"Украинцев, которые пекут пироги под названием "русские мертвые младенцы", будет перевоспитать гораздо проще, чем тех, кто взял оружие в руки. Потому что мы имеем дело с обычными барыгами, которые зарабатывают на этом ужасе, - считает известный в прошлом украинский адвокат, а ныне военнослужащий армии России Валентин Рыбин. - Для нас уже хорошо, что они в нас не стреляют. Да, это уроды. Но когда все закончится, они продолжат печь пироги, просто называть их будут правильно".
О том, как адвокат стал военнослужащим армии России он рассказал в интервью изданию Украина.ру
- Валентин Владимирович, на Украине вы были человеком, который оказал немалую помощь несогласным с политикой киевского режима. Как вы к этому пришли?
– Я с 1984 года проживал в Украине до 2022 года. Меня привезли туда, когда мне было шесть лет. Там я окончил школу, потом академию. У меня там семья, друзья и одноклассники. Я считаю ее своей Родиной.
- Вы считаете Украину своей Родиной. А вот киевская пропаганда утверждает, что Россия напала на соседнее государство, которое никого не трогало.
– Я с этим не согласен. Если бы я так считал, я бы не был в рядах добровольческого отряда и не помогал бы России восстанавливать закон и порядок на территории Украины.
Я считаю, что у Украины была прекрасная историческая возможность после 1991 года стать по-настоящему независимым, процветающим, экономически сильным, культурным и образованным государством, в котором бы соблюдались права людей разных вероисповеданий и национальностей, так как это осуществляется в Российской Федерации. Но она эту возможность упустила.
Понимаете, я до 2014 года не интересовался политическими процессами, которые происходили на Украине. Я занимался своей семьей и своими насущными проблемами. Но уже с ноября 2013 года, когда начался пресловутый Майдан, я (как и многие) стал обращать внимание на то, что происходит. А февраль 2014 года стал переломным моментом для всех жителей Украины, когда нужно было определяться, с кем ты: или ты на стороне закона, или ты на стороне тех, кто на Майдане этот закон растоптал и сжег.
Это не фигура речи. Я имею в виду подонков, которые бросали бутылки с зажигательной смесью в правоохранителей и которые под успокаивающий шепот наших европейских "партнеров" творили свои грязные дела и в итоге привели страну к катастрофе.
Майдан закончился государственным антиконституционным переворотом. Я говорю это как профессиональный юрист. И катастрофа, которая начиналась с 2014 года и продолжается, к сожалению, по сей день.
– Расскажите, пожалуйста, как именно после государственного переворота вы занимались адвокатской деятельностью. Какие складывались ваши отношения с властью?
- После переворота я сразу же определился, на чьей я стороне. Я стал наблюдать, как буквально сразу же где-то с марта в Киев стали привозить ребят из Донецка из Луганска, чтобы провести против них показательные процессы. Новым украинским властям очень нужно было показать, что они осуществляют борьбу "с сепаратистами и террористами", которые якобы предали страну.
– А вы не боялись, что на вас повесят ярлык агента Кремля? Или у вас на тот момент действительно были пророссийские взгляды?
– Не могу сказать, что мне было страшно. Скорее, некомфортно. Очень тяжело быть белой вороной, когда тебя не поддерживают люди, которые еще вчера были твоими друзьями. Но, наверное, Бог меня бережет. С 2014 по 2022 даже в Киеве были люди, которые поддерживали меня в защите этих ребят и были не согласны с официальным курсом, который проводила Украина.
Почему они были с ним не согласны? Потому что они ощущали лицемерие новых украинских властей, которые заявляли, что мы "мы европейское государство, где защита прав человека является нашей главной ценностью", а ребята из Донецка и Луганска подвергались ужасным пыткам, ощутив на себе эту звериную гримасу режима.
- Расскажите, пожалуйста, о тех, кого вам удалось освободить из тюрьмы или серьезно скостить им срок?
– Моя работа строилась нетрадиционным для правового поля образом.
Ребята, которые попадали в руки спецслужб Украины, не могли рассчитывать на справедливое правосудие по отношению к ним. Суд даже не пытался понять мотивы поведения жителей Юго-Востока. Поэтому моя задача заключалась в следующем: максимально затягивать судебные разбирательства и в этот же момент договариваться насчет обмена этих ребят.
