Как копают курган? Под снос. Пригоняют бульдозер, который, проходя посредине, постепенно разрезает курган как пирог. После каждого прохода в образовавшуюся расщелину загоняют нас — студентов-практикантов — с целью «зачистки бровок». Когда ободранные трактором стенки выглаживаются лопатами, становятся четко видны слои, из которых он насыпан, а на дне — вертикальные ходы вниз, которые заканчиваются погребением.
Обычно в каждом кургане бронзового века много захоронений. Колодцы для них пробивались в теле основного кургана, могила выкапывалась в материковой глине — каменной твердости субстанции, которую и бульдозер не берёт. Чем её копали — непонятно. Затем весь курган перекрывали новой насыпью, отчего он рос и в высоту, и в ширину. Чаще всего для досыпки брались «кирпичи» из степного дерна, вырезанные лопатой, изготовленной из лопаточной кости животных (мы нашли несколько таких приспособлений, причём одно — вполне целое). Иногда в ходе соответствующего ритуала на вершине кургана разводили костер (получалась угольная прослойка), иногда досыпали речной песок или еще какой-нибудь редкий грунт (мел, например). Самый древний слой нашего кургана — собственно, изначальный курганчик IV тысячелетия до нашей эры — был увенчан кромлехом — своеобразной короной из десятка камней размером с человеческую голову. И их, и плиту, которой была прикрыта могила мальчика лет 8, везли, очевидно, издалека.
В основном в курганах (если это не конкретно скифские курганы своеобразной формы) захоронены люди доисторических времен, относящиеся к народам, о которых ничего толком неизвестно, кроме погребального обряда и факта кочевого образа жизни. Они именуются по названию археологической культуры — ямники, катакомбники, срубники. Считается, впрочем, что это древнейшие индо-арии, часть из которых позже откочевала в Индию и Иран, а часть — положила начало европейской цивилизации.
Изредка встречаются засланцы из более поздних времен. В маленьком, меньше метра высотой, курганчике, мы нашли вкопанного как-то сбоку, наверное, в лисью нору, печенега. Поскольку сверху захоронения видно не было, трактор полскелета снес. Зато нам досталась кучка наконечников стрел из положенного в могилу саадака и несколько бляшек с наборного пояса. А на краю первого, большого, кургана мы наши останки вполне современной женщины. По мнению Грека, скелету было лет 40-50. В других местах частенько встречаются захоронения других криптокультур — «блиндажников» и «окопников». Нам от них достались только несколько сильно заржавленных осколков и гильз.
Когда трактор достигал слоя материковой глины и захоронения приближались вплотную, в ход шли лопаты. Обычными штыковыми могила раскапывалась «до первого упора» (когда лопата упиралась в кость, камень или керамику), мотыгами делалась более точная работа уже внутри могилы, а «комсомолками» высыпали мусор, проверяя, нет ли там случайно каких-то предметов (слова «артефакт» мы тогда не знали). Самая тонкая работа делалась совком и, наконец, кисточкой.
Захоронения IV-III тысячелетия до нашей эры не слишком интересны какими-то особыми находками — материальная культура была бедная, слишком много класть в могилу не получалось. Так — осколки сосудов, костяные украшения, каменные наконечники копий и стрел. Неслыханное богатство — медное лезвие длиной сантиметра два, окислившееся до состояния зеленого следа в грунте. Хорошо сохранялось дерево — оно четко было видно, легко освобождалось от земли, но рассыпалось в руках. Зато легко определить — сколько досок пошло на перекрытие могилы ямника.
Жили мы довольно далеко от раскопа, и доставлял нас туда заслуженный ГАЗ-53 с будкой. Сам лагерь находился в обширной балке, которая была полузаповедной зоной. Сёла далеко, вокруг балки — поля. Правда, в самой балке был пруд, который использовался для водопоя. Стадо, впрочем, бывало на нем довольно далеко от нас и во время, когда не слишком нас беспокоило, — утром на рассвете и вечером, когда мы ещё работали.
В лесу было полно всякой живности.
