Первая:
Папа Римский сдал Сикстинскую капеллу в аренду под корпоратив «Порше». В ней пройдет концерт для избранных, находящихся в эксклюзивном туре по Италии, организованном Porsche. Гости будут наслаждаться концертом хоровой музыки, а затем усядутся за гала-ужин в музеях Ватикана. Вырученные деньги направят на благотворительные цели.
И вторая:
Священнослужители, принимающие участие в подготовке обзора католического учения, истолковывающего вопросы семьи и брака, призвали церковь занять более примирительную позицию по отношению к гомосексуализму. В синоде, начавшем свою работу 5 октября, принимают участие более 200 епископов. Он был созван папой Франциском для обсуждения таких вопросов, как аборты, гомосексуальность и разводы.
В опубликованном отчете, в частности, говорится: «Гомосексуалисты обладают дарами и качествами, которые они могут предложить христианской общине… Способны ли мы приветствовать этих людей, гарантировать им место и братское отношение в наших общинах?» Как сообщает из Рима корреспондент Би-би-си Дэвид Уилли, позиция папы римского Франциска, предпочитающего акцентировать внимание на позитивных, а не негативных аспектах человеческой сексуальности, судя по всему, привлекла на его сторону многих епископов, участвующих в синоде. Папа римский Франциск — первый понтифик, который предпочел слово «гей» традиционному «гомосексуалист».
Эти два сообщения, появившиеся почти одновременно — признак глубочайшего кризиса западной Церкви. Понятно, что уже как-то странно вспоминать книгу Левит («Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость». (Лев.18:22)) или апостола Павла («Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют». (1Кор.6:9-11)) — Священное Писание, равно как и Священное Предание в таких случаях становятся не руководством к жизни, а древней литературой, дающей положительные примеры, которые не обязательны к исполнению.
Как тут не вспомнить одного современного и усердного не по разуму ивановского игумена, который в дискуссии на аргумент оппонента «апостол Павел говорил…» ярко и смело возразил: «Ну, он же не вам это говорил». Эта логика видна в современных религиозных событиях все сильнее. Он, апостол, не им же, не конклаву все это говорил.
Каковы причины происходящего кризиса? Почему такое стало возможным? Первой причиной стала Вторая Мировая война. Возросшее после войны поколение относилось к Церкви в «мире после Освенцима», совсем иначе, нежели поколение довоенное. В ответ на вопрос, который мучил миллионы людей «как стали возможны в современном мире газовые камеры, Освенцим, Майданек и Дахау» и почему Церковь не смогла ничего сделать для того, чтобы спасти миллионы людей, послевоенное поколение отвечало: «Если Церковь не смогла спасти этих людей, то это значит, что она отстала от жизни, устарела и то, что она говорит, не имеет к нам никакого отношения». Разочарование в целом в моральных и нравственных ценностях поколения отцов привело к массовому оттоку молодых людей из Церкви под стены Сорбонны в 1968 году.
Почувствовав, как меняется атмосфера, Второй Ватиканский собор решил «догнать» уходящее от Церкви общество и провозгласил политику аggiornamento — обновления и реорганизации Церкви с целью получить «открытую миру Церковь». Знаменитая декларация собора Dignitatis humanae фактически поддерживала либеральное понимание принципа свободы совести, а конституция о Церкви в современном мире Gaudium et spes была проникнута антропоцентризмом и слишком пристальное внимание уделяла не религиозной, а социальной сущности человека.
Было упрощено богослужение, мессы перевели на национальные языки. Организатор собора Папа Иоанн XXIII (недавно канонизированный) впервые впустил журналистов в свои покои и показал, как живет понтифик. За все это он получил детское прозвище «Папа Буоно» («Папа хороший»), что было первым признаком того, что усилия Папы и собора не восприняты должным образом и не ведут к принципиальным изменениям. Напротив, Церковь, как всякий опоздавший куда-либо, все чаще стала вызывать жалость и насмешки. Однако курс на то, чтобы понравиться миру (вместо того, чтобы, как ранее, «ругатися ему») и либеральным критикам Церкви, был продолжен.
Это хорошо было видно на примере знаменитого «Нового катехизиса», вышедшего в Голландии вскоре после окончания Второго Ватиканского собора и снискавшего огромную популярность — за десять месяцев было продано около полумиллиона экземпляров. На многие вполне определенные вопросы, которые смущали людей, далеких от Церкви и в целом либерально настроенных, Катехизис специально дает крайне неопределенные ответы.
