Вот тебе, Аннушка, и Татьянин день
В Донецке выросло уже целое поколение будущих магистров, чья юность пришлась на войну. Набор 2014 года, наш первый военный набор, всего через год защитит свои магистерские работы и выпорхнет из стен вуза. Что они видели за это время? Обстрелы, комендантский час, дистанционное обучение, но разве это мешает молодости оставаться молодостью? Нет, конечно. Юные и прекрасные, умные наши студенты, наше будущее. Сколько вас в республике? Около сорока тысяч!
А неформальным поводом для этой статьи послужило моё давнее желание рассказать историю из 2014 года, словом запечатлеть подвиг коллег и студентов. Мне хотелось рассказать о заведующей кафедрой, человеке удивительной доброты и выдержки. Возможно, я так и откладывала бы исполнение своей мечты, если бы не звонок старого друга, который в 2014 году не нашёл сил выбрать Донецк, уехал на Украину, а теперь не может себе этого простить.
Кто старое помянет, тому…
Дальше вы знаете, но не вспомнить не могу, так как всё ещё болит. Первым военным летом 2014 года в Донецке было очень страшно. Так же страшно было только через полгода, зимой 2014-2015 годов, но летом страх был новым, непривычным и всепоглощающим чувством.
Летнюю сессию в 2014 году принимали досрочно, дипломников выпустили раньше обычного, боялись за жизни студентов, по факультету шептались: «Вот-вот начнётся».
В Донецке три главных вуза с историей: национальный, национальный технический (в народе ДПИ) и медицинский имени Горького. Конечно, есть ещё вузы, но речь сейчас идёт именно об этой троице. Все они были основаны в первой половине XX века: медицинский в 1930 году, национальный — в 1937-м, технический — в 1921-м.
В 2014 году в город пришла война, а с нею и решение об «эвакуации» вузов на территорию Украины. Желание коллективов никто в расчёт не брал, никто никому вопросов не задавал. Вузы начали делиться.
Исход
Я хорошо помню конец сентября и начало октября 2014 года, когда мои коллеги приходили на работу с какими-то увеличившимися от горя глазами. Некоторые собирали вещи, снимали со стен грамоты и дипломы, очищали столы, готовились к бегству.
Национальный университет «эвакуировался» в Винницу, медицинский — в Красный Лиман (нынешний Лиман), технический — в Красноармейск (нынешний Покровск). Уезжающие уговаривали остающихся, обрывки разговоров разрезали напряжённую тишину, как выстрелы: «Давай с нами, переедем, квартиры обещали. Что ты здесь делать будешь? Ни науки, ни образования. А потом вернёмся, как война кончится, снова будем преподавать в этих же стенах».
Так они и уезжали, предатели, настроенные вернуться, когда опасность минует, когда не надо будет обучать студентов дистанционно из-за постоянных обстрелов, когда не надо будет прятаться в гардеробе на минус первом этаже, потому что громкие «плюсы» в любую минуту могли обернуться смертельной тишиной прямого попадания.
Бывший заведующий моей кафедрой перебирал документы в своём сиротеющем кабинете, что-то отправлял в урну, что-то складывал в портфель. Впервые я попала в этот кабинет в далёком двухтысячном, когда училась на первом курсе. Заведующего все боялись, он был громогласен, но, как потом оказалось, в глубине души добр. Кабинет выходил своим единственным окном на улицу Челюскинцев, за окном ржавели деревья и ходили редкие трамваи.
Я, набравшись храбрости, спросила заведующего: «Почему Вы уезжаете? Оставайтесь в Донецке, это Ваш город, здесь Ваша кафедра, Вы её с нуля создали». Заведующий посмотрел на меня тепло и совсем не грозно и ответил: «Я не могу остаться, я должен ехать, у меня есть обязательства!»
Обязательства — это диссертанты, которых надо было защищать, а сделать это на тот момент можно было только в Виннице, куда вместе с университетом «эвакуировались» и диссертационные советы. Тогда, осенью 2014 года, я даже поверила заведующему, подумала, что человек, который ставит интересы других выше своих собственных, достоин большого уважения. Я и сейчас уважаю его, уважаю как учёного и администратора, но из меня куда-то подевалось уважение человеческое, испарилось, сошло на нет.
Гидра
Если разрезать гидру поперёк, то из её половинок вырастут две новые полноценные гидры. Если обезглавить кафедру, то на месте срезанной головы непременно появится новая. На место покинувшего свой пост заведующего пришёл его первый заместитель — хрупкая женщина Елена.
Отец бросил, осталась мать, типичная ситуация для семьи, но новая для кафедры. Первый заведующий был строг, спрашивал по способностям и больше, держал всех в кулаке, использовал метод кнута и пряника, почему-то всё время забывая о пряниках. До войны кафедра держалась на мощи его голоса и харизме, он был позвоночником, мы, преподаватели, были жилами.
С приходом Елены кафедральная жизнь переменилась, нет, мы не стали ленивы, мы просто стали бесстрашны. Я часто спрашивала себя: «Почему он уехал, а она осталась? Почему миниатюрная женщина взвалила на себя груз забот о довольно большой кафедре и никогда не жаловалась? Почему она, воспитанница этого же факультета, несколько месяцев упорно не занимала кабинет заведующего, ютясь в общей преподавательской комнате?»