На деревьях вокруг лагеря во множестве жили орешниковые сони — мимимишные грызуны размером чуть больше спичечного коробка, на которых пыталась охотиться собачка начальницы экспедиции под ником Шеф. На моей памяти догнал он только одну — та улеглась на спину и уморительно грозно верещала, размахивая всеми четырьмя лапами. Шеф, бывший все же щенком, не знал, как к соне подступиться. Сомнения были разрешены путем отвлечения внимания. Пока собаку заинтересовали чем-то другим, соня смылась.
На территории лагеря стоял куст с чёрными ягодами. Они падали, разбивались и тут же начинали бродить. На запах шаровой выпивки слетались бабочки, сосали сок и здесь же, сложив крылья, засыпали.
В лесу встречались косули и зайцы, а на камнях и глинистых склонах — здоровенные зелёные ящерицы. Как-то раз, зайдя поглубже в лес, я обнаружил презабавную процессию няшных полосатых поросят размером с кошек. Ни до, ни после того я так быстро не бегал… Понятно ведь, что они не сами там ходят, — где-то рядом пасётся мама, а с ней шутки плохи.
Лагерь экспедиции состоял из расставленных в лесу нескольких палаток армейского образца, поставленных на деревянные поддоны. На пол были наброшены матрацы, а на них — спальники. Впрочем, было не холодно, и спальниками мы просто укрывались.
Центром археологической жизни были не палатки, в которых мы только спали, а длинный стол, за которым ели и занимались. Кроме всего прочего за этим же столом проходили одобренные руководством пьянки (в честь заезда и «горки» — календарной середины сезона). Пьянка не одобренная (в честь дня погранвойск, в которых проходили службу сразу трое моих сокурсников) проистекала в лесу, по другую сторону пруда.
На расстоянии нескольких метров вокруг стола имели место быть:
— кирпичная печь с гордой надписью «kuhnia kotoraya devochek svodit s uma» (или как-то так — смысл такой же);
— регулярно пополняемая поленница дров;
— красный лемех плуга, живо напоминающий красную торпеду из «Тронки» Олеся Гончара, при помощи которого подавались сигналы к лагерным мероприятиям (прежде всего подъем, завтрак, обед и ужин);
— яма для мусора;
— яма-холодильник для продуктов;
— доска объявлений, чуть меньше чем целиком заполненная экспедиционной стенгазетой (её, правда, обновляли не слишком регулярно — раз или два за сезон).
Кроме того, почти за пределами лагеря находились три стратегических объекта: цистерна с водой, которую наполняли из артезианской скважины в одном из ближайших сёл, батарея умывальников и «лёлик» — туалет с выгребной ямой внизу, полиэтиленовым навесом и стенками.
Всего нас в экспедиции было около двух десятков человек — 10 или 12 первокурсников, проходивших практику; двое или трое старшекурсников, добывавших в поте лица материал для дипломной работы, и основной состав экспедиции; двое инженеров под никами Глаша и Тоха.
Начальник экспедиции — наша преподавательница археологии Серафима Игнатовна Петрова. Доктор наук, профессор. Бабушка лет 60 с чем-то, ростом метр с кепкой в полёте, обладавшая тихим голосом и поразительной способностью добиваться состояния аудитории, при котором мешающие слушать лекцию мухи истреблялись бесшумной студенческой ПВО.
Ее сын по фамилии Мухожук (не, ну правда!). Тоже преподаватель-археолог, здоровенный бывший десантник, обладавший чудовищной силой. Когда к нам приехали «гости» из ближайшего села (ничего личного — немного повеселиться), он заглушил мотор мотоцикла, схватившись за колесо.
Ответственный за просвещение первокурсников назывался Грек, потому что он был прекрасен, как юный греческий бог, — стройный, со слегка горбатым носом, светлыми кудрями и бородкой, он будто сошел с краснофигурной вазы. А если добавить приятный голос… Не хватало ему только достаточно рельефной мускулатуры, но, по-моему, это совершенно не мешало его популярности у женской части экспедиции.
