И вот теперь с некоторой периодичностью, но не ежедневно, наш обозреватель, готовясь к родам, будет рассказывать нам, как это всё будет происходить, как это — привести в этот мир, где бушует вирус и вот-вот ударит наотмашь кризис, нового человека. Итак, публицист и поэт, обозреватель Украины.ру и будущая мама Анна Ревякина рассказывает:
Когда-то мне повстречалась старая акушерка. К тому моменту она уже давно отошла от дел, но всё так же по старой привычке коротко-прекоротко стригла ногти, отдавая дань тем временам, когда помогала маленьким дончанам появляться на свет. У этой акушерки, упорно именующей себя акушЁркой, за плечами было около 50 лет стажа и тысячи принятых родов
«Почему Вы называете себя акушёркой?» — спросила я как-то Анну Леонидовну. Она ответила без промедления: «Это старое произношение. В угоду французскому происхождению слова. Моя мама говорила точно так, у меня это от неё».
Анна Леонидовна была похожа на маленькую сказочную фею, низкорослая, сухая, с очень больными ногами. Глаза голубые, но уже выцветшие, зубы свои, что удивительно для нашего региона и возраста моей прекрасной героини, аккуратные зубки женщины, улыбку которой видели тысячи только что появившихся на свет донецких младенцев.
У Анны Леонидовны было двое взрослых сыновей. К моменту нашего знакомства первенец её жил в Москве, второй же сын переезжал в Киев, жил на два города, будни проводил в столице, на выходные возвращался к семье в Донецк. Анна Леонидовна ушла от мужа, когда младшему сыну не было и года. Больше замуж не выходила, хотя всегда хотела иметь много детей.
Если и существовало какое-то слово, которым можно было бы описать Анну Леонидовну, то это слово «опрятность». Она была невероятно опрятной, делала всё аккуратно и скрупулёзно, выглядела чистоплотно и скромно, немного по-монашески. С той самой нашей первой встречи в 2008 году мне кажется, что все акушерки именно такие — опрятные, словно опрятность эту раз и навсегда им прививают ещё в годы учёбы. Опрятность Анны Леонидовны была очень естественной, в ней не было ничего навязчивого и мешающего жить другим.
Слушать старшую акушерку можно было бесконечно. В ее памяти надёжно хранились несколько тысяч историй самых разных родов. Тут тебе и цыганки, которые уходили из роддома на второй день после родов, чтобы исполнить супружеский долг, а потом вернуться за ребёнком. Тут и рассказ о родах знаменитой певицы, которая так кричала, что сорвала голос, и вплоть до выписки могла только шептать. Тут и история о крошечной женщине, оторвавшей от кресла во время схваток железную ручку и очень после извинявшуюся.
К моменту моего знакомства с Анной Леонидовной я уже пять лет, как была мамой сына и точно знала, что новорождённые дети друг на друга не похожи. И перепутать детей невозможно. Во всяком случае, мама, единожды увидевшая своего новорождённого малыша, всю жизнь бережно хранит черты младенца на изнанке века. Этому знанию меня учить не надо было, но я с радостью поглощала иные.
Если бы Анна Леонидовна была литературным персонажем, а не реальным человеком, то актриса, которой бы выпала роль играть старую акушерку, и без помощи режиссёра поняла бы, в чём основной конфликт этой женщины. Анна Леонидовна прожила в браке двенадцать лет, первенец Санька родился через год после свадьбы, второй ребёнок Алёша появился через десять лет после первого. Между первыми и вторыми родами Анна Леонидовна сделала восемь абортов, девятый делать не стала, взбунтовалась, раскричалась на мужа: «Этого рожу!» Муж пробурчал: «Ну и рожай, сама же потом первая жалеть будешь…» Анна Леонидовна родила, и не пожалела. Вернее пожалела, что не родила тех восьмерых. И жалела об этом до самой своей трагической смерти в 2014 году.
С Анной Леонидовной мы пересекались нечасто. Встречались у общих знакомых. Пару раз пили кофе в одной из крошечных кофеен на бульваре Пушкина. Я не знаю, почему именно мне, двадцатипятилетней, мудрая Анна Леонидовна однажды решила рассказать свою жизнь. Рассказать без выспренности, без никому не нужной патетики.
