Крушение Советского Союза, произошедшее формально тридцать лет назад, возможно, продолжается сегодня и может быть продлится еще несколько десятилетий именно потому, что падение СССР вызвало тектонические процессы в мировой экономике и политике. Популярный ведущий, журналист Владимир Соловьев наблюдает этот процесс не только из студии, но и на примере собственной жизни. Ответив на вопросы издания Украина.ру, он любезно предоставил нам свои фотографии советского периода.
— Владимир, тридцать лет назад Советский Союз прекратил своё существование. Чем он был для вас тогда?
— Для меня Советский Союз — это Родина. И всё, что с этим связано. СССР — это Родина, со всеми плюсами, минусами, критикой, любовью и ненавистью. Вспомнился советский анекдот. Рабиновича спросили: «Как вы относитесь к советской власти?». «Как к жене, — ответил Рабинович, — немножко люблю, немножко боюсь, немножко хочу другую». Этот анекдот появился в советское время, когда мы не понимали, что такое «другая». И думали мы тогда именно о власти, а не о стране.
Советский Союз распался не в декабре 1991 года, это надо очень чётко понимать. Сам факт, что к власти пришли столь безграмотные бездарные безвольные жалкие ничтожные люди как раз свидетельство того, что деградация началась довольно давно. С начала пятилетки пышных похороны, а потом при Горбачеве уже стало ясно, что этот процесс, увы, к сожалению, находится в руках людей абсолютно недостойных. Именно в этом была проблема.
Говорят: «Почему никто не вышел защищать Советский Союз?». Из политиков, конечно, кроме того же Жириновского. А от кого защищать? Люди же вообще не понимали, что происходит. Было колоссальное совместное помешательство, было полное незнание реалий окружающего мира, было одурманивание людей перестроечной прессой, которая при этом и сама обманываться была рада. Они и сами не знали истины. То есть это были слепые ведущие слепых. И получилось, что величайший эксперимент закончился.
И дальше вопрос: чем закончился? Потому что когда говорят, что «мирным разводом», то это ложь. Никакой он не мирный. И сейчас пятнадцать тысяч людей погибших на Донбассе, — это продолжение того развода тридцатилетней давности.
Просто никто честно не посчитал, сколько людей погибло в гражданских войнах, вспыхнувших в национальных республиках.
Что такое две чеченские войны? По сути это две гражданские войны, потому что чеченцы — это граждане Российской Федерации. Пришедший туда мировой терроризм сделал своё дело, он воевал, разжигал и т.д. Почему это стало возможно? Конечно из-за подлости и бездарности. И не только Шушкевича и Кравчука, но и того же Ельцина. Ноль исторической ответственности у этих людей! Абсолютный ноль! Но, как они пробрались на самый верх советской пирамиды власти? Ведь это не один предатель, это же целая плеяда предателей.
— Если не в декабре 1991 года перестал существовать СССР, то когда? При Черненко? При Андропове?
— Де-факто деградация началась со времени смерти Сталина, потому что незадолго до его смерти уже боялись говорить об идеологии. Превратили рассуждение об идеологии в абсолютное повторение догматических текстов. Пытались вообще ни о чём не думать.
Но и, конечно, когда Хрущев отказался де-факто от великой идеи, не столь важно правильной или неправильной, но великой, и перешёл к идее «Догнать и перегнать Америку по мясу и молоку». Это напоминает очень точное сравнение большого русского философа Сергея Кургиняна, который сказал: «Ты не можешь обогнать, если ты едешь вслед по рельсам!». Вот перед тобой паровоз американский, а ты пытаешься его догнать и обогнать, но ты находишься на том же пути, ты даже не на параллельных треках. Как ты можешь его догнать и обогнать? И всё! Весь великий эксперимент по большому счету был продан.
— Владимир, вы можете вспомнить себя в том времени? Кем вы были? Где вы были?
