И все же это Рим, город мечты Николая Васильевича Гоголя. Поэтому разговорить этот город, проникнуться его настроением нам поможет именно он — писатель, влюблённый в Рим, внесший немалую лепту в создание его романтического, одухотворенного образа. Во время этой своеобразной экскурсии-интервью мы пройдем привычными Гоголю маршрутами. В качестве ответов на вопросы любопытного путешественника мы привели цитаты из его переписки с друзьями и родными.
Итак, экскурсия, которая соединяет две эпохи — середину девятнадцатого и начало двадцать первого века.
— Говорят, что вы, Николай Васильевич, лучший гид по Риму. Начинали свои экскурсии у Колизея, а заканчивали у ватиканского собора Святого Петра. Так и мы хотели бы сделать сегодня. Прогуляться вместе с вами, посмотреть на Рим вашими глазами. А по мере прогулки, если вы не возражаете, мы будем задавать вопросы. Где вы поселились, когда впервые приехали в Рим?
— Прежде всего найди церковь святого Исидора, а это вот каким образом сделаешь. Из Piazza di Spagna подымись по лестнице на самый верх и возьми направо. Направо будут две улицы; ты возьми вторую; этою улицею ты дойдешь до Piazza Barberia. На эту площадь выходит одна улица с бульваром. По этой улице ты пойдешь всё вверх, покамест не упрешься в самого Исидора, который ее и замыкает; тогда поверни налево. Против самого Исидора есть дом № 16, с надписью над воротами: «Appartements meublé». В этом доме живу я.
[Гоголь, уроженец Полтавской губернии, впервые приехал в Рим в марте 1837 года. Как и Александр Пушкин, он писал об Италии и мечтал об этой стране, еще не видя ее воочию. Но, в отличие от Пушкина, у Гоголя была возможность воплотить в жизнь свою мечту об Италии… В общей сложности писатель прожил здесь с 1837 по 1847 год. Он поселился в меблированных комнатах у Джованни Мазуччи по адресу Strada Felice, 126, теперь это Via Sistina, 125 (рядом с фонтаном Тритона). О том, что здесь жил Гоголь, свидетельствует памятная надпись от 1901 года. Именно здесь Гоголь начал работать над свои очередным шедевром — стоя за конторкой у окна и глядя на статую Мадонны, он корпел над своим трудом с добрыми помыслами вывести Россию из состояния Ада и привести к состоянию дантовского Рая. Однако это уже другая история.]
— Каким вы нашли Рим? Каковы были ваши первые впечатления от весеннего Рима?
— О, Рим, Рим! Кроме Рима, нет Рима на свете! Хотел я было сказать — счастья и радости, да Рим больше, чем счастье и радость… Когда въехал в Рим, я в первый раз не мог дать себе ясного отчета. Он показался маленьким. Но чем далее, он мне кажется бо́льшим и бо́льшим, строения огромнее, виды красивее, небо лучше, а картин, развалин и антиков — смотреть на всю жизнь станет. Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу — и уж на всю жизнь…
И когда я увидел наконец во второй раз Рим, о, как он мне показался лучше прежнего! Мне казалось, что будто я увидел свою родину, в которой несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли. Но нет, это всё не то, не свою родину, но родину души своей я увидел, где душа моя жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет. Опять то же небо, то всё серебряное, одетое в какое-то атласное сверкание, то синее, как любит оно показываться сквозь арки Колисея. Опять те же кипарисы — эти зеленые обелиски, верхушки куполовидных сосен, которые кажутся иногда плавающими в воздухе. Тот же чистый воздух, та же ясная даль. Тот же вечный купол, так величественно круглящийся в воздухе.
[Наиболее полно и ярко впечатления Гоголя от Рима выражены в повести 1838 года с лаконичным названием «Рим».]
— Почему статус любимого города, города вашей мечты достался именно Риму? И вообще, почему вы так горячо полюбили именно Италию?