Например, об ангелах не сказано почти ничего, кроме того, что они свидетельствуют, что «Бог тысячами разных способов занимается нами». Катехизис не отвергает возможность существования живых существ на других планетах, хотя и оговаривает, что в настоящее время уверенно ответить на этот вопрос его составители не могут. Диавол, как реальность, в Катехизисе не описывается, а преподносится как риторический прием, как термин для обозначения зла, толкуемого очень широко. Это свои и чужие грехи, сомнительные наклонности, ошибки по отношению к Богу и Церкви.
«Новый катехизис» весьма неопределенно описывает рождение Христа от непорочно зачатой Девы (один из авторов Катехизиса Шоненберг о девстве Матери Божией сказал так: «Я считаю этот вопрос открытым») говорит о первородном грехе, как «символе наших грехов». В послании голландского епископата говорилось, что «Новый катехизис» «переводит учение Христа для нашего времени», хотя лучше было бы сказать, что он приспосабливает это учение к нашему времени.
И хотя специальная комиссия Ватикана в 1968 году подготовила поправки и потребовала их внести в Катехизис, их не стали вносить, а опубликовали лишь как приложение к основному тексту Катехизиса. То есть авторы Катехизиса победили. Неудивительно, что решения Второго Ватиканского собора и то, что за этими решениями последовало, многие представители католического епископата восприняли уже как свидетельство кризиса. Выступая в 1970 году в Трире, представитель Ватикана, генерал ордена иезуитов Педро Аррупе, открыто заявил о «кризисе веры в западном мире», который лишь углубился в связи с решениями собора, вызвавшими «в Церкви беспокойство, неуверенность и неловкость», «боязнь и скепсис».
Однако политика сближения с миром была продолжена, что было отчетливо видно по деятельности папы Иоанна Павла II. Он покаялся в грехах средневековой церкви, чего настойчиво требовали опять же, светские либеральные критики Церкви, реабилитировал Галилея, первым переступил порог синагоги, мечети и лютеранской кирхи, наводил мосты с СССР и Кубой, ходил на рок-концерты, молился у стены плача в Иерусалиме. То есть делал все то, что, прежде всего понятно, доступно и близко людям, от Церкви далеким, но не упускающим возможности покритиковать ее. В результате он стал известен более как гуманист и политик, а не как религиозный деятель.
А когда следом за ним Церковь делала что-то подобное, это воспринималось не как повод для взаимного сближения и не смягчало позиции, а наоборот, давало основание для мстительного торжества и убежденности в том, что миссия Церкви в этом мире вечно каяться перед домохозяйками и офисным планктоном в своих средневековых преступлениях перед человечеством. То есть подобная политика умножала число людей, которые считали, что Церковь ценна и важна, только если она занимается превращением принципов демократии и прав человека в религиозные принципы, проповедует ценности глобализации и критикует власть с точки зрения ее соответствия морали и справедливости, принятых не в религиозном, а светском, демократическом обществе.
Вся эта деятельность за полвека так и не повысила количество истинно верующих (цифры, свидетельствующие о росте числа католиков, весьма обманчивы, так как происходит процесс «перетекания» Католицизма в Африку, где растет число священнослужителей и верующих, в то время как в Европе число активных верующих сокращается), не улучшила их качество, не усилила роль Церкви в мире, не исправила мораль, не переплавила характерную для наших дней «ситуационную этику» в этику Христа и апостолов.
Напротив, в мире появлялось все больше людей, которые считали (и считают) церковь музеем, авторитетным лишь своей историей и артефактами, но больше не вызывающим желания преклониться и благоговеть, которые убеждены, что задача Церкви украшать и облагораживать, а не учить, наставлять, указывать путь. О том, что все, что делала Католическая Церковь после Второго Ватиканского собора было не сотрудничество Церкви и мира, а вхождение и растворение Церкви в мире свидетельствует хотя бы тот факт, что никакого конфликта не возникло, а так не бывает, если приходится чем-то всерьез жертвовать.
