Некоторых привезли на «Скорой» из больницы — с костылями и в бинтах. Журналисты впервые увидели их без шлемов и экипировки — стриженных мальчишек-нацгвардейцев, тех самых, кто 31 августа принял на себя «конституционную» гранату политических разборок. Они пришли помянуть Игоря Дебрина, Дмитрия Сластикова и Александра Костина.
И снова на памяти погибших и ранах живых попиарилось высокое начальство. Аваков и Згуладзе были тут как тут. Говорили о помощи пострадавшим и наградах для тех, кому помощь уже не нужна.
Но когда толпа журналистов рассеялась, а нацгвардейцев организованно увезли на «базу» или отвели в сторону — пообщаться с ветеранами АТО, к нам подошла заплаканная женщина, и рассказала, как на самом деле обстоят дела у раненных бойцов. Для нас, журналистов «Генплана», это был, пожалуй, самый тяжелый эксклюзив за все время работы сайта.
У женщины, которая очень просила не указывать ее настоящее имя, поэтому назовем ее — Валентина Ивановна, от взрыва гранаты под Верховной Радой пострадал сын. Александр (имя пострадавшего так же изменено), получил тяжелые ранения и сейчас лежит в госпитале МВД. По ее словам, утро того страшного дня не предвещало беды.
«Я живу в другом городе, и в тот день позвонила ему, как обычно, в 9. Сказал, что занят, «стоим под Верховной Радой, люди на митинг сходятся». Да, работа у него такая, служба есть служба, я все понимаю. Но главное, что он в Киеве, а не в АТО. Племянник сейчас там… Страшные вещи рассказывает».
«Мой Сашка — орёл, — улыбается Валентина Ивановна, — жизнерадостный, трудолюбивый, здоровый парень. Утро начинал с гантелей. Но сейчас… Это сплошная боль.
Саша рассказал нам то, что помнит. Ребята из Нацгвардии и милиция стояли под Верховной Радой кордоном, вплотную к митингующим. Был приказ не подпускать их к зданию. И это понятно — многие митингующие уже изначально были настроены агрессивно.
По словам сына, они били нацгвардейцев палками с гвоздями, кидали бутылки с водой и дымовые шашки. Нацгвардейцы просто прикрывались щитами. Поразило еще и то, что на митинге присутствовали молодые женщины, и они не просто стояли там для массовки, так сказать, а и принимали непосредственное участие в избиении (!) бойцов. Звучит дико. Но это факт.
А дальше, сказал он мне, все как в тумане. Взрыв, дымовая завеса, шум и крики. Ребят повалило с ног взрывной волной. Многие так и не смогли сами подняться. Брусчатку залило кровью.
Александр говорит, что опомнился, когда его начали оттаскивать к стене здания Рады. Кто-то из ребят дал свой ремень — нужно было срочно перетянуть рану, чтобы остановить кровь. Но этого оказалось мало, поэтому пришлось применить дополнительные подручные средства. Его изрешетили осколки, он истекал кровью.
Рассказывает, что, казалось, они на войне: крики раненых, стоны и нецензурная лексика. «Скорые» не справлялись. Тогда под Радой дежурило четыре машины. Представьте — полторы сотни раненых, несколько десятков — тяжелых и всего четыре «Скорые»?!
Но самый сильный шок я испытала не от услышанного от сына, а от увиденного в Центральном госпитале МВД. Я уже немолода, на своем веку повидала многое, и больницы, и госпитали, в разных городах жила. Думала, что меня сложно чем-то удивить. Но условия, в которых лежат раненые под Верховной Радой ребята, это просто какое-то издевательство.
На первом этаже стоит автомат с бахилами. Я купила себе пару, надела и пошла. Чувствовала себя при этом белой вороной, так как больше ни на ком бахил я не увидела. Но как так? Это же травматология, здесь должно быть не то, что чисто, а стерильно. Но на это никто не обращает внимания.
То, что грязь — это норма, я поняла, когда зашла в палату. В небольшой комнатке было невероятно пыльно, впечатление, что пол там не мыли минимум неделю. Старые перекошенные прикроватные тумбочки липкие от пролитых то ли лекарств, то ли компотов. Насчет больничного постельного белья — все, мягко говоря, несвежее. А из-за пропитанных пылью штор в комнатушке практически нечем дышать. Ребята мучаются на узеньких койках, где с их ранениями лежать не то, что неудобно, а в принципе невозможно.
Но бытовые проблемы еще можно понять. В стране — война, много раненых, на мебель и даже постели нет денег. Мы люди некапризные, лишь бы лечили… Но самое страшное, что на пострадавших под Радой ребятах экономят даже бинты. Я уже не говорю про дорогие препараты, дополнительные операции, кому они необходимы, дорогую диагностику. А без этого ребята могут остаться инвалидами. Осколки вытащили, раны промыли — перевязываем. Но как?!
Когда я отвернула Сашино одеяло, то пришла в ужас. Его раны были «перебинтованы» в один прозрачный слой бинтика. Это считается перевязкой? У остальных ребят то же самое — просвечиваются раны, сочится кровь. В госпитале катастрофически не хватает перевязочных материалов. Родственники солдат докупают их сами.
Таблетки и лекарства, вроде, есть, но… впритык, все зависит от степени тяжести ранений. Уколы, говорят, очень болючие, особенно антибиотики. Ребята в палате жаловались, что болезненные уколы делают без ледокаина, необходимого для обезболивания. Они так мучаются от боли, что подолгу не могут встать со своих неудобных кроватей. Ну, неужели ледокаина жалко! Он же не сотни гривен стоит!
Пока я ходила в санузел мыть фрукты (к слову, лучше бы я их дома помыла, а не над грязной раковиной), приехала кума, привезла кулек с бинтами. Замотала Сашке рану поверх больничного бинта. У персонала разрешения не спрашивали — все так делают. Приезжают родственники, бинтуют своих пострадавших.
Медперсонал днем с огнем не сыщешь. Ребята жаловались, что медсестер надо «ловить». Иногда по несколько раз приходится выхрамывать или прыгать на одной ноге (смотря у кого какие травмы) в коридор, чтобы застать медсестру.
Понимаю, что 31 августа госпиталь пополнился большим количеством раненых, всем нужен уход, всем нужно уделить внимание, а рук не хватает. Но неужели на весь корпус одна медсестра? А в выходные доктора в госпитале нет. Если у кого-то температура, гной, сильные боли — жди до понедельника. А в понедельник — операционный день. Снова, максимум, что можно — «словить» медсестру.
С таким успехом я и сама могу сына дома на ноги поднять. Уколы делать и таблетки по времени давать. Крови не боюсь, раны тоже обрабатывать могу. Но родители других бойцов говорят, из больницы их не отпускают. (Понятно почему — чем больше бойцов на лечении, тем резонанснее статистика — авт.).
Зато какую хорошую рекламу сделало себе руководство страны! Кто только не побывал в гостях у раненных: и Петр Алексеевич, и министр Аваков, и Ольга Богомолец с Александром Квиташвили. Все они фотографировались, пожимали ребятам руки, обещали квартиры пострадавшим, помощь и другие блага.
Но когда официоз закончился, про наших детей начали стремительно забывать, и теперь их раны — это проблемы жен, матерей, родственников. Я даже подумать боюсь, как мы будем жить дальше. Ведь до выздоровления еще очень далеко…»
