По улице на въезде в село катается девочка на роликах и, заглядывая в окошко автомобиля, с любопытством спрашивает: «А вы руськи?». Здесь это слово не имеет ничего общего с национальностью, а обозначает лишь жителей села, то есть местных. «Руськими» являются и корейцы, поселившиеся здесь в начале 1990-х. Они пользуются уважением, как настоящие трудоголики, получающие сравнительно большие урожаи в сельском хозяйстве. «Руськими» являются и армянские семьи, поселившиеся здесь после Спитакского землетрясения, а равно и местные цыгане и татары.
В продуктовых магазинах значительная часть покупателей здесь и раньше, до карантина, не рассчитывалась сразу наличными — люди зачастую берут продукты в долг, рассчитываясь, когда появятся деньги. Однако многие берут продукты и в неофициальных магазинах — это обычные дома без всякой вывески, известные только местным. Здесь продукты могут отпустить при отсутствии денег за определенный объем работы (поколоть дрова, убрать территорию, разгрузить товар). После закрытия в 1990-х ряда местных предприятий и колхозов, значительная часть селян ушла в кустарное производство, как правило, никак не оформляя свою деятельность.
На дому дети колют орехи, зарабатывая себе карманные деньги. Скупленные орехи затем экспортируют в Турцию. Маслобойни перерабатывают семечки на подсолнечное масло. Хозяева маслобоен берут плату частью выработанного масла. В гаражах производят и разливают по бутылкам «настоящий» шотландский виски, ром или коньяк (в зависимости от того, подкрашен напиток чаем или кофе). Выращенный на местных полях табак сортов «Camel» и «Winston» целые семьи по вечерам перед телевизором забивают машинками в сигаретные гильзы. Из безвредного и бесполезного жмыха делают БАДы и расфасовывают их по баночкам. В старых советских чанах замешивается майонез, который затем разливают по банкам с этикетками украинских компаний. На дому производят «итальянскую» мебель и перетягивают старые диваны. Женщины шьют на дому одежду известных западных брендов. В гаражах делают металлопластиковые окна, на которые лепят наклейки немецких компаний. Однако официально всего этого бизнеса не существует. Все эти кустарные предприятия существует нелегально, соответственно, в их работе с введением карантина ничего не изменилось.
Из местного леса регулярно курсируют лесовозы, а в результате легальных и нелегальных вырубок в лесу заметны большие проплешины. Определенная часть леса идет на отопление домов селян, так как многие из них отказались от газа после резкого роста цен.
Рыба, выловленная зачастую браконьерским способом на Ирдынском (Ордынском) болоте (заболоченный старый рукав Днепра), тоже поступает в неофициальные магазины или обменивается на кукурузу, муку, цыплят, утят, самогон, услуги электрика, автослесаря, сварщика, знахарки или мастера по настройке компьютера.
Многие селяне приобретают товары и услуги на условиях бартерного обмена, и после введения карантина возле оград домов появились картонные коробки, через которые и происходит обмен без контакта между людьми.
Случаев заболевания COVID19 здесь еще не было зарегистрировано, но в местной больнице практически нет посетителей и пациентов. Медицинская реформа серьезно усложнила для селян получение медицинской помощи и привела к сокращению персонала. Как следствие возникла «серая медицина», то есть уволенные медики все так же продолжают работать, но уже на дому и неофициально, получая за свои услуги нефиксированную плату, включая товары и услуги. Стоматолог установил кресло в своем частном доме, а вот для протезирования надо будет съездить в другой конец села, где его напарник клепает коронки и делает слепки зубов пациентов у себя в гараже. Услуги такого рода тоже могут стоить определенное количество рыбы, зерна или подсолнечного масла.
Карантин фактически устранил из жизни местной общины такую вещь, как государство. Село живет практически автономно, не опасаясь на время карантина каких-либо проверяющих, инспекций, визитов «гражданских активистов». Однако селяне опасаются, что если карантин затянется, то из города потянутся банды мародеров. Селяне всегда с опаской относились к горожанам-чужакам и последнее время такие опасения только усилились. Местные жители любят рассказывать о налетах грабителей и мародеров в годы Гражданской войны и вскоре после Великой отечественной, инстинктивно ожидая вскоре чего-то подобного. Государство и город в их преставлении — это некое чудище, которое вторгается, чтобы собрать налоги, ввести какую-нибудь барщину, забрать продукты или сыновей в армию.
Над утопающим сейчас в абрикосовом и персиковом цвету селом стоит гул пчел. Селяне провожают подозрительными взглядами приезжих, пожимают плечами и продолжают свою работу по саду и уборку участков. Со стороны леса периодически выезжают груженые лесовозы. Из гаражей и сараев раздается стук и звон инструментов, жужжание станков и бензопил. И, перекрывая все эти звуки, со всех сторон кричит «сельское радио» — женщины перекрикиваются с соседями, передавая новости и сплетни на безопасном расстоянии, чтобы не расходовать минуты мобильной связи. Поскольку детские сады закрыты, а многие женщины продолжают работу в «сером бизнесе», появляются и неофициальные детские сады. Как правило, сокращенная воспитательница детского сада теперь присматривает за детьми у себя на дому.
Некоторым из женщин, чьи мужья временно потеряли работу, приходится все же несладко. Во время карантина в селе наблюдается рост домашнего насилия, на что женщины стали чаще жаловаться. Например, местная жительница Ирина, молодая женщина с тремя детьми, ночует либо в своей машине в лесопосадке, либо у подруг. «Как работу потерял, пить начал. Как выпьет, дурной становится, руки распускает. Ничего, пускай попробует, каково это без жены жить», — жалуется женщина, предлагая попутно купить пару бутылок «настоящего» шотландского виски. Даже в случае систематического домашнего насилия женщины практически никогда не обращаются в полицию. Полицию почти никогда не вызывают и при многих других преступлениях.
Как рассказывают селяне, недавно шпана разгромила один из неофициальных магазинов, но расследование, суд и наказание виновных (мордобой с обязательством возмещения убытков) производились группой уважаемых местных мужиков. Как говорят селяне, после объявления карантина скорая помощь и полиция не появляются даже в случае смерти, особенно если речь идет о пожилых людях. Родственники покойного просто должны прийти в больницу «на днях», где им выдадут справку о причине смерти, установленной без визита врача, то есть со слов самих родственников. Как правило, «на глаз» ставят диагноз «сердечная недостаточность».
В период карантина село как бы окукливается, замыкается в себе, продолжая работу и хозяйственную деятельность без участия государственных структур. Улицы чистые, бордюры побелены, стихийных свалок не наблюдается, баки для пластика и стекла регулярно вывозятся. На опустевшем стадионе пасутся козы. Большое село, растянувшееся на 12 километров, живет своей жизнью, превращаясь как бы в государство в государстве, чему способствуют изоляция и карантин.
