— Евгений, давайте начнем с простого и одновременно сложного вопроса. Чем нынешняя спецоперация отличается от других вооруженных конфликтов, которые происходили в бывшем СССР на протяжении этих 30 лет?
— Масштабом. Это крупнейшая военная кампания в истории современной России. Но эту войну нельзя воспринимать как нечто отдельное в вакууме. Это разыгрывание того самого югославского сценария, от которого нас якобы спасли Беловежские соглашения, просто по ряду причин это произошло через 30 лет. В нашем лице это марш несогласных с распадом Советского Союза и попытка России провести ревизию итогов распада СССР. Насколько успешной будет эта попытка, мы сказать не можем, но это крупнейшая и самая кровавая наша война.
Причем это уникальный случай, когда на руинах СССР боевые действия ведут две международно признанных державы. Потому что даже карабахская война формально велась на территории одного государства между государством и повстанцами. Пятидневная война между Россией и Грузией была совсем уж несопоставимой, и там Россия ставила совсем уж ограниченную цель. Она прошла незаметно, потому что была короткой, малокровной и закончилась статусом-кво, а сейчас у нас в день людей гибнет столько же, сколько на этой войне. Чем бы эта кампания ни закончилась, она будет означать «grand final» распада СССР, если дальше не произойдет совсем уж потрясающих событий, которые перевернут миропорядок.
Также это уникальный случай, когда войну ведут два крупных и промышленно развитых государства. Сколько бы ни насмехались над Украиной, но это государство имело возможность производить, ремонтировать и модернизировать собственную боевую технику. Украина имеет почти весь спектр вооружений. Да, есть штуки, которые есть у нас и которых нет у них, но у Украины есть все, что нужно современной армии, включая ударную авиацию, тяжелые ЗРК, тактические ракеты и ударные беспилотники специальной постройки, а не кустарные дроны.
Так что эта кампания в большей степени навевает жуткие аналогии с ирано-иракской войной, чем с локальными конфликтами типа Карабаха и Приднестровья. Мы действительно живем в учебнике истории.
— Если говорить однозначно, то было бы нам проще, если бы мы провели такую спецоперацию в 2014-2015 годах?
— С одной стороны, нам было бы проще, потому что противник был к этому абсолютно не готов. По украинским данным о «северном ветре» за август 2014 года, восемь российских батальонов приехали и разгромили всю украинскую армию, а сейчас с ней восемьдесят с трудом справляются.
Хотя нам и сейчас невесело. Как выразился мой приятель-финансист, по нам сейчас будто бы 500 «томагавков» запустили. Но, как ни странно, мы к этому готовы. Непонятно еще, как бы тогда на это отреагировал Запад. Короче говоря, на поле боя нам было бы проще, за его пределами — не знаю.
— Принято считать, что на текущий момент ВСУ перестала быть единым организмом, но отдельные очаги сопротивления могут держаться достаточно долго. Так ли это и если так, то может ли случиться нечто такое, что поменяет ситуацию коренным образом?
— Я не готов разделить такое убеждение. Для потерявшего единое управление противник очень неплохо отбивается. Прошло уже немало времени, и за это время у нас только один крупный котел — в Мариуполе. Если они так воюют в условиях потерянного управления, то это означает, что их учили воевать в условиях потерянного управления, и вполне возможно, что так оно и есть.
Да, у нас армия сильнее, но противник нас превосходит в численности за счет мобилизации и нагнанной территориальной обороны. У нас мобилизацию никто не проводил. Если начнут проводить, то это вызовет очень серьезное общественное недовольство. Так что группировка противника очень большая, и ее физически трудно убить. Причем противник действует по принципу «нам надо воевать, а не жить». Он вовсю использует гражданское население и гражданские объекты для прикрытия. Да, Украина слабее, но в отличие от нас она реально ведет тотальную войну.
В то же время тезис о том, что украинские вооруженные силы сейчас погонят российские вооруженные силы, мне кажется очень сомнительным. Чтобы провести крупную наступательную операцию, желательно иметь господство в воздухе, а оно сейчас не за Украиной. Локальные и болезненные удары со стороны ВСУ на тактическом уровне могут быть, но попытки ворваться в Херсон или деблокировать тот же Мариуполь невозможны. Проблема в том, что война даже с действующей вооруженной группировкой — это надолго. Это не на две недели. Я полагал, что месяца за полтора все закончится, но понятно, что через полтора месяца это точно не закончится.
