«Думали, конец войне»
«Выходишь в коридор — малыши лежат, начальная школа. [Лежат,] как учили их делать при артиллерийском обстреле — чуть услышали звук [выстрелов], сразу под стеночки», — учитель физкультуры школы в поселке Александровка Наталья Стойко идет по тем самым коридорам, чтобы показать окно на войну. Одно из крыльев школы «смотрит» на позиции на той стороне.
Ложиться под стенку учеников учат уже восьмой год — на уроках начальной военной подготовки. На предмете, который оказался вполне практическим. Только в последнее время часы на него сократили зачем-то.
— Это к миру?
Стойко пожимает на вопрос плечами: «Как-то гуманитарку перестали раздавать, тоже думали — конец к войне. Оказалось, что просто перестали раздавать. Стрелять не перестали».
Все последние семь лет жизни в Александровке — это практикум по НВП, без улыбки шутят преподаватели.
«Четырнадцатый год — это подвалы, сплошные подвалы», — вспоминают в учительской.
В том году линейки на первое сентября не было: два месяца ученики, учителя и их семьи прятались в укрытиях под обстрелами. В точности как и обещал президент Украины Петр Порошенко своим избирателям: «У нас дети пойдут в детские сады и школы, у них они будут сидеть в подвалах». Правда, затем школьники Александровки все же оказались за партами — с перерывами на тревоги.
— Здесь накануне, 30 августа такое было, ад такой… Какое там первое сентября, — завуч Светлана Вытрикуш сбивается на шепот и замолкает.
«Мы работали дистанционно, дети приносили тетради, мы их проверяли», — учителя пытаются вспомнить, чем был памятен 2014-й. И вспоминать не хотят. Потом кто-то почти кричит — говорит о чем-то ярком и забавном, насколько что-то может быть забавным на войне: «А помните? У нас экзамен, математика, начинается обстрел. Всех спускаем в подвалы, снаряды рвутся, а дети кричат: «А оценка какая будет? Мы допишем!»
— Оценка важнее?
— Нет…, — сразу отвечают учителя, потом, после паузы поправляются, и соглашаются нехотя: получается, что ужас войны — он для ребенка абстрактнее цифры в журнале. — Важна, конечно, оценка. От оценки тоже зависит их будущее. А может, отвлекались от того, что что-то разрывается за стеной. А сколько у нас детей раненых было, посеченных осколками…
«Отаке-то на сім світі роблять людям люде!» (Такое в этом мире делают людям люди. — Укр.). Шевченко так сказал. Кому нравится война — они не знают, что такое война. Впрочем, им всё равно. Надо ли объяснять…», — Вытрикуш останавливается, чтобы снова не перейти на шепот. И предлагает посмотреть классы — их регулярно приводят в порядок — и школа, и родители.
Школа войны
В классах говорят на русском, в коридорах чаще на родном, на украинском. В отличие от остального Донбасса, в Александровке в перерыве между звонками ученики разговаривают на «мове», а на уроках отвечают по-русски. До 2014-го школа была украиноязычной — работала в окружении русскоязычных школ. Программу обучения поменяли, когда поселок оказался по эту сторону линии фронта — в Донецкой народной республике (ДНР).
На новые стандарты обучения перешли легко. «Первый раз переходим на что-то новое, что ли? Мы как-то утром приходим на работу, оказывается, у нас двенадцатибалльная система — сразу же перестроились. Проблемы — русский язык, украинский ли — у нас не существовало никогда», — улыбается директор школы Елена Бурыкина.
То, что школа — украинская, напоминает «світлица» (светлица. — Укр.) — аналог ленинской комнаты в советские времена — помещение, которое предназначалось для политической подготовки. В классе все так же стоят предметы крестьянского быта, фрагмент крыши хаты, портрет Шевченко — то, что должно было формировать мысли детей в нужном русле. Теперь рядом стоит еще и коробка с портретами воевавших предков — их носят на «Бессмертный полк».
А в спортзале на стене висит уже фото недавно погибшего ополченца, немногим старше выпускников — он не из этой школы, тренер по единоборствам наклеил портрет в память одного из своих подопечных.
— А из школы есть ушедшие в ополчение?
— А, да, есть… И погибшие есть.
— Когда еще мы учились, нам рассказали: шла Холодная война, поэтому в подвале спланировали операционную, в химическом кабинете — тоже операционную. Готовились к боям, — продолжает экскурсию Вытрикуш.