Об этом неизбежном конфликте сказано в Новом Завете: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей.»(1Ин. 2:15). «Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое…» (Ин. 15:19). «Будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» (Мф. 5:11). Если бы от мира церковь всерьез что-то потребовала — от чего-то отказаться, в чем-то измениться, к кому-то прислушаться — это непременно вызвало бы бурю эмоций, ибо мир вовсе не готов ни от чего отказываться и давно никого не слушает, кроме себя.
В итоге Церковь в сознании большинства превратилась в бюро ритуальных и культурно-исторических услуг общества (во Франции опрос 1986 г. показал, что лишь 10% населения страны регулярно посещает мессу (а всего в католическом мире только 13% посещают регулярно мессу), от которого теперь всего лишь требуются рекомендательные предложения по совершенствованию этических и этических представлений.
Церковь у все более значительного количества людей не вызывала желания преклониться и благоговеть, а совершенно другие чувства. Иронию, снисходительность, равнодушие, отстраненное любование, недоумение. То есть в эпоху глобализации, происходит, по точному выражению Р.Робертсона «глокализация» Церкви. Она становится локальным сообществом, границы которого строго определены.
Но, главное, Истина, которую возвещает Церковь, теперь воспринимается и постигается только как консенсус, а не объективная, онтологическая реальность, зачастую вступающая в конфликт с антропологической относительностью. Права на этот конфликт отныне она лишена. «Римская Церковь нового времени, — писал известный исследователь П.М.Бицилли — «вышла из истории», обратилась в величину постороннюю живой жизни, от которой она отделалась несколькими положениями «Силлабуса» и длинным списком книг, занесенных в index». («Силлабус» — список заблуждений, опубликованный папой Пием IX в 1864 г. и не отмененный позднейшими папами).
Парадоксом выглядит тот факт, что кризис Католической Церкви развивается на фоне «десекуляризации» мира. Ведущие интеллектуалы Запада констатируют новый подъем религиозности. Хосе Казанова отмечает подъем религиозного чувства, стремление религии вернуть себе утраченные или усилить ослабленные позиции в Иране, Польше, Латинской Америке и пр. О «возрождении религиозности» говорит итальянский философ Джанни Ваттимо. В ходе недавних событий на Ближнем Востоке можно было видеть, как светские режимы в Египте, Ливии, Тунисе, Сирии или пали под ударами исламских радикалов, или испытали их сильное давление.
Кристофер Марш пишет о том, что Д.Буш использовал религиозный язык для обоснования своей политики, а значительная часть электората соглашалась не столько с его политическими, сколько с религиозными взглядами. Сенатор Д.Керри, боровшийся с Бушем на выборах 2004 г. стремился показать себя «хорошим христианином». В целом же, как подчеркивает исследователь, «вопросы религии по прежнему самые горячо обсуждаемые в современной американской политике, а отделение Церкви от государства, возможно, остается самой неясной областью американского права».
Американский социолог Питер Бергер в специальной работе, посвященной десекуляризации, констатирует, что мир сегодня «неистово религиозен, как и был в прошлом, а в некоторых местах более, чем когда либо». Ему вторит футуролог Ж.Аттали, предсказывающий усиление религиозных позиций в мире до 2030 года. Об этом же говорят и авторы российского «стратегического глобального прогноза 2030». Красноречивым свидетельством интереса к теме являются интернет-поисковики. Если в 2004 г. Google выдавал на слово Post-Secular лишь несколько тысяч ссылок, то в 2012 г. уже почти 70 млн.
Разбор причин десекуляризации находится за пределами данной темы, однако об одной из них нельзя не сказать. Очевидно, мы, с одной стороны, наблюдаем не только процесс деятельного интуитивного раскаяния значительной части человечества, участвовавшего в кошмарах и войнах ушедшего века. А с другой, видим естественный и рассудочный ответ на «смерть Бога», провозглашенную Ницше и утвержденную в протестантской теологии «христианства без религии» Д.Бонхеффера, Т.Альтицера, В.Хамилтона, Ван Бурена.
Столетие, прошедшее под знаменем умершего Бога, сменяется столетием, которое открывается осознанием Бога воскресшего, что, очевидно, должно оказать свое влияние на все сферы жизни XXI века и гарантировать его от повторения многих трагических ошибок.
Вместе с этим мы видим, что растет количество людей, которые считают себя верующими, но не соотносят свою веру с какой-либо религией (этот процесс в равной степени захватывает как Запад, так и Россию). Социологические опросы последних лет (особенно среди молодежи) показывают, что к таковым принадлежит более 30 процентов опрошенных.