Есть еще один тонкий момент. Чем дольше длится война, тем серьезнее последствия для глобальной экономики. Идет война между двумя крупными экспортерами зерна, причем у одной из этих сторон с посевной будет покончено. Удобрения — это газ. А что происходит с ценами на газ, мы все знаем. Значительная часть удобрений тоже производится в России. Это будет означать резкий рост цен на продовольствие, который приведет к интересным последствиям в странах третьего мира, где населению буквально хватает только на еду. Глобальный мир — это когда воюет Россия и Украина, а голодать будет какое-нибудь Марокко. А это уже делает нерентабельным целый ряд производств не только в третьем мире. Производственные цепочки взаимосвязаны.
Одним словом, чем дольше продлится конфликт между Россией и Украиной и чем тяжелее будут его последствия, тем больше риск для глобальной экономики уехать в крупный экономический кризис. Поэтому блицкриг спасет мировую экономику, а затяжная война ее погубит.
— Можно ли оценить, кто со стороны противника более эффективен — ВСУ или нацистские батальоны?
— Дело в том, что нацбаты уже давно интегрированы в ВСУ и Нацгвардию. Это в 2014 году были отдельно ВСУ и отдельно нацбаты, но с тех пор их всех поставили в строй. То есть зигометное подразделение типа «Азова» плотно интегрировано в силовые структуры. Сейчас есть различие между ВСУ и территориальной обороной, а тероборона — это вообще инфернальная затея. Именно с ними связана куча инцидентов с необоснованным применением огнестрельного оружия и с судами Линча.
В начале кампании был случай, когда теробороновцы на гражданской машине подъехали к российской бронемашине и кинули в нее коктейль Молотова. Проблема не в том, что они таким образом могут поджечь несколько грузовиков и БТР, а в том, что солдаты, насмотревшись на это, могут более решительно открывать огонь по гражданским машинам. И такие инциденты уже есть. Была видеозапись с камеры наблюдения, когда из БМП разматывают гражданскую машину, потому что она подозрительно себя вела. Но гражданскому человеку тоже трудно сохранять спокойствие, когда на него смотрит 30-мм автоматическая пушка. Люди погибли, потому что все жить хотели.
В этой же в связи можно вспомнить случай с ракетным ударом по торговому центру. На той стороне страшно разозлились не потому, что там разместили батарею реактивной артиллерии и ее накрыло, а потому что кто-то выложил фоточки. Для них это ужасно, потому что русские смогут доказать, что они не просто так стреляют.
— Есть у вас какие-то прогнозы по Мариуполю?
— В Мариуполе действительно происходит гуманитарная катастрофа. Без всяких натяжек. Люди погибают, лишаются крова. Мой знакомый знакомых оттуда выехал, и он пишет, что три дня горел микрорайон его родителей, потому что там через дорогу находился укрепрайон «азовцев», который ковыряли всем, начиная с «Буратино» и заканчивая старым добрым чугунием с гаубицами.
Я не знаю, что будет дальше. С Мариуполем как с городом на ближайшие годы покончено. Я надеюсь, что это остановится, но та сторона все раскручивает по полной программе. Хотя те же самые люди отказывались открывать гуманитарные коридоры. Вся стратегия украинских вооруженных сил сейчас строится на том, чтобы отступать в города и, как немцы в 1945-м, превращать их в фестунги (крепости. — Ред.), запираться там и обороняться.
Это может привести к массовым жертвам среди мирного населения. Мариуполь, конечно, большой город, но это еще не мегаполис (400 тысяч населения). А у нас есть еще Харьков, который в три-четыре раза больше. А у нас есть еще Киев. Как будет выглядеть штурм Киева, я вообще не хочу представлять. Поэтому вопрос состоит в том, к какому компромиссу хотят прийти стороны на переговорах.
— А о чем тогда можно договариваться?
— До нас только доходят отголоски того, о чем договариваются стороны. Но, судя по этим отголоскам, наша сторона ставит новые условия, потому что ситуация меняется. И если с нашей стороны нет сверхнапряжения, то с украинской стороны в строй ставят старого и малого, они накачали армию до полумиллиона человек.
Им где-то надо будет брать новое снаряжение для этих людей. Сформировать бригаду — это же не просто собрать три тысячи мужиков. Их надо обучить боевой слаженности, дать им оружие, боеприпасы, технику, свести их в батальоны, дать им офицеров. Грубо говоря, у противника раньше кончится аппаратура связи и боеприпасы, чем люди.
Напряжение сил у противника очень существенное. Именно поэтому наши считают возможным ставить новые условия. Если изначально речь шла о только фактическом признании уже существующего положения вещей (признание Крыма, ДНР/ЛНР и отказ от претензий в связи с войной, потому что раздеть нас через международные суды будут пытаться очень усердно), то сейчас появляются сообщения, что платежным средством в Херсоне с апреля будет российский рубль.