Вот что реально мешало этой популярности, так это наличие Мормышки — существа совершенно удивительного по тем временам. Длинноносая, с иссиня-чёрными волосами, обрезанными до последней возможности, одевающаяся строго в мужскую одежду, хрипло ругающаяся и много курящая. В общем, по советским временам — нечто строго предосудительное. Она, безусловно, была археологом, но её статус в экспедиции был нам неясен — иногда она копала, иногда дежурила в лагере, а иногда свободно курсировала между двумя раскопами в противоположных концах области и университетом. Главное же её звание было — жена Грека.
Последнее захоронение мы нашли, как ни удивительно, последним. Собственно, насыпь была зафиксирована давно (она была самая большая), но определить её принадлежность к конкретному захоронению удалось только в самом конце — могила была далеко от центра кургана, шахта была неглубокой — буквально 30-40 сантиметров. Зато дальше шел выкопанный в материковой глине круглый зал около полутора метров диаметром и метр глубиной. В центре находилась голова быка с обломанными рогами и пробитым лбом. И вниз уходил наклонный ход…
Копать дальше наличными средствами было невозможно: лопаты (стальные!) материковую глину не берут; бульдозер тоже только царапает. Бульдозер у нас обычный был — гусеничный ХТЗ. Видел я, как копают скифские курганы, на треть высоты защищённые каменной «броней», — подгоняют чебоксарский Т-330 (на минуточку — четыре с половиной наших бульдозера), он упирается в стенку и выдавливает всю середину кургана… Но даже этот монстр «материк» не копает.
В общем, вызвали экскаватор. Ему тоже было тяжело, но вскоре мы увидели подземное сооружение.
Шахта высотой примерно полметра уходила вниз под углом около 30 градусов. Дальше, на глубине примерно двух метров, находится обширная, порядка четырех-пяти квадратных метров, камера. Культура так и называется — катакомбная, потому что захоронения в ней изначально были закрытые — в виде подкопа. В такой вот катакомбе и находилось захоронение — скелет необычайно высокого (больше метра восемьдесяти) и необычайно старого для того времени (хорошо за шестьдесят) мужчины. Он лежал на роскошном многослойном основании, в котором старшие археологи без труда определили разобранную погребальную колесницу. Она была деревянная, с войлочным или кожаным верхом (пирамидальным — видимо, по длине жердей определили). Колёса лежали отдельно и были очень тонкими, рассчитанными на одну поездку. Хоронили его в дождь, поэтому по краям остался слой грязи, чётко отпечатавшийся в материковой глине…
Уже сразу после того, как только замолчал экскаватор, мы почувствовали себя неуютно. Ветер исчез, вокруг воцарилась удивительная для лета тишина, а на горизонте выросла иссиня-черная гора, увенчанная ослепительной снеговой шапкой. Пока мы разгадывали загадки могилы, туча накрыла почти всё небо. Подул резкий холодный ветер.
Мы с необычайной стремительностью забрались в машину. Грек забирался уже на ходу, бормоча вроде бы про себя, но так, чтобы мы слышали: «защитка сработала, снимать не умеем». Тут же нас ослепила ярчайшая вспышка, далеко за машиной, около покинутого раскопа, обрушился тополь… И стеной хлынул ливень. Не только из устных рассказов, но даже и из научных монографий я знал, что так бывает каждый раз, когда вскрывают могилы жрецов или магов.
Когда мы добрались до родной балки, дорогу уже размыло, и машина спуститься не могла. Вернее могла, но строго в режиме неконтролируемого скольжения до ближайшего дерева — достаточно толстого, чтобы её удержать. Под потоками воды сверху и в чавкающей листве и грязи снизу, под грохот громовых раскатов мы с грехом пополам добрались до лагеря.
Ночью мне снился бык, тащивший к солнцу повозку, в которой под коническим пологом сидел по-турецки высоченный старик с худым лицом и закрытыми глазами. Колеса были запачканы чернотой космоса, кое-где в грязи блестели звёзды…