А я отчетливо помнила, как в 2014 году летом во время своих блужданий по закоулкам готовящегося к обстрелу городка, набрела на белую простыню, натянутую на заборе. На ней было написано — «Не стреляйте! Тут дети!». Я вошла в это тихое здание, и увидела много маленьких детей — с пороками в развитии. Некоторые из них никогда не выбирались из своих кроватей. Их нельзя было взять на руки и унести. Я не представляла, как оттуда уйти, и оставить этих детей войне.
Мы позвали доктора Лизу. Через день она приехала и вывезла детей. А дальше, когда я читала, что она — преступница, воровавшая украинских детей, я чувствовала, как говорящие становятся для меня прозрачными, будто стекло. Я перестаю их видеть, я перестаю принимать их слова и мнение в расчет. Они становятся лишь шумом для меня. И это, пожалуй, стало одним из самых глубоких личный потрясений — то, что живые люди могут перестать существовать, как значение. Они просто есть, но я вижу сквозь них.
Сейчас через год я могла бы сказать, что хотела бы вспомнить доктора Лизу. Но дело в том, что я о ней никогда и не забывала. Фоном, растворившемся в повседневности, не облаченная в мысль и даже в свое имя, она все равно все это время присутствует в жизни.