— Что тебе сказать об Италии? Она прекрасна. Она менее поразит с первого раза, нежели после. Только всматриваясь более и более, видишь и чувствуешь ее тайную прелесть. В небе и облаках виден какой-то серебряный блеск. Солнечный свет далее объемлет горизонт. А ночи?.. прекрасны. Звезды блещут сильнее, нежели у нас, и по виду кажутся больше наших, как планеты. А воздух?— он так чист, что дальние предметы кажутся близкими. О тумане и не слышно… Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. — Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр — все это мне снилось. Я проснулся опять на родине и пожалел только, что поэтическая часть этого сна… Что за земля Италия! Никаким образом не можете вы ее представить себе. О, если бы вы взглянули только на это ослепляющее небо, всё тонущее в сиянии! Всё прекрасно под этим небом; что ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусства — всё, кажется, дышит и говорит под этим небом. Когда вам всё изменит, когда вам больше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к какому-нибудь уголку мира, приезжайте в Италию.
[С таким вдохновенно-итальянским настроем мы идем дальше. Проходим мимо фонтана де Треви, где за воображаемой сценой поцелуя из фильма Феллини «Сладкая жизнь» можно разглядеть заднюю часть дворца Зинаиды Волконской (Palazzo Poli) — оазиса русской культурно-салонной жизни в Италии XIX века, где не раз читались отрывки из поэмы «Мертвые души». Затем проходим на Piazza di Spagna, к Испанской же лестнице. Именно это место в Риме можно назвать центром, особенно притягивавшим Гоголя (впрочем, как и Байрона, Китса, Шопенгауэра, Ницше…). Но неужели у иностранца, у российского подданного все гладко складывалось на чужой земле, неужели его жизни за границей была свойственна такая завидная для современных заробитчан легкость бытия?
Мы не удержимся и спросим:
— Какие проблемы настигли вас, с какими трудностями вы столкнулись в Италии, по крайней мере в начале пребывания здесь?
— Сижу без денег. Я приехал в Рим только с двумястами франками, и если б не страшная дешевизна и удаление всего, что вытряхивает кошелек, то их бы давно уже не было. За комнату, то есть старую залу с картинами и статуями, я плачу тридцать франков в месяц, и это только одно дорого. Прочее все нипочем. Если выпью поутру один стакан шоколаду, то плачу немножко больше четырех су, с хлебом, со всем. Блюда за обедом очень хороши и свежи, и обходится иное по 4 су, иное по 6. Мороженого больше не съедаю, как на 4; а иногда на 8. Зато уж мороженое такое, какое и не снилось тебе. Не та дрянь, которую мы едали у Тортони… Теперь я такой сделался скряга, что если лишний байок (почти су) передам, то весь день жалко…
— Про итальянское мороженое — это вы верно подметили… Насколько мы знаем, финансовые проблемы решились благодаря вашему таланту писателя и ходатайству Жуковского перед Николаем I. А помимо финансовых проблем, было ли что-то, не устраивавшее вас в городе?
— У меня теперь в Риме мало знакомых, или, лучше, почти никого. Но никогда я не был так весел, так доволен жизнью. Как складываются отношения с другими русскими? Кстати о форестьерах (иностранцах. — Примеч. автора). Всю зиму, прекрасную, удивительную зиму, лучше во сто раз петербургского лета, всю эту зиму я, к величайшему счастию, не видал форестьеров; но теперь их наехала вдруг куча к Пасхе, и между ними целая ватага русских. Что за несносный народ! Приехал и сердится, что в Риме нечистые улицы, нет никаких совершенно развлечений, много монахов, и повторяет вытверженные еще в прошлом столетии из календарей и старых альманахов фразы, что италианцы подлецы, обманщики и проч. и проч., а как несет от них казармами, — так просто мочи нет. Впрочем, они наказаны за глупость своей души уже тем, что не в силах наслаждаться, влюбляться чувствами и мыслию в прекрасное и высокое, не в силах узнать Италию.
— А как вы относитесь к итальянской жаре? Тяжело ее переносить в городе?