Растущее количество «верующих без религии» дало возможность некоторым современным исследователям, таким как В.Поссенти или М.Эпштейн, говорить о специфическом феномене «гражданской религии» или «бедной веры», характеризующейся «моральной верой, истины которой были приняты в качестве гарантии одухотворения социального факта» и весьма своеобразными представлениями об ином мире и способах его взаимодействия с миром человека.
Еще ранее, в начале 1960-х гг. один из крупнейших западных теологов прошлого столетия Карл Ранер назвал таких людей «Анонимными христианами», предельно расширив это понятие и включив в него всех, кто даже не знает Бога, но живет праведной жизнью.
Таким образом, мы видим, что восстанавливающаяся религиозность ищет для себя абсолютно новые формы воплощения и уже обрела почву в сознании трети наиболее активных членов общества. В какую сторону пойдет эта религиозность? Отвечая на этот вопрос, можно согласиться с Э.Фроммом, который считал, что с XVI века не было иного периода, который бы так походил на нынешнее время, как Реформация, по целому ряду параметров.
Подчеркивают эти аналогии глобализационные процессы. Можно обратить внимание на то, что с началом процесса глобализации именно американский протестантизм стал позиционировать себя как активного участника этого процесса (в отличие от католиков и православных), постоянно нагружая этот процесс новыми смыслами и содержанием. По замечанию религиоведа С.Филатова «с некоторой долей огрубления сложной и противоречивой реальности можно говорить, что глобализация это американизация». Продолжая эту логическую цепочку, мы неизбежно приходим к тому, что глобализация — это протестантизация, о чем вполне откровенно пишет тот же С.Филатов. «Религиозная система ценностей и свойственная американскому обществу роль религии в жизни народа составляет духовную основу глобализации. Зародившаяся в недрах протестантизма (в первую очередь, кальвинизма) в уникальных исторических условиях 18 в., в сложившейся в американских колониях системе взаимоотношений церкви, государства и общества, модель бытования религии в общественном сознании в наши дни победно шествует по всему миру».
Таким образом, сегодня мы наблюдаем процесс утверждения новой цивилизационной модели XXI века, которая формируется протестантскими США, в то время как цивилизационная модель XX столетия была сформирована в пространстве «эпохи Просвещения» Старого Света. А если шире — европейскими революциями, начиная с Великой Французской революции 1789-1794 годов и заканчивая октябрьским переворотом 1917 года.
Однако протестантизм новой цивилизационной модели будет уже не Лютеранство и не Кальвинизм, а отколовшиеся от них наиболее радикальные и современные направления, имеющие лишь условную связь с первоисточником.
Так, некоторое время тому назад кардинал Курт Кох, председатель Папского совета содействия христианскому единству, констатировал «большой рост евангельских и пятидесятнических движений», которые сегодня количественно уже вторые после Католической Церкви в мире и заявил, что пришло время выделить четвертый тип христианства: «Мы вынуждены говорить сегодня о «пентекостолизации» христианства или о четвертом типе христианства: католики, православные, протестанты и пятидесятники. Это является серьезным вызовом для будущего». Таким образом, новая религиозность, проходя мимо Католической Церкви, вливается в принципиально новые формы, не удовлетворяясь ни одной из существующих старых, что является еще одним важнейшим фактором кризиса Католицизма. Его никто не отменяет — его просто деактуализируют, вытесняют на обочину, превращают в архив под буколическим названием «Et ego in Arcadia fui».
Совершенно очевидно, что эта глобальная проблема может быть решена только чрезвычайными и максимальными усилиями. Однако пока никаких попыток мы не видим. Поэтому на этом фоне напряженное ожидание, что, может быть, хоть гомосексуалисты предложат христианской общине «дары и качества, которыми они обладают», после того, как таких даров не дождались от соборов, пап и энциклик, а также званые вечеринки в Сикстинской Капелле выглядят хрестоматийными плясками на похоронах и пикником на развалинах.
И это в то время, когда, несомненно, мы уже видим поворот к подлинным ценностям, когда духовная реконкиста стала свершившимся фактом — сражение в Бордо, под которым можно понимать 1990-е, лишь приблизило битву при Пуатье. Зачем проигрывать уже почти проигравшим — непонятно. Но, видимо, кризису Католической Церкви суждено свершиться.
