
— Он защитил диссертацию, стал в итоге профессором, воспитал нас, построил дом. При мне он строил в Ташкенте. И вот у них эта была сила. Я уже потом понимал... Он был очень спокойный, доброжелательный человек. С людьми хорошо ладил и с детьми тоже, с нами, мы же черти, всякое бывало.
Это, я думаю, тоже некое счастье. Они понимали, в каком аду можно находиться, и для них нормальная, мирная жизнь, с ее трудностями, с передрягами, была все равно как рай. Они спокойно относились ко всему.
Нам не хватает этого, мне не хватает. Нервничаешь по каким-то вещам, которые недостойны этого. И нужно все время охолаживать себя, говорить: «Вот где настоящее горе, вот где настоящий подвиг».
То, что ты делаешь, — молодец, где-то успеха добился, но это ни в какое сравнение не идет (с тем, что пережило военное поколение. — Ред.). Поэтому надо еще радоваться жизни, которая нам дарована, надо ее прожить правильно. И тут, конечно, вспоминается отец, война, под эти всяческие испытания. И себя, конечно, равняешь.
— Чему вы учите своих детей? Вы же многодетный отец.
— У меня девчонки все, мальчиков бог не дал почему-то.
— Им о дедушке рассказываете?
— Конечно, про деда рассказываю, дети рассказывают в школе про него с моих слов. У них какой-то утренник — меня дочка расспрашивала, как, что.
Вчера у них было мероприятие, и там они рассказывали про своих, в большинстве — про прадедушек. Мои уже про прадедушку, я ближе по поколению к войне.
Чему учу… Учу учиться, быть добрыми по возможности.
— И знать свою историю, мне кажется, это крайне важно, потому что человек, который не знает своего прошлого — не имеет будущего.
— Это обязательно, конечно. Нужно вообще побольше знать. Конечно, главная задача родителей — дать детям серьезное образование. И, в частности, история, география — то, что делает гражданином человека.
— Как получилось, что о своем прошлом забыли многие народы Европы, которых от фашизма, от нацизма освобождал Советский Союз? Эта забывчивость началась не вчера и не позавчера, достаточно давно эта тенденция идет. Почему так, как думаете?
— Это сразу (началась. — Ред.) забывчивость. Ну вот Уинстон Черчилль — я когда-то в молодости имел глупость шесть томов его «Мировой войны» прочитать, его мемуары, где он написал: «История будет ко мне благосклонна, тем более что я сам буду ее писать».
И вот две вещи — самый несчастный день в его жизни, самый тяжелый, он пишет: это был 8 мая, День Победы по-ихнему, — наше 9 мая 1945 года. Самый тяжелый день. «Я думал, что делать с этой Россией?»
Они науськивали Германию на Россию, все чужими руками, а тут Россия вырвалась на просторы Европы и прямо встала перед Западом. И для него был это самый тяжелый день.
А самый прекрасный день в его жизни — это был 22 июня 1941 года, когда фашисты напали на Советский Союз, на Россию. Вот он, наконец, вздохнул, теперь Гитлер займется Советским Союзом, отстанет от Англии, а она будет разруливать, как всегда, ленд-лиз и т. д. Вот все наоборот. Это враг.
Это враги как бы экзистенциальные, стратегические, там нет никакой морали, нет ничего. В 1945 году — раз! — и уже враги, Россия уже враг. Только что они пели осанну и всякое такое… И начали, конечно же, настраивать свое население: пропаганда, образование, стали историю фальсифицировать.
Какое-то время это плохо работало. Даже НАТО организовывалось, но все равно человеческие отношения были хорошие. Англичане любили, уважали советский народ, американцы. Были межчеловеческие какие-то отношения. И пока это поколение не вымерло, извиняюсь за грубое выражение, у них это не проходило, оставалось. А сейчас совсем другие поколения. Им можно навешать на уши все что угодно.
Россия, российское руководство, система нашего образования... Конечно, надо прилагать большие усилия для того, чтобы утвердить нашу правду в целом о войне, обо всем, сопутствующем этому.
А другие силы хотят иного. И уже успешно достаточно, как ни печально это констатировать, перевернули уже всю историю. Уже никто ничего не помнит.
Я был в Праге как-то, давненько, там говорят: «Это нас американцы освободили». Прагу? Американцы? Да черт бы вас побрал!
И тогда же я научился этому не удивляться. К сожалению, людьми можно управлять информационно, системой образования, системой СМИ. Можно управлять, это управляется. И история переписывается.
Это всегда было — в древнем Египте под каждого нового фараона писалась новая история Египта и зачеркивались все эти фараоны другие.
К сожалению, это так, и мы как бойцы медийного информационного фронта, должны делать все, чтобы противопоставить их вранью нашу правду. Это священная правда, она освящена нашими родителями и их подвигами.