Мне кажется, что если рубль вводят в качестве платежной системы, то туда не будут возвращать гривну. А если есть Херсон, то будет и Мелитополь, и Николаев с Одессой (в зависимости от ситуации на фронте). Сухопутный коридор и канал для водоснабжения — это логично. Но вопрос в том, насколько та сторона готова согласиться на эти условия. И вопрос в том, насколько та сторона свободна в принятии решений. Когда на переговоры с нами приезжает делегация, а потом участника переговоров убивают при задержании, это означает, что у них там адовая внутренняя кухня.
— Сергей Лавров заявил, что отправка миротворцев НАТО на Украину обернется прямым столкновением Альянса с Россией. Какова вероятность, что Альянс или же Польша в порядке самодеятельности все же пойдет на это?
— То, что у нас все в порядке с «красными линиями», было продемонстрировано во время удара по Яворову, когда туда съехались наемники-добровольцы и их попотчевали крылатыми ракетами. Тут моя внутренняя гиена хохотала, потому что после истории с сирийским Хишамом, когда там ударили по официально несуществующей воинской части и все ржали на тем, как «белые люди поставили ванек на место», в Яворове «ваньки» им послали «обраточку».
Суть в том, что Россия провела красную линию, что не потерпит никакого вмешательства и никаких иностранцев. Бить будем сразу, бить будем по голове. Для Польши и НАТО в целом это тоже сигнал, что их вмешательство будет означать болезненные вещи.
Хочу заметить, что с нашей стороны некоторые штуки еще не применялись, и это не ядерное оружие. У нас еще стратегические бомбардировщики Ту-160 никуда не летали. Если эта штука начнет ронять чугуний на какой-нибудь аналогичный Яворовский полигон на польской территории, это будет означать катастрофу и для Польши, и для нас, и для всех.
— Отдельно задам вам вопрос, как специалисту по чеченской войне. Какие конкретно функции выполняют чеченские подразделения и насколько они эффективны?
— Насколько я могу судить, они выполняют задачи по зачистке. Они не являются штурмовыми частями, которые ломятся на острие атаки. Они не являются частями, способными штурмовать укрепрайоны. Чисто с боевой точки зрения, чеченские части — это легкая пехота. У них нет адекватной артиллерийской группировки и тяжелой техники, но в качестве средства зачистки они показывают себя хорошо.
Это важная задача, потому что если говорить про тот же Мариуполь, то это достаточно интенсивные городские бои. И полицейские функции тоже важны. Наконец-то мы получили своих зуавов (изначально название военнослужащего частей лёгкой пехоты французских колониальных войск. — Ред.), и в этом качестве они хороши.
— Насколько мы готовы к тому, что Зеленский покинет страну, не подписав никаких документов о капитуляции, и оттуда будет призывать бороться до конца?
— Это большая проблема. В этом случае придется занимать всю территорию Украины или большую ее часть. Нам придется организовывать гражданскую администрацию, хозяйство и со всем этим жить. Очевидно уже, что это будет дотационный регион, потому что все экономические цепочки там разорвутся. Там не будет работы, общественной жизни, там будет все побито войной. Сейчас у нас Мариуполь — зона бедствия. А что будет, когда полуторамиллионный Харьков будет зоной бедствия?
Готовы ли мы? Не знаю. У нас сейчас положительный торговый баланс. Это зависит от экономики. Пока у нас есть подушка безопасности, слава богу. Но как только она закончится, то возникнет вопрос о балансе. Если в нашу трубу будет вливаться больше денег, то, наверное, мы справимся. Да и в России надо будет решать кучу задач, начиная от авиасообщения (всем известна ситуация с запчастями) и заканчивая тем, что Мариупольский порт пришел в негодность, а это значительная часть мирового неона.
Короче говоря, это будет задача не для армии, а для страны. Готова ли к этому страна? Не знаю. И я не уверен, кто знает, какие трудности нас на этом пути ждут. Если противник не подпишет никакого соглашения, тут вообще всем плохо будет. И Украине, и России, и Европе и планете Земля. Поэтому я лично уповаю на то, что у нас все-таки будет мирное соглашение, что никто не будет упираться рогом и стороны найдут некий компромисс.
Понятно, что ситуацию, которая сложилась за эти восемь лет, надо как-то разрешать. Противник настаивает на том, что все должно выглядеть как безоговорочная капитуляция России. Но для этого надо, чтобы Россия потерпела поражение на поле боя и полностью лишилась денег, а сейчас ситуация складывается с точностью до наоборот, потому что Россия идет вперед и ставит новые условия.
Все же когда-нибудь эти качели должны прекратить качаться.