Слава Богу, в 2022 году, когда я покидал Украину, ни один из моих клиентов не остался в тюрьме. Всех удалось поменять. В этом, я считаю, главная моя заслуга.
– Ребята, которые сейчас находятся на свободе в России или же уже являются участниками боевых действий с нашей стороны, контактируют с вами? Говорят вам слова благодарности?
– Все, кто вышел на свободу, успели поблагодарить меня еще в 2019, 2021, 2022 году. При этом у меня есть знакомые ребята, которые сейчас работают в зоне проведения СВО. Мы с ними созваниваемся, с ними все в порядке. Мы остались в дружеских отношениях, потому что я относился к ним не так, как адвокат относится к подзащитному. В тот момент им нужен был не юрист, а хотя бы кто-то, кто в этой враждебной системе отнесся к ним по-человечески. Потому что украинская власть делала все, чтобы расчеловечить жителей Юго-Востока.
К сожалению, им это успешно удалось. Когда началась СВО, подавляющее большинство украинцев посчитали нас оккупантами, и многие из них до сих пор не понимают, что на самом деле происходит. Я считаю это нашей недоработкой. Мы не можем достучаться до людей, чтобы показать, почему мы это делаем.
- Что побудило вас сменить деловой костюм адвоката на военную форму? Вы же могли остаться в Москве и участвовать в обменных процессах. Или вы посчитали, что что-то не доделали?
- Человек не может все время быть в одной стезе. За свою жизнь я сменил много профессий. Слава Богу, что сейчас у меня есть возможность на деле доказать, что в самое тяжелое время для России я готов защитить ее единственным настоящим мужским способом – на поле боя.
– То есть добро должно быть с кулаками?
– Конечно.
Россия с 2014 по 2022 год пыталась принести Украине добро путем переговоров, чтобы локализовать этот конфликт или найти дипломатический способ его решить. К сожалению, наши заокеанские "партнеры" это не восприняли и пошли на эскалацию. Сейчас мы имеем горячую стадию конфликта, где нужно показать самую жесткую позицию. У нас есть для этого все возможности.
– А не кажется ли вам, что Украина и Запад восприняли эту нашу доброту как слабость? У нас же действительно было много разговоров: "Надо вот здесь уступить, и, возможно, с нас даже санкции снимут". И почему мы до сих пор рисуем эти красные линии?
- Еще не настало время.
Понимаете, действие порождает противодействие. Чем сильнее на тебя давят, тем жестче будет реакция отторжения. Я считаю, что пока еще не созданы все условия для того, чтобы применять последний жесткий аргумент. Мы же отличаемся от наших врагов тем, что всегда оставляем им возможность выбора. Например, если украинская власть за эти 10 лет расчеловечивала своих же собственных граждан, которые жили на Юго-Востоке, то мы лояльно относимся к украинцам, которые говорят на украинском языке.
Я сейчас езжу по населенным пунктам, которые приближены к линии боевого столкновения: там вывески на украинском языке и люди общаются на украинском языке. Я два года проработал в Херсонской области, до того, как пошел на СВО. Я считаю, что нормальное отношение русских к украинцам – это и есть наша главная сила. Мы показываем, что, вы нас можете расчеловечивать как угодно, но людьми остаемся мы все равно.
– Это вряд ли удастся показать украинцам, которые еще находятся на подконтрольных Киеву территориях.
- Если мы останемся людьми, через время украинцы это поймут. Тем более, многие из них уже начинают прозревать относительно того, что делает с ними их собственная власть.
Мы говорим, что на Украине нет выборов. Мы говорим, что там жесточайшая цензура. Мы говорим, что там гонение по религиозному признаку. Все это даст определенные плоды. А нам, мужчинам, которые взяли в руки оружие, остается только победить.
– А вы могли бы что-то ответить женам и матерям погибших бойцов, которые задаются эмоциональным вопросом: "Почему ребята гибнут за какой-то там Часов Яр, почему мы не сносим его с землей?".
– Во-первых, именно поэтому я надел военную форму и пошел добровольцем – чтобы сказать слова поддержки для тех, кто потерял родных и близких. Если бы я выражал им соболезнования в адвокатском костюме, мои слова стоили бы очень дешево.
Во-вторых, большинство жителей мирных городов России против того, чтобы мы осуществляли варварские бомбардировки, как это делал Запад. Потому что мы умеем ценить мир. Мы знаем, что это такое.