— Я был в Америке. Уехал за несколько месяцев до событий. Я не эмигрировал, нет, поехал в рабочую командировку, преподавать. Я никогда не собирался отказываться от советского паспорта, мне это и в голову не приходило. Периодически приезжал, по сути, жил на два дома. Я тогда преподавал в университете Алабама в городе Хантсвилле. Тогда вообще было такое ощущение, что если есть возможность, то надо поработать за границей. Это была такая эпоха открытости.
— Есть ли что-то, о чём вы сожалеете, что не было сделано вами в те дни?
— Нет. Анна, послушай, я тогда был никем. Мне было двадцать восемь лет. Я был кандидатом в члены партии. Я отказался становиться членом партии, потому что в момент прохождения кандидатского стажа компартия стала называться Коммунистической партией Российской Федерации, и пришёл Полозков. Одно лицо этого человека вызывало у меня такое отторжение, что было ясно, мне нечего делать в одной партии с этим человеком. Уже было нечего делать. Не было никакой идеологии, которая могла привести к закреплению СССР. Горбачев был настолько очевидно всем ничтожен, что идти за него никто бы не хотел. А куда вели эти безумцы, тогда ещё особенно никто и не понимал.
Не жалею ещё и потому, что всё равно я ничего не смог бы сделать. Взять дубину и куда-то пойти и кому-то дать по башке? А кому? Миллионы выходили и хотели, чтобы страна рухнула, они так хотели перемен, не понимая, к чему они хотят перемениться. Это же тоже неслучайно. Это был такой коллективный морок.
То, что блестяще учли китайские товарищи, поэтому проводили вначале экономические реформы, а только потом стали думать о других. А наши решили, что смогут вылезти на болтовне. Болтовнёй-то страну и разрушили. Неумелой, безграмотной, подлой болтовнёй. Кто оказался в первых рядах националистов и разрушающих? Та самая интеллигенция, которую так пытались прикармливать с рук, в том числе и специальные службы. Неслучайно же потом генерал Бобков возглавлял в холдинге у Гусинского целое направление. У меня было ощущение, что ряд своей клиентуры он перетащил на работу в НТВ и прочие медийные структуры «Моста».
— Владимир, как сложилась ваша жизнь за последние три десятка лет? Как оцениваете достигнутое вами сегодня?
— Честно говоря, я ещё не оцениваю. В жизни человека последнюю точку ставят потомки. Как мог оценивать свою жизнь Винсент Ван Гог на момент её завершения? Как абсолютный провал, когда ни продаж нет, и жизнь ужасная, и давит пошлостью Эйфелева башня. Выяснилось же, что это великий художник. Конечно, я ни в коем случае не сравниваю себя с Винсентом Ван Гогом.
Меня всегда в школе умиляло следующее — висят портреты великих, и они на них все такие старые, это практически предсмертные портреты. Если бы подошли ко Льву Николаевичу Толстому и спросили: «Вы хотите, чтобы вас помнили мужиком с белой бородой и странностями, мужиком, который босиком взял и ушёл от жены и детей в пеший поход? Или вы хотите, чтобы вас помнили стройным молодым офицером?». Я думаю, что его выбор был бы очевиден. Да только никто ж не спрашивает.
Я себя очень хорошо чувствовал и в советское время. Наполеон говорил, что революция — это десять тысяч вакансий. Конечно, эта революция дала вакансии. Я по-разному жил в девяностые, в начале двухтысячных, в десятые. Реально по-разному… Как бы сложилась моя жизнь, продолжайся советское время? Мне тяжело судить. Просто история не знает сослагательного наклонения, но и в советское время я вполне нормально жил.
Нет, сейчас, конечно, модно говорить, как они дико страдали, как их угнетали, как их давили. У меня ничего такого не было. У меня не было никаких чрезмерных негативных ощущений от проживания в Советском Союзе. Да, как у еврея у меня были сложности в 80-м году при поступлении в ряд вузов, что не помешало мне получить прекрасное образование, но не в Физико-техническом, а в Московском институте стали и сплавов.