«Времена тогда такие были, странные, необдуманные, — говорила Анна Леонидовна. — Женщины к абортам относились, как к походу к зубному врачу. Но зубного они хотя бы побаивались, а тут шли в больницу прямо в обеденный перерыв. Делали аборт и дальше на работу! Никто никого не укорял, это было нормально, забеременеть и прервать беременность. Сейчас женщины аккуратней стали, мне так кажется. Я думаю, что и СПИД в определённой степени повлиял. Теперь люди предохраняются, прежде всего, от смерти, а не от новой жизни. Я не знаю, сколько лет я буду отмаливать свои аборты, кажется, восемь загубленных жизней не отмолить никогда».
В нашу последнюю встречу, перед самым началом войны, Анна Леонидовна пришла в кофейню с клеткой, в которой сидела маленькая морская свинка. Свинку звали то ли Миша, то ли Маша, я уже не могу вспомнить. Я даже не могу вспомнить, почему Анна Леонидовна пришла со свинкой. То ли это была её свинка, то ли чья-то, не помню. Анна Леонидовна то и дело доставала свинку из клетки, что-то приговаривая. Мы беседовали об абортах, о том, как страшно женщинам жить после.
Тогда я прочитала Анне Леонидовне свой стих, посвящённый одновременно и ей, и всем женщинам, кто не удержался, поддался на провокацию, не решился сохранить в себе семечко новой жизни.
Семечко с ноготок
не проросло, не выкормилось.
Смирно лежит в плевательнице
около ног родительницы.
Мёртвое, не нарядишь,
не позабавишь сказкой.
Семечко с ноготок,
семечко моё ласковое.
Крошечный ломтик хлеба.
Крошка — ещё не хлеб.
Семечко прямо с неба
упало, и было предано.
Семечка больше нет.
Восемь недель — не срок.
Восемь недель — так мало.
Семечко с ноготок,
семечко моё ласковое.
Анна Леонидовна внимательно выслушала стих, потом попросила прислать ей на почту (чего я не сделала), на прощанье я снова его для неё прочла, а она взяла меня за рукав и сказала: «Хороший стих, возможно, кого-то он сможет удержать от ошибки… Даже одна спасённая жизнь для стиха — это уже очень много!»
И вдруг посреди того разговора, посвящённого абортам, Анна Леонидовна обронила несколько фраз, которые проросли во мне спустя шесть лет: «Бойся только одиночества! Именно в одиночестве человек бессилен. В одиночку мы ни на что не способны, хочешь что-то сотворить, нужен второй человек. Тот, кто подставит руки, поддержит, вдохновит. Тот, кто даст любовь, из любви мы все изначально и состоим, только очень часто об этом забываем».
— А как же Бог? Бог ведь довольно одинок. У него только и есть, что мы. А ведь когда-то не было и нас. Он создал этот мир, справился в одиночку, ни на кого не опирался, а мы по образу и подобию его, — сказала глупая я.
— Аня, Бог — это Бог, а человек — это человек. Парные мы, Господь нас именно такими создал. Я вот Петра Андреевича оставила, думаешь, счастлива без него была?— Анна Леонидовна нахмурила лоб.
— С ним Вы тоже не были счастливы! — парировала я.
— С ним я родила детей. Саньку и Алёшу. И я невероятно благодарна ему за сыновей!
— Но ведь он даже не помогал их растить, алименты платил с таким трудом, обманывал вас, работал без оформления.
— Не мелочись, Аня! Просто помни, одиночество — это когда ты один ночью. Совсем один! — свернула разговор Анна Леонидовна и попросила счёт за кофе.
***
Стояла макушка лета 2019 года. Погоды были пронзительные. Почти каждый день я появлялась на голубом экране, что-то там доказывала, нервничала, пыталась переубедить собеседников. В общем-то занималась отстаиванием правды. И вот посреди этой круговерти в моей жизни появился человек, который сказал: «Аня, будет вот так, так и ещё так… Ты, конечно, можешь посопротивляться, но это ни к чему не приведёт».
Я давно мечтала о появлении именно этого человека, ещё с 2014 года, когда его предшественник меня предал, уехал в Киев и даже боялся позвонить. Я мечтала и молилась, надеялась, что Господь управит так, что этот человек появится. И вспомнились мне слова старой акушерки о том, что желающему что-то создать нужна пара, тот, кто подставит руки, проведёт сквозь, придержит дверь… И всё сразу стало легко и понятно, невесомо всё стало, правильно. Но об этом в другой раз…
(Продолжение следует)