— Я дождался наконец италианских жаров. Уже теперь такие дни, каких у нас вовсе не бывает. Самый жаркий день нашего лета не может сравниться, хотя теперь, по нашему стилю, последние числа мая. В полдень почти всё запирается, улицы пусты, в комнатах темно, все ставни закрыты. В семь часов вечера начинает двигаться народ. Вся ночь (прекрасная ночь) состоит из гуляний. Нередко, проснувшись в два часа ночи, слышишь на улице серенаду, и движенье не прекращается. Города в окружности Рима с виллами прекрасны. Виллами называются дачи, загородные дворцы, которых здесь очень много, и почти все великолепны. Виды прекрасны. Август месяц бывает в Италии так жарок, что кричат собаки, ходя по улицам. Но в августе я не буду в Италии и возвращусь сюда разве только в сентябре. Дай Бог, чтобы сбор хлеба у вас был хорош…
— От климата перейдем к вашим любимым «собеседникам». Назовёте для нас свои самые заветные места в Риме?
— Догадки твои, что я счастливец и наслаждаюсь каждый день воздухом и полднем Монте Пинчия, не совсем справедливы. На Монте-Pincio я не захожу вовсе. Я не люблю его, когда он набит англичанами и иностранцами. Мои прогулки простираются гораздо далее, глубже в поле. Чаще посещаю я термы Каракаллы, Roma Vecchia, с ее храмами и гробницами и открытыми полями, Villa Matei, Villa Milz и проч. и проч.
[Вот здесь нас поджидает нестыковка. Некоторые путеводители по гоголевским местам в Риме говорят о том, что любимый путь писателя к Villa Borghese проходил по Monte Pincio. Однако сам проводник нас поправил и не дал ошибиться. Сюда мы не идем. А следуем дальше за ним. Наступает время обеда. Мы направляемся по Via Condotti к дому № 11, где была траттория Lepre (сейчас от нее остался лишь герб с зайцем), а затем — к существующему и поныне Antico Cafè Greco, из траттории превратившемуся в далеко не бюджетную кофейню. Гурманство Гоголя, его привычка отдохнуть на диване после по всем правилам приготовленного (писатель понимал, как важно сварить пасту именно «al dente») сытного обеда запечатлены на его портрете-миниатюре над одним из боковых столиков кофейни.]
— Каким блюдам вы отдаете предпочтение в кулинарной мировой Мекке? Нам известно, что, бывало, в России вы приходили к друзьям с макаронами, с сыром и маслом в кармане шинели и стряпали итальянские блюда.
— Ты спрашиваешь, что я такое завтракаю. Вообрази, что ничего. Никакого не имею аппетита по утрам и только тогда, когда обедаю, в 5 часов, пью чай, сделанный у себя дома, совершенно на манер того, какой мы пивали в кафе Anglais, с маслом и прочими атрибутами. Обедаю же я не в Лепре, где не всегда бывает самый отличный материал, но у Фалькона, — знаешь, что у Пантеона? где жареные бараны поспорят, без сомнения, с кавказскими, телятина более сыта, а какая-то crostata с вишнями способна произвесть на три дня слюнотечение у самого отъявленного объедала.
— Вы, находясь здесь, вдали от родины, пишете о России. Разве можно издалека ее понять?
[Тем временем по Via Condotti мы вышли на Via della Croce, дом № 11 по которой стал последним римским адресом Гоголя. В квартире на 4-м этаже теперь живет некая Diana Rocchi, и явных следов пребывания писателя уже не сыскать. После Рима в январе 1848 г. Гоголь отправился в Неаполь, чтобы затем навсегда покинуть Италию с ее Вечным городом.]
— Неужели вас все еще влечет Рим? Ведь вы здесь уже в девятый раз…
— Я соскучился страшно без Рима. Там только я был совершенно спокоен, здоров и мог предаться моим занятиям Если бы ты знал, как тягостно мое существование здесь, в моём отечестве! Жду и не дождусь весны и поры ехать в мой Рим, в мой рай, где я почувствую вновь свежесть и силы, охладевающие здесь.
[Не ходить по центральной части Рима гоголевскими маршрутами невозможно: кажется, сами улицы и здания хранят память о писателе. Кроме того, с тех пор в Риме поменялось немногое. Главное — не забыть попросить Николая Васильевича вас сопровождать. И тогда Рим откроется и заговорит с вами, как с близким, на вашем родном языке, по-русски.]