Если разрезать гидру поперёк, то… Гидра — совсем не то слово, которое хотелось бы применить по отношению к вузам, но вузы и правда оказались гидрой, которая согласно наблюдениям биологов способна к полной регенерации. Мы как-то очень быстро залатали бреши в профессорско-преподавательском составе, набрали большое количество студентов, зажили почти довоенной жизнью. Конечно, всё это делалось вопреки. Изредка до нас доходили слухи, что наши винницкие коллеги не тужат, живут, обустраиваются, кого-то повысили, кто-то защитился, кто-то ребёнка на свет произвёл. И там, и здесь текла вузовская жизнь. Каждый день, приходя на работу, мы радовались лицам тех, кто не уехал, радовались новым студентам, почти не вспоминая бывших сотрудников. Это было великое, кристально ясное и очень чистое время, учебный год 2014-2015. Мы одаривали друг друга какими-то особенными светлыми улыбками, мы здоровались, скрупулёзно артикулируя, чтобы встреченный точно знал, что ему желают здравия и жизни.
Развод
И, тем не менее, развод был болезненным. Это сейчас, из 2019 года, события осени 2014-го видятся сквозь марево времени, которое уже начало сглаживать острые углы. А тогда, в сентябре и октябре 2014 года, украинской пропагандистской машиной на оставшихся был вылит не один ушат холодной и грязной воды. Уехавшие провели огромную работу, пытались переманить оставшихся, опускались до того, что звонили студентам, выбравшим Донецк, уговаривали их забрать документы и переехать в Винницу доучиваться. Украинские СМИ печатали заметки о том, что донецкие вузы опустели, что все преподаватели уже давно работают на новых местах. Позже начали появляться материалы о том, что оставшиеся преподаватели — преступники и пособники террористов, что их надо лишить степеней и званий.
Поначалу я созванивалась с несколькими коллегами, выбравшими Винницу, всё же 10 лет проработали бок о бок, прикипели друг к другу, но неумолимое время наложило своё вето на эти звонки. Глобальное непонимание друг друга разъело наши когда-то добрые дружеские отношения, я не понимала, почему они уехали, они не понимали, почему я осталась. Я чувствовала, как с корнем они рвут из своих душ донецкость, словно какой-то сорняк, как меняют язык на мову, родину на государство.
Звонок
А вчера мне был звонок из прошлого. Старый друг, с которым мы разошлись в 2014 году, позвонил, чтобы просто услышать мой голос. Так он сказал. В прошлый наш разговор кроме моего голоса он слышал ещё и как по городу работает артиллерия, как шумно один за другим выпускают свои смертельные приветы «Грады». Я тогда специально распахнула окно, чтобы он лучше слышал. Он сказал: «Какие-то помехи, связь барахлит…» Да, связь действительно барахлила, но не мобильная, а сердечная.
Мой старый друг всё так же работает в своём вузе, на той же кафедре, преподаёт всё те же дисциплины. Всё в его доцентской, но уже не донецкой жизни ладно, студенты смышлёны, коллеги профессиональны, руководство понятливо. Не жизнь — малина.
«Дорогой Гурд, я не знала, что правильно, а что нет, — был мой ответ, — я не выбирала тогда в 2014 году, я просто не представляла себе, что вообще могу уехать из Донецка, бросить его на растерзание. Мне казалось, что если я уеду, то небо рухнет».
Собственно, я просто процитировала другу своё же интервью четырёхлетней давности, за это время ничего не изменилось. Я знаю, что моему бывшему другу при внешнем благополучии все эти годы было плохо, я понимаю, что он всё тогда рассчитал, так ему казалось. Он — мудрый и анализирующий, а я — молодая и порывистая. Я понимаю его чувства, он негодует даже не потому, что уехал, он зол на себя, что мог так фатально ошибиться. Так страшно промахнуться на дороге своей судьбы. Но теперь уже ничего не попишешь, вопросы выбора были и есть самыми сложными в человеческой жизни.
Занавес
Мы попрощались, наш телефонный разговор подошёл к концу, современные телефоны лишили нас старого и доброго многоточия в конце разговора, когда один абонент, кладя трубку, обрекает другого вслушиваться в прерывистые гудки. Кольнуло сердце, боль и радость смешались воедино, радость, что я всё же тогда в 2014 году осталась, боль, что не нашла тогда нужных фраз для друга, не убедила остаться и его, хотя я тогда уговаривала всех, до кого могла дотянуться словом.
А под вечер пришла мелодия, я прислушалась к ней и услышала старый текст донецкого поэта Арсения Александрова, вошедший в сборник «Час мужества». Я пропела этот текст в квартирной тишине так тонко и тихо, как только смогла, я пропела его, как поют колыбельные. На моё неумелое пение пришла мама, хотела пошутить, что за семь лет хора меня так и не научили петь, но почему-то просто заплакала.
Арсений Александров
Окраина континента, юный просторный город,
степными волнами улицы, площади укачало,
встречает каштанами, если едешь из аэропорта,
караваем угля в шахтёрской руке — если с жд-вокзала.
Серых ПАЗов багряные да янтарные шторки
горький ветер, играя, бросает нам в лица,
а пуще ветра режут глаза эти борды,
на которых одни бессовестные небылицы.
Всё вместе это — чистый простой аккорд моей главной песни,
а значит, нет мне другого места,
кроме Донецка!
Теперь из слова «сквер» нагло скалится слово «смерть»,
здесь остались умельцы верить, любить и терпеть;
в кои-то веки открытых церквей больше, чем кабаков,
ходить за хлебом теперь всегда и везде далеко,
ведь от разрывов на стенах — как будто адские фрески…
а всё же, нет нам другого места,
кроме Донецка!