В-третьих, если мы понимаем, что наше дело правое, мы в любом случае добьемся победы.
- Вы сказали, что украинцы рано или поздно прозреют. Можно ли перепрошитать людей, которые в Киеве пекут пироги под названием "русские мертвые младенцы"?
- Может быть, я открою тайну, но их можно перепрошить даже быстрее тех, кто взял оружие в руки. Почему? Потому что мы имеем дело с обычными барыгами, которые зарабатывают на этом ужасе. Для нас уже хорошо, что они в нас не стреляют. Да, это уроды. Но когда все закончится, они продолжат печь пироги, просто называть их будут правильно.
- Еще у меня будет к вам вопрос как к юристу. Не секрет, что на территории России есть спящие ячейки, которые устраивают диверсии и теракты. В связи с этим среди населения накипел вопрос по поводу смертной казни. Что вы по этому поводу думаете?
– Я против возвращения смертной казни, потому что есть ошибка в процессе привлечения человека к ответственности. История знает эти случаи, когда человека расстреливали, а оказалось, что он невиновен. Вот это самая большая трагедия.
А когда человеку дают большие тюремные сроки, у него есть возможность апелляции, когда дело будет пересмотрено и он сможет доказать свою невиновность. А когда человека казнили, исправить эту ошибку уже нельзя. И потом, кто возьмет на себя ответственность за казнь невиновного? Общество будет потом как при казни Иисуса Христа, когда иудеи кричали "распни его, его кровь на нас и на наших детях", а потом за это поплатились.
Если мы говорим о войне, то когда ты взял в руки оружие, на поле боя уже ты и судья, и исполнитель, потому что напротив тебя вооруженный враг. Но в обществе смертную казнь возрождать нельзя.
- А как быть с людьми, чья вина абсолютно доказана? Например, исполнители теракта в "Крокусе". Каково сейчас родственникам погибших?
– То, что произошло в "Крокусе" - это большая трагедия. Люди, которые потеряли своих близких и родных, находятся в тяжелом психологическом состоянии. На каком-то этапе, если бы у них была возможность, они бы и сами расправились с этими подонками. Но время проходит, затуманенный ум проясняется, и к человеку возвращается его людское естество. Конечно же, эти люди страдают. Но я уверен, что им нужна наша помощь и сострадание, а не наши ножи в головах этих подонков. Государство в данном случае выполняет функцию привлечения к ответственности, но к ответственности по закону. У нас вне закона самосуд. У нас вне закона убийства за убийство. Это дает возможность государству устойчиво существовать.
– Не получится ли так, что из-за моратория на смертную казнь люди сами начнут мстить и устраивать самосуд?
– Мы помним трагедию над Аденским озером, когда столкнулись два самолета, а диспетчера убил человек, который потерял всю свою семью. Я думаю, что он не получил никакого удовольствия. А самое главное, что это ничего не поменяло. Я уверен, что цивилизованное государство не может отдать людям, которые находятся под влиянием эмоций, вопросы восстановления справедливости. Иначе мы просто скатимся в первобытнообщинный строй. Поэтому я против смертной казни.
– А что надо делать с людьми, которые проявляют агрессию или акты насилия в отношении участников СВО? Есть мнение, что их надо мобилизовать и отправить на фронт, чтобы они пересмотрели свои взгляды?
– Я думаю, от них здесь толку будет мало, а возиться с ними времени жалко. Это задача органов власти, которые находятся на местах: нужно контролировать ситуацию и привлекать к ответственности тех, кто такие преступления совершает. Со своей стороны мы можем помочь государству только в том случае, если будем фиксировать такие случаи и придавать их огласке.
Для этого, кстати, есть очень много телеграм-каналов. Ребята активно достаточно работают, я думаю, этого достаточно. А наша задача воевать. Я думаю, с нами большинство, и все будет нормально.
– А насколько оправданы опасения общества, что парни, которые вернутся с СВО, не смогут адаптироваться к мирной жизни и начнут творить не очень хорошие дела?
- К сожалению, война закончится в горячей фазе. Людям, которые прошли через горнила боевых действий, видели смерть и теряли своих товарищей, будет тяжело возвращаться в мирные, сладкие, разжиревшие города, в которых многие люди вообще не хотят понимать, что происходит. Но мне почему-то кажется, что этот конфликт будет настолько обширен, что с каждым разом все больше и больше количество граждан России будут вовлечены него.