— Как вы оцениваете сегодняшнюю ситуацию на постсоветском пространстве?
— Как трагедийную! Почему-то наивные люди решили, что распад Советского Союза — это финальная точка, а это никакая не финальная точка, это промежуточный этап трансформации гигантской территории. Кто сказал, что те республики, которые есть, многие из которых были слеплены благодаря воле большевиков, что они останутся в тех же границах? Ведь неслучайно то, что произошло в Грузии. Неслучайно то, что происходит с Украиной.
Можно ли надеяться на то, что Советский Союз распался и всё остановилось? По-исторически наивно говорить о неприкосновенности границ. Здесь я согласен с моим давним другом и соавтором Николаем Злобиным: мы будем наблюдать этап большой и сложной геополитической трансформации, когда довольно забавно говорить о нерушимости и святости границ. Ничего подобного не будет. Мы вступили в эпоху турбулентности, такие эпохи не бывают короткими, не бывают простыми и, увы, не бывают бескровными.
— Как вы думаете, когда завершится переход от одного типа экономики к другому, от одной политической системы к другой? Понятно, что для каждой из бывших республик здесь будет свой срок, но давайте поговорим хотя бы о России и Украине.
— А он завершится? У меня нет ощущения, что он завершится. Тут вопрос оценки. Это так же, как сейчас начинают оценивать первую мировую войну и вторую мировую войну. По большому счету это была одна война, которая просто проходила через разные этапы обострения в разных частях мира. Так и здесь период страшной трансформации, в который мы вступили, может длиться десятилетия, может полвека, а может и больше. Здесь нет ощущения, что так все просто и легко, потому что есть несколько разнонаправленных действующих сил с одной стороны.
Конечно, это политическое самосознание народов. У них в разный период времени возникает желание обособиться, потому что экономика начинает диктовать в каких границах может выжить то или иное государственное образование. Нет такого, что для того чтобы выжить, нужно быть не меньше пятидесяти миллионов. С другой стороны, чтобы сохранить суверенитет, тебе надо находиться в некоем образовании, где миллионов триста-четыреста. Ты можешь называться условным Лихтенштейном или Сан-Марино, но всё равно это декоративно, а реально ты внутри большой Европы и живёшь под крылом её армии, её валюты, её экономики.
Можно смотреть, как расщепляются разные образования, но потом они всё равно будут вынуждены вступать в те или иные союзы. Процесс трансформации будет сложным и как всегда бывает в таких случаях крайне болезненным. Мы вообще можем оказаться в условиях новой холодной войны, где Россия, Китай и не исключаю, что Индия будут противостоять тому, что называется условным англо-саксонским миром. Вот это деление может быть очень сложным, очень тяжёлым, с появлением новых типов экономик, новых типов управления широчайшими людскими массами.
Плюс ко всему перечисленному давайте не будем сбрасывать со счетов вызовы, которые параллельно нам бросает та же эпидемиологическая обстановка. Что идёт после эпидемии? Голод. А после голода идёт война. Всё будет находиться в динамическом равновесии, когда войны между странами начнутся за чистую воду, за источники энергии, за продукты питания. Мы все вновь возвращаемся, если угодно, к первобытным инстинктам. Мы начинаем биться за то, что раньше казалось просто и более-менее доступно.
Ещё несколько лет назад Харари написал, что главные страхи человечества навсегда ушли в прошлое. Страх погибнуть в эпидемии и страх умереть от голода. Здрасьте, приехали, товарищ Харари. Теперь всё вернулось, и это показывает, насколько смехотворны представления человечества о возможном периоде спокойствия и процветания
— Владимир, в условиях переоценки ценностей, что для вас сейчас важно? Что вышло в новейшем времени на первый план? Семья, ваш личный успех, достаток, политическая стабильность?
