Это было летом, до начала сражения за Луганск, в расположенном севернее города поселке Металлист, где потом шли жестокие бои. В начале июня, когда ополченцы ждали штурма, а в черте поселка разорвались первые снаряды, к блокпосту на выезде в сторону Счастья подъехал «москвич». За его рулем сидел человек по имени Николай.
Местные ополченцы знали его давно. Раньше Николай жил в Луганске, потом устроился электриком на областной опытной сельхозстанции, и перебрался в поселок. После несчастного случая, повредив ногу, ушел на пенсию по инвалидности. И с тех пор, по его словам, «сидел в огороде и читал книги».
— Джека Лондона очень люблю, — уточнил он потом, отвечая на мой вопрос. — и Богомолова — «В августе 44-го». Белорусы фильм хороший по этой книжке сняли.
Ополченцы остановили машину. Они были озадачены. На север тогда не ехал никто. Еще не привыкшие к обстрелам жители поселка сидели по погребам или уезжали в обратную сторону, на Луганск. Сам Николай вроде бы не интересовался политикой. Он не ездил в город на митинги, не пошел в ополчение. А его — инвалида, никто туда и не звал.
— Ты куда, Коля?— спросил у него ополченец на блокпосту. — Там же «Правый сектор», они сюда идут. Обстрел был.
— А я к ним поеду. Поговорю с ними нормально, попрошу, чтобы не стреляли. Скажу, что тут люди живут, что война не нужна, — отвечал ему Николай.
— Нет, я не самоубийца, не идиот — комментировал он мне потом собственные слова. — Мы, электрики, если надо, током себя убиваем. Просто тогда война только начиналась. И никто бы не поверил, до чего потом дело дойдет.
Его долго не хотели пропускать. Отговаривали, материли и называли психом, грозили отобрать машину.
— Больше часа просился, чтобы дали проехать. «Я, — говорю им, — знаю, кто там впереди. Я же видел по телевизору и Одессу, и все остальное. Понимаю, могут пристрелить. Но захотелось попробовать. Жены-детей у меня нет, не жалко». Лаялись со мной ополченцы, а потом плюнули — не до меня им было. Пустили, и я себе не спеша поехал. Долго ехал — я-то думал, этот «Правый сектор» где-то совсем рядом стоит.
Его остановили нацгвардейцы. Увидев старый «космич», который медленно приближался к ним по пустой дороге, они дали перед ним очередь. Несколько пуль попало в машину. Когда Николай притормозил, к ней осторожно приблизились вооруженные люди, наставив на него автоматы. Они вытащили его, придавили к асфальту, и стали осматривать автомобиль.
— Бьют меня ногами и кричат: «где бомба, где бомба? Где мину спрятал?». До меня только потом дошло — они думали, что там взрывчатка, а я камикадзе такой местный. А тогда я вообще ничего не соображал, мычал что-то, — смеясь, вспоминает Николай.
— Потом, когда машину обыскали, стали меня на обочине допрашивать — кто я такой и куда еду. Дуло к голове приставили. Я им все пояснил: «живу я здесь недалеко, поселок Металлист, адрес такой-то. Поехал к вам по своему желанию, поговорить хочу, чтобы ваша артиллерия по нам не стреляла. Там же, в поселке, люди, женщины, дети. Как же можно?».
— Думаю, они меня за шпиона приняли. Стали опять бить — сказали, что я ополченец, спрашивали позывной, подразделение. А я им свою ногу хромую показываю. Инвалидное мое удостоверение и паспорт они сразу при обыске нашли. Потом потребовали рассказать, где в поселке стоят ополченцы, сколько их там, что и где. Я им говорю, что не знаю ничего, — а они опять меня сапогами.
— Все время повторял, что не обижаюсь на них, — сказал Николай, когда я спросил, почему его не убили?— Просил меня выслушать. В конце концов, дали мне говорить — ну, я им опять и повторил все: «Не надо в нас стрелять, не делайте здесь войну. Полвека без нее жили. Пусть политики там сядут, договорятся. Ваш Петр нам не царь, в Луганске народ против майдана настроен. Что же вы с этим сделаете — не будете же из пушек по городу лупить?».
Они слушают-слушают, а потом один спрашивает: «Ты что, штунда?».
— Нет, — говорю, — я вообще не очень-то верующий.
Николая кинули на обочину, и стали решать, что с ним делать, совещаясь с кем-то по рации. Его охраняли двое солдат. Время тянулось, и они сами начали разговор.
— Эти уже спокойно со мной общались. Один мужик моего возраста, другой моложе. Спрашивали, есть ли семья, про работу, про машину — когда купил, какой у нее пробег? Я им все рассказал, а потом сам спросил, откуда они? Один мне ничего не ответил, другой неопределенно сказал: «с Украины». Младший стал рассказывать, что они, мол, тоже войны не хотят, что война идет из-за Януковича и «сепаров». «Надо навести тут порядок и будет мир» — говорит. В общем, все то же, что я по телевизору слышал. Я ему отвечал — «так пришли бы сюда без автоматов, посмотрели, какие тут «сепары», поговорили с нами. Тогда и не стрелял бы никто». Надо было еще про майдан им сказать, но тяжело было, болело все очень.
Николаю вернули документы и отпустили, запретив возвращаться назад по дороге. В обстрелянной машине был перебит провод, и она осталась стоять на обочине. Через поля, окольными путями, он долго добирался до поселка, который снова обстреливали. Там его подобрали, и отвезли в луганскую больницу. Своего дома, огорода и книг он больше не видел — когда его выписали, за Металлист уже шли бои. Начали обстреливать сам Луганск, в городе шла перестрелка — и, выйдя из больницы, Николай поехал с беженцами к родне в Макеевку.
Я познакомился с Николаем в Донецке, во время раздачи гуманитарных пайков — один луганчанин, его земляк, рассказал историю о чудаке, который пытался остановить войну. Где-то на окраине города гремело — артиллерия обстреливала жилые кварталы. Несколько месяцев бессмысленного конфликта принесли Донбассу огромные жертвы и разрушения. Тот голос разума и здравого смысла, который толкнул этого человека навстречу возможной смерти, чтобы предотвратить гибель других, заглох в звуках канонады. Пообщавшись с ним, я убедился, что эти, безумные, на первый взгляд, действия были отчаянной реакцией на творящееся вокруг безумие войны. Жаль, что у нас принято считать «нормальными людьми» тех, кто буднично стреляет по городам, или, по приказу политиков, покорно идет убивать сограждан.
Думая о Николае, я вспомнил графику начала двадцатых годов из антивоенного журнала «Clarte» — Дьюла Зильцер, «Человек и Война». Одинокий маленький человек стоит на вспаханном поле, перед нависшим над ним чудищем Войны — а вокруг кружатся вороны.
Силы в таком бою слишком неравны. Войну должен пытаться остановить каждый.