Кто-то на работе у станка, кто-то в СМИ, а кто-то на линии боевого соприкосновения. И я думаю, что на определённом этапе количество перейдет в качество. Количество тех людей, которые так или иначе были привлечены к выполнению задач СВО, будет достаточно велико для того, чтобы люди в военной форме в мирном городе смотрелись не как диковинка, а как пример доблести.
Люди, которые не поддерживают СВО или не хотят включаться в эту тему, будут всегда. И они были всегда. Даже после такой катастрофы, как Великая Отечественная война, они тоже были. Но они свое мнение держали глубоко при себе.
Люди должны четко понимать: пока вы были в тишине и спокойствии, этот человек был на войне. Многих мобилизовали, многие по контракту, многие добровольцы пошли самостоятельно. То есть человек осознанно сделал свой выбор. Он пошел на войну, чтобы сохранить Россию. Поэтому вы, кто были в сторонке, кто ел, пил, спал, пожалуйста, ведите себя просто уважительно по отношению к этому человеку. Больше нам ничего не надо.
– Государство на данный момент делает все от него зависящее для поддержки людей, которые возвращаются из-за СВО?
– Государство делает все, что может. Но понятно, что еще есть над чем работать. Государству, которое 30 лет не было в состоянии войны практически со всем миром, очень тяжело увидеть те проблемы, которые накапливались годами. Но с этим мы тоже справимся. Например, я поддерживаю инициативу президента РФ по привлечению ребят, которые прошли горнила СВО, к управленческим процессам. Эти ребята точно не предадут. На них можно положиться.
– Хочется все бросить и уехать?
– Иногда такие мысли меня посещают. Я живой человек. Усталость на фронте ощущается очень серьезно. Но когда я смотрю на ребят, которые рядом со мной, я забываю обо всем. Потому что именно в коллективе, когда ты смотришь на своих боевых товарищей, ты понимаешь, что устают все точно так же, как и ты. Но все тянут эту лямку войны. А значит, раз ты впрягся, ты тоже должен тянуть.
– Как вы отдыхаете после боевых будней?
– Очень просто. Я закрываю глаза, и почему-то сразу же наступает утро.
– Почему ваш выбор пал именно на инженерный батальон? Просто обычные люди мечтают встать или как терминатор взять большой пулемет, или сесть в танк, что-то большое, защищенное. А сапер ошибается один раз, когда выбирает профессию.
– Я тоже хотел стать терминатором, взять большой пулемет, метко поражать врага, одерживать победы на поле боя. Однако буквально через пару дней после того, как я прибыл в батальон и посетил учебный полигон, я понял, что я просто физически могу не вывезти боевые действия. Виктор Цой правильно пел, что война – дело молодых. Осенью мне исполнится 46 лет. Мне действительно уже тяжело.
– Вы служите в батальоне имени Карбышева. Как вы туда попали?
– Еще в 2014 году я помог одной женщине, которая была узницей власти. Очень хорошая. У нас с ней буквально было пару встреч в режиме клиент-адвокат. Мне тогда показалось, что я ей помог. Мы случайно встретились в апреле 2024 года. Я рассказал, что работаю в администрации Херсонской области.
Она спросила: "А ты бы не хотел попробовать себя в добровольческом батальоне имени Карбашева? Хороший батальон, хороший комбат". Я говорю: "Я хоть и не военный человек, но я бы мог им чем-то помочь". Так она и дала мне номер командира.
– Россия - это многоконфессиональная и многонациональная страна. Как у вас с этим в вашем батальоне?
– В любом боевом подразделении есть и русские, и кавказцы, и представители других национальностей. У нас в батальоне никто вообще даже об этом не задумывается. Здесь все обращаются друг к другу как брат, братишка, братец. Для меня это воплощение человеческого отношения друг к другу. Когда ты выполняешь боевые задачи, абсолютно неважно, какой национальности твой боевой товарищ. Важно, можешь ли ты на него положиться, поможет ли он тебе в сложную минуту.
– Тем более, для врага мы все равно все русские.
– Абсолютно верно. И в этом наше единство.
О других российских военнослужащих - в интервью добровольца "Босхета" - Перед штурмовиками стояла задача – выжить и пройти вперед. А мы ее обеспечивали