— На этой войне здесь не оперировали?
— Здесь — нет, — кратко отвечает завуч и переключается на комнату, которую можно назвать молельной. — Там иконы, подсвечники. Дети туда ходят, свечки ставят.
— Перед контрольными?
— Перед экзаменами, — с еле заметной иронией поправляет Вытрикуш.
Спорный случай
Расспросы о людях под обстрелами вызывают у Анны заметное раздражение. Женщина живет в Александровке, совместно с волонтерами помогает местным жителям. Но к тем, кто остался у передовой у нее отношение с разбором — многие, как она считает, просто списали на войну, как на удобный предлог, нежелание что-то делать самим. «Люди у нас любят давить на жалость», — жестко подводит итог Анна.
«Там есть люди, которым все мало. Парень, он был ранен в брюшную полость, ему оторвало пальцы. Ему оплатили операцию — мы собрали 200 тысяч [рублей], а он мне звонит через какое-то время: «А мне нужно еще на операцию». Я: «Ты ненормальный?». Мы ему привезли шифер, доски и гвозди, чтобы он сделал крышу, а он начинает телефоны покупать еще что-то…»
Не разделает она и позицию односельчан о том, что недавно убитый в поселке мужчина был застрелен снайпером с украинской стороны. «Шальная пуля, спорный случай», — говорит она.
Коллекция мэра
«У 2014 році ми їхали через блок-пост укропiв (жаргонное обозначение украинских военных. — Ред.), так там деякі з них по-російськи балакали», — с какой-то жизнерадостностью даже женщина покидает летнюю кухню, чтобы вспомнить, как начиналась война — и на такую неприятную тему можно поговорить, соседи уже частично разъехались, не с кем поболтать через забор. И с родней сейчас пообщаешься только по телефону — после ее визита к родственникам нагрянула Служба безопасности Украины (СБУ), кто-то бдительный сдал контрразведке «сепарку».
С той стороны, где живет часть ее семьи, теперь летят снаряды и пули.
«Хлопчику вiдстрелили пальці й в живіт, а ще одному — в стегно, дідові в голову. Такий гарний поселок був, зараз все побито, там жінку поранило, осколок залишився (Хлопчику отстрелили пальцы и в живот, а еще одному — в бедро, деду в голову. Такой красивый поселок был, сейчас все избито, там женщину ранило, осколок остался. — Укр.)», — показывает она на дома соседей — целые и разрушенные.
За Украину, оставшуюся за линией фронта, у нее болит сердце, женщина взволнованно обращается на ту сторону, как будто артиллеристы и сидящие в окопах могут ее слышать: «Хлопці, за кого ви гинете, розвернулися — та на Київ, вибрали б кого нормального (Ребята, за кого вы гибнете, развернулись, да на Киев, выбрали бы кого нормального. — Укр»).
То, что ей несут с той стороны, вызывает у нее недоумение. «У мене тато пройшов всю війну, а сьогодні вони йдуть: «Хайль Гітлер?» А я пам'ятаю, батьки розповідали: бендерівці нашу вчительку вагітну — розрізали їй живота і засипали туди землі (У меня папа прошел всю войну, а сегодня они идут: «Хайль Гитлер?» А я помню, родители рассказывали: бендеровцы нашу учительницу беременную — разрезали ей живот и засыпали туда земли. — Укр.)», — женщина с каким-то изумлением заглядывает в глаза, как будто ждет ответа на вопрос — как же они так могли?
«А тут на мене сказав — бандерівка. А я кажу: яка я бандерівка? У мене що, прізвище Бандери?», — находит она наконец-то «веселую» тему, подсмеивается, чтобы показать, какая это все чепуха. А потом снова обращается к Украине.
«Кинуть їх (украинских политиков. — Ред.). Буде як в Кабулі. Тікати будуть як з Кабула», — уверенно предсказывает она. Традиционно предлагает вернуться, когда наступит мир — соседи снова будут соревноваться, у кого цветники ярче.
Пока же одна из печальных достопримечательностей Александровки — коллекция в кабинете главы поселка Константина Чалого: осколки и остатки снарядов и пуль, которые падали во дворы и на улицы. Куски металла, стабилизаторы, кассеты. Знак «Опасно! Мины!» Экспозицию можно пополнять — она еще не музейная.