— Об этом всегда очень сложно говорить вслух, потому что как только ты это вербализируешь, это может исчезнуть. Мне важно то, что важно любому нормальному человеку, хотя ведущего сложно отнести к категории обычных нормальных людей, ведь ведущий — это определенный тип психики. Вряд ли обычному человеку было бы приятно слышать свой голос из внешних источников и смотреть на разные ракурсы, которые ловит камера, когда ты к этому не готов.
Конечно, для меня важным является здоровье моих близких, благосостояние. Деньги очень важны. Деньги, безусловно, не играют определяющей роли, но они дают возможность многое менять. Не в моей жизни, мне-то самому как раз не очень много надо, но деньги дают возможность помощи. А мы сейчас живём в такое время, в которое мой телефон звонит очень часто, как правило, люди просят о помощи. Сама понимаешь, когда много раз обращаешься к врачам, то в какой-то момент надо сделать что-то и для врачей. И я сейчас не о деньгах даже. Хотя на начальном этапе пандемии я миллионы тратил на то, чтобы покупать недостающие препараты, аппараты и средства индивидуальной защиты. Так делали многие…
— Важен ли для вас успех?
— Успех вообще важен для человека. При этом я считаю, что успех проявляется всё-таки материально. Возвращаясь к Ван Гогу — Ван Гог не успел, а я считаю, если ты реально занимаешься своим делом, то деньги к тебе приходят. Они начинают тебе помогать. Они дают возможность реализации твоих замыслов. Успех важен. Я не стал бы ни одного дня заниматься делом, которое мне не даёт удовлетворения и понимания того, что то, что я делаю не напрасно. Я же много раз менял в течение моей жизни направление деятельности.
— Её не бывает. Понятие политической стабильности — это взгляд сверху. Реальная политическая картина всегда достаточно динамична. Вопрос в том, чтобы эта динамика не приводила к негативным последствиям и не была деструктивной. Когда человеку начинает казаться, что всё хорошо, всё стабильно, часто бывает, что он глубочайше заблуждается. Если угодно, то надо переписать вообще теорию политических кризисов. Политическая жизнь — это и есть чередование политических кризисов, которые иногда формализуются выборной кампанией.
Политическая стабильность — это некое динамическое равновесие, ни в коем случае не статика. Советский Союз как раз и рухнул из-за ложного понимания стабильности, когда были приведены и кадровая система, и идеологическая к состоянию косности. В конечном итоге стало очевидно, что это не могло не умереть.
— Что считаете своим самым большим достижением за эти тридцать лет?
— То, что родители живы, и дети, внуки. А если говорить в профессиональном плане, то… Анна, мне сложно и неловко на эту тему говорить, как-то очень нескромно. Карен Георгиевич Шахназаров вообще считает, что я чуть ли не создатель нового жанра политической журналистики. Я думаю, что он просто очень добр ко мне.
Своим успехом я обязан моей команде, которую сначала возглавляла моя телевизионная мама Гаяне Самсоновна Амбарцумян, а сейчас — Дина Айрапетова. Нас много, но особенно хотелось бы отметить гениального продюсера Марго Кржижевскую. Нас реально много, всех не перечислить, а кого-то забыть не хочется, поэтому остановлюсь. Все наши ребята очень талантливые. Мы создали ряд продуктов, которые дали толчок современному политическому телевидению, нравится это или нет. Мы придумали многие форматы, они сейчас развиваются и вызывают активные дискуссии. Начиная от «Поединка» и «Вечера» и оканчивая «Москва. Кремль. Путин».
— Моя любимая ваша программа это «Кто против?»! Какой прекрасный был формат, когда у каждого участника был свой собственный экран, свой собственный источник информации, с которым он мог работать. Прекрасная была идея, и никто ведь не повторил его более.
— Мы вообще любим придумывать… Я иногда смотрю на коллег, которые пытаются скопировать какие-то из наших форматов, и мне хочется сказать: «Ребята, не мучайтесь, приходите, мы вам подскажем, как сделать хорошо». С идеями у нашей команды проблем нет. Идей у нас гораздо больше, чем возможностей их реализации